— Алло? Qu’est ce qu’il у а?[43] Ах да, пришлите их сюда. — Он повернул голову к Джессопу. Его лицо внезапно стало живым и энергичным. — Докладывал один из моих людей, — пояснил он. — Они кое-что обнаружили. Mon cher collègue[44], возможно — не более того, — возможно, что ваш оптимизм будет вознагражден.

Через несколько секунд в комнату вошли двое. Первый из них отдаленно напоминал Лебланка — коренастый, смуглый, смышленый. В его поведении вежливость сочеталась с оживленностью. Он был одет в европейский костюм, сильно испачканный, запятнанный и покрытый пылью. Очевидно, напоминавший Лебланка только что приехал, причем издалека. Сопровождал его парень, одетый в национальные белые одежды. Он сохранял величественное спокойствие, присущее жителям отдаленных районов. Держался учтиво, но не подобострастно. Он с легким любопытством разглядывал комнату, в то время как другой мужчина на беглом французском языке объяснял цель их приезда.

— Было распространено сообщение о награде, — сказал француз, — и этот парень со своей семьей и многочисленными друзьями с усердием принялись за поиски. Я позволил ему самому принести вам свою находку, так как у вас могут возникнуть вопросы, которые вы захотите ему задать.

Лебланк повернулся к берберу.

— Вы проделали отличную работу, — обратился он к нему на его родном языке. — У вас глаза ястреба, отец. Покажите нам, что вы обнаружили.

Из складок белой одежды человек извлек какой-то маленький предмет и, шагнув вперед, положил его на стол перед французом. Это оказалась довольно крупного размера розовато-серая искусственная жемчужина.

— Она такая же, как та, которую мне и другим показывали ваши сотрудники и в случае обнаружения просили сообщить, — сказал он. — Она ценная, и я нашел ее.

Джессоп протянул руку и взял жемчужину. Из кармана он достал еще одну, совершенно такую же, и сравнил их. Потом он пересек комнату, подошел к окну и рассмотрел обе жемчужины через сильное увеличительное стекло.

— Да, — сказал он. — Отметка на месте! — Теперь в его голосе звучало ликование. Он вернулся к столу. — Умница, — сказал он, — умница, умница! Справилась!

Лебланк расспрашивал марокканца, обмениваясь с ним быстрыми фразами по-арабски. Наконец он повернулся к Джессопу:

— Приношу свои извинения, mon cher collègue! Жемчужина была найдена на расстоянии около полумили от останков сгоревшего самолета.

— Что свидетельствует о том, — подхватил Джессоп, — что Оливия Беттертон выжила, что, хотя семь человек вылетели на самолете из Феса и было обнаружено семь обуглившихся трупов, тем не менее один из обуглившихся трупов определенно не ее!

— Теперь мы расширим зону поиска, — сказал Лебланк. Он опять обратился к берберу, и тот счастливо заулыбался в ответ. Затем бербер вышел из комнаты вместе с мужчиной, который привел его сюда. — Он будет щедро вознагражден, как обещалось, — продолжил Лебланк, — и теперь по всем окрестностям начнется охота за жемчужинами. У этого народа ястребиная зоркость, и весть о том, что в награду за нее платят хорошие деньги, вихрем разнесется по округе. Я думаю… я думаю, mon cher collègue, что у нас будут результаты! Если только они не догадались, чем она занималась.

Джессоп покачал головой:

— Это было такое естественное происшествие. Неожиданно порвалось ожерелье, одно из тех искусственных украшений, которые носят большинство женщин; она, разумеется, собрала то, что удалось найти, и сунула в карман, а в кармане оказалась маленькая дырочка. И вообще, почему они должны подозревать ее? Она Оливия Беттертон, с нетерпением ожидающая встречи с мужем!

— Теперь мы должны рассматривать это дело в новом свете. — Лебланк подвинул к себе список пассажиров. — Оливия Беттертон. Доктор Баррон, — и поставил отметки напротив двух имен. — По крайней мере, двое, которые направляются… куда бы там они ни направлялись. Американка, миссис Кэлвин Бейкер. Что касается ее, вопрос остается открытым. Торквил Эрикссон, как вы выяснили, выступал с докладом перед Королевским научным обществом. Американец Питерс, судя по записи в паспорте, химик. Reliqieuse… что ж, это было бы неплохой маскировкой. Итак, вся компания хитро собрана из различных мест, чтобы лететь именно этим самолетом именно в этот день. А затем самолет обнаруживают сгоревшим, а внутри его — необходимое количество обуглившихся трупов. Интересно, как им удалось провернуть все так ловко? Enfin, c’est collossal![45]

— Да, — согласился Джессоп. — Это последний штрих, который должен был окончательно убедить нас. Но теперь мы знаем, что шесть или семь человек отправились в новое путешествие, и знаем место их отправления. Что будем делать? Сами побываем на месте происшествия?

— Вот именно! Перенесем свою штаб-квартиру в район боевых действий. Если не ошибаюсь, теперь, когда мы напали на след, появятся и другие доказательства.

— Если наши вычисления правильны, — добавил Джессоп, — то результаты не заставят себя ждать.

Вычисления были многочисленными и разнообразными: скорость движения автомобиля, предположительное расстояние, через которое потребуется заправка, вероятные деревни, где путешественники могли останавливаться на ночь. Запутанных следов было очень много, разочарования не прекращались, но мало-помалу стали появляться и положительные результаты.

— Voila, mon capitaine![46] Результаты поиска в отхожих местах, как вы приказали. В темном углу одного из них в доме, принадлежащем некоему Абдулу Мохаммеду, найдена жемчужина, вставленная в маленький кусочек жевательной резинки. Хозяин и его сыновья были допрошены. Сначала они все отрицали, но затем признались. Шесть человек, приехавших на автомобиле и представившихся членами немецкой археологической экспедиции, переночевали в его доме. Им заплатили большие деньги и настаивали, чтобы они никому не сообщали о них под предлогом того, что раскопки предстоят незаконные. Дети из деревушки Эль-Каиф тоже принесли две жемчужины. Теперь нам известно направление. Более того, monsieur le capitaine. Как вы и предполагали, были эти… ну, видения. Руки Фатьмы. Здесь один тип, он сам вам обо всем расскажет.

«Одним типом» оказался бербер чрезвычайно дикой внешности.

— Ночью я был со своей отарой, — сказал он, — и услышал шум машины. Машина проехала мимо меня, и в этот момент я увидел… руку в одном из окон. Она светилась в темноте, уверяю вас!

— Нанесение фосфора на перчатку может дать весьма эффективные результаты, — пробормотал Лебланк. — Поздравляю вас, mon cher, с идеей.

— Эффективно, — сказал Джессоп, — но и опасно, легко может быть обнаружено.

Лебланк пожал плечами:

— Днем ничего невозможно увидеть.

— Нет, но если бы произошла внезапная остановка и они вышли из машины в темноте…

— И даже тогда… Ведь это известный арабский предрассудок. Руку часто рисуют на автомобилях и повозках. Подумали бы, что какой-то благочестивый мусульманин воспользовался фосфоресцирующими красками.

— Вполне справедливо. Но мы должны быть начеку… Если наши противники сами действительно заметили сигнал, очень вероятно, что при помощи «рук Фатьмы», нарисованных фосфоресцирующими красками, они постараются пустить нас по ложному следу, намеренно отмечая его для нас.

— Согласен! Необходимо быть начеку. Постоянно начеку!

На следующее утро Лебланк получил еще один экспонат, представлявший собой три искусственные жемчужины, сложенные треугольником и слепленные между собой маленьким кусочком жевательной резинки.

— Это должно означать, — оценил находку Джессоп, — что следующий этап путешествия они проделают самолетом.

Он вопросительно взглянул на Лебланка.

— Вы совершенно правы, — сказал тот. — Это было найдено на заброшенном армейском аэродроме, расположенном в уединенном и безлюдном месте. Также обнаружены признаки того, что совсем недавно там совершал посадку и взлетел самолет И опять они отправились в неизвестное место назначения. Мы снова зашли в тупик, и я не знаю, где нам теперь искать их следы…

ГЛАВА 15

«Невероятно, — думала Хилари, — невероятно, что я нахожусь здесь уже десять дней!» Самым страшным в жизни, по ее мнению, было то, что как легко, оказывается, можно привыкнуть к чему угодно. Она вспомнила, как однажды во Франции видела специфические инструменты пыток эпохи средневековья — железную клетку, в которую сажали заключенного и где он не мог ни стоять, ни лежать, ни сидеть. Экскурсовод рассказывал, что последний заточенный провел в ней восемнадцать лет, а после освобождения прожил еще двадцать и умер глубоким стариком. Какой же приспособляемостью отличается человек от представителей животного мира! Человек может жить в любом климате, питаясь любой пищей, претерпевая любые лишения. Он может жить и рабом, и свободным.

Первое чувство от знакомства с Организацией, которое она испытала, походило на ослепляющую панику, ужасающее ощущение тюремного заключения и полного разгрома. И то, что заключение было замаскировано роскошью, делало его для нее еще более ужасным. И вот теперь, через неделю, она стала незаметно для самой себя воспринимать условия своей жизни как вполне естественные. Странное, какое-то полусонное существование. Ничто не казалось реальным, и Хилари уже чудилось, что ее сон продолжается очень долго, а будет продолжаться еще дольше. Возможно, он будет продолжаться всегда… Она всегда будет жить здесь, в Организации. Это и есть жизнь, а снаружи ничего не существует…

Причиной опасного восприятия, по ее мнению, являлось то, что она была женщиной. А женщины более легко приспосабливаются по своей природе. В этом их сила и слабость. Они исследуют окружающую обстановку, принимают ее и, как настоящие реалисты, извлекают из нее все, что можно. И больше всего ее интересовала реакция на происходящее людей, прибывших сюда вместе с ней. Хельгу Нидхайм она вообще видела очень редко, разве что встречалась с ней иногда в столовой. Во время встреч немка снисходила до небрежного кивка, не более. Насколько можно судить, Хельга Нидхайм была счастлива и довольна. Организация явно соответствовала тому представлению, которое немка заблаговременно составила о ней. Она принадлежала к типу женщин, полностью поглощенных своей работой, и большую поддержку ей оказывало присущее ей высокомерие. Превосходство ее самой и ее друзей-ученых над всеми остальными было первым пунктом в вероисповедании Хельги. У нее не было никаких идей о братстве всех людей, о мире во всем мире, о свободе интеллекта и духа. Будущее для нее было ограниченным, но полностью направленным на завоевание. Сверхраса, и она ее представитель, остальной же мир обращен в рабство, и в случае повиновения с ним обходятся со снисходительной любезностью. Проповедовали ли ее коллеги различные политические взгляды, были ли их устремления скорее коммунистическими, нежели фашистскими, мало волновало Хельгу; их работа была полезной, они были нужны, а идеи со временем изменятся.