— Как вы попали сюда из Парижа?

Том Беттертон, вздохнув, горько усмехнулся:

— Меня не похитили, не что-нибудь в этом роде, если вас это интересует. Я поехал по своей собственной доброй воле, следуя своему горячему желанию. У меня было страстное и восторженное стремление…

— Вы знали, что отправляетесь именно сюда?

— Если хотите знать, я понятия не имел, что это будет Африка. Меня поймали на обычную наживку. Мир во всем мире, свободный обмен научной информацией между учеными всех континентов, борьба с капиталистами и поджигателями войн и вся тому подобная тарабарщина. Этот парень Питерс, что приехал вместе с вами, такой же, он проглотил того же червячка.

— И когда вы попали сюда, все обернулось по-другому?

Он снова вздохнул и усмехнулся:

— Вы сами в этом убедитесь. Тут можно найти все, что пожелаешь, но найденное будет не таким, каким представлялось раньше, до приезда сюда. Это не есть… свобода! — Он присел рядом с ней, нахмурившись. — Знаете, именно отсутствие свободы и действовало мне на нервы дома. Чувство, что за мной наблюдают, следят. Меры безопасности… Необходимость отчитываться во всех своих поступках, отвечать за всех своих друзей… Возможно, все это действительно необходимо, но в конце концов просто сводит с ума… Ну и когда кто-нибудь приходит с предложением… ты его выслушиваешь… Звучит все превосходно… — Он коротко усмехнулся. — И заканчиваешь — здесь!

Хилари медленно проговорила:

— Вы хотите сказать, что попали в те же самые условия, от которых стремились избавиться? Здесь за вами точно так же наблюдают и следят, как и раньше, или еще пристальнее?

Беттертон нервным движением откинул волосы со лба.

— Не знаю, — сказал он. — Честно. Не знаю. Не уверен. Может быть, все происходит только в моем воображении. Я даже не знаю, наблюдают ли за мной вообще. Зачем им? К чему волноваться? Я у них здесь как… в тюрьме.

— Но то, как вы себе представляли здешнюю обстановку, хоть в малейшей степени соответствует действительности — тому, что вы нашли на самом деле?

— В какой-то степени — да! Условия для работы идеальные. Здесь есть любое оборудование, любые виды аппаратуры. Можно работать сколь угодно много или сколь угодно мало, как захочется. Всегда получаешь любую поддержку и помощь. Питание, одежда, жилище, но все время сознаешь, что находишься в тюрьме.

— Когда мы вошли сюда и у нас за спинами лязгнули ворота, я испытала ужасное чувство. — Хилари передернуло.

— Что ж, — Беттертон, казалось, взял себя в руки, — я ответил на ваш вопрос. Теперь вы ответьте на мой. Чем вы занимаетесь здесь, притворяясь Оливией?

— Оливия… — Хилари замолчала, подыскивая слова.

— Да? Что же с Оливией? Что случилось с ней?

Хилари с жалостью посмотрела на его измученное лицо:

— Мне страшно говорить вам.

— Вы хотите сказать… с ней что-то случилось?

— Да. Мне очень жаль, мне страшно жаль… Ваша жена погибла. Она летела к вам, и самолет разбился. Ее привезли в больницу, но через два дня она умерла.

Невидящими глазами он уставился прямо перед собой. Казалось, только усилием воли ему удается сдерживать свои чувства. Затем тихо произнес:

— Значит, Оливия умерла? Понимаю…

Наступило долгое молчание. Потом он повернулся к Хилари:

— Продолжим… Вы заняли ее место и прибыли сюда. Зачем?

У Хилари был готов ответ. Том Беттертон верил в то, что ее послали, чтобы, как он выразился, «помочь ему выбраться отсюда». Это не было ее заданием. Хилари была всего лишь шпионкой, причем в буквальном смысле. Ее послали сюда для сбора информации, а не для организации побега человека, по собственной воле обрекшего себя на то положение, в котором он сейчас оказался. Более того, она не обладала никакими средствами для его освобождения, она была здесь в тюрьме не в меньшей степени, чем он.

Полностью довериться ему, чувствовала она, было опасно. Беттертон находился на грани нервного срыва. В любой момент он может полностью потерять над собой контроль. В сложившихся обстоятельствах было бы безумием надеяться на то, что он сохранит тайну.

Она сказала:

— Я была в больнице с вашей женой, когда она умирала. Я предложила занять ее место и постараться разыскать вас. Она очень хотела передать вам кое-что.

Он нахмурился:

— Но ведь…

Хилари поспешила перебить его, пока он не осознал всех слабостей ее истории.

— Это не настолько невероятно, как может показаться. Понимаете, я симпатизирую тем идеям, о которых вы только что говорили. Обмен научной информацией между всеми народами… Новое устройство мира… Я просто в восторге от всего этого. И кроме того — мои волосы! Мне подумалось: если здесь ждут какую-то рыжеволосую женщину определенного возраста, то мне удастся выдать себя за нее. В любом случае стоило попытаться.

— Да. — Он оглядел ее голову. — У вас волосы точно такие, как у Оливии.

— И потом, понимаете, ваша жена так настаивала на том, что вам необходимо получить ее сообщение…

— Сообщение? Какое?

— Я должна передать вам, чтобы вы были осторожны… предельно осторожны… что вам угрожает опасность… от кого-то по имени Борис.

— Борис? Борис Глидр?

— Вы знаете его?

Он покачал головой:

— Никогда с ним не встречался. Но имя мне знакомо. Борис Глидр — родственник моей первой жены. Я знаю о нем.

— Чем он может быть для вас опасен?

— Что?

Беттертон выглядел рассеянным.

Хилари повторила свой вопрос.

— Ах, это. — Казалось, ему стоило больших трудов вернуться от своих мыслей к реальности. — Не знаю, чем он может быть опасен именно для меня, но, насколько я его себе представляю, он вообще опасный парень.

— В каком смысле?

— Он один из тех полоумных идеалистов, которые будут счастливы истребить половину человечества, если им по какой-то причине придет в голову, что это пойдет на пользу оставшейся половине.

— Я знаю таких людей, о каких вы говорите.

Она чувствовала, что действительно представляет их себе, и очень ярко. Но откуда столь яркое представление?

— Оливия встречалась с ним? Что он ей сказал?

— Не знаю. Все, что она сказала, — об опасности… Еще она сказала, что не могла поверить.

— Во что поверить?

— Не знаю. — Хилари добавила после некоторого колебания: — Видите ли, она умирала…

Судорога боли исказила его лицо.

— Со временем я привыкну, что ее уже нет. Сейчас мне пока еще трудно осознать… Но меня озадачивает Борис. Как он может быть опасен для меня здесь? Если он встречался с Оливией, то, значит, он приезжал в Лондон, я полагаю?

— Он был в Лондоне, да.

— Тогда просто не понимаю… А, какое это имеет значение! Что, к черту, вообще имеет значение? Мы застряли здесь, в этой проклятой Организации, окруженные толпой бесчеловечных роботов!

— Именно так и я их себе представляю.

— И мы не можем выбраться отсюда. — Он обрушил кулак на бетонный парапет. — Мы не можем выбраться отсюда!

— Нет, можем, — сказала Хилари.

Он развернулся и с удивлением уставился на нее:

— Что вы, черт побери, имеете в виду?

— Мы найдем способ, — ответила Хилари.

— Дорогая моя девочка, — он скорбно усмехнулся. — Вы не имеете ни малейшего представления, кто здесь противостоит вам!

— Во время войны люди выбирались из более безнадежных мест, — упрямо возразила Хилари. Она не собиралась предаваться отчаянию. — Они рыли подземные ходы или еще что-нибудь придумывали.

— Вы собираетесь рыть подземный ход в скале?

И куда? Вокруг нас одна пустыня!

— Тогда нам придется «придумать что-нибудь еще».

Он посмотрел на нее. Она самоуверенно улыбнулась, и в ее улыбке виделось скорее упрямство, чем искренность.

— Вы удивительная девушка! Вы говорите так, будто абсолютно уверены в себе.

— Из любого положения есть выход. Конечно, нам потребуется время и четкий план действий.

Его лицо опять помрачнело.

— Время, — повторил он. — Время… Вот его-то у меня и нет.

— Почему?

— Не знаю, сможете ли вы правильно меня понять… Дело вот в чем. Я не могу… выполнять свою работу.

— Что вы хотите сказать?

— Как бы мне выразиться? Я не могу работать.

Я не могу думать. Главное в моей работе — умение сосредоточиться, сконцентрироваться. Она в основном… ну… творческая. А после приезда сюда я утратил побудительные мотивы. Все, что я могу сейчас делать, — это хорошая, добротная халтура. То, что в состоянии выполнить любой грошовый экспериментатор. Но не для того они меня сюда привезли. Им нужна незаурядная работа, а незаурядную работу я сейчас делать не в состоянии. А чем более нервным и запуганным становлюсь, тем меньше подхожу для того, чтобы произвести что-нибудь стоящее. И это просто сводит меня с ума, понимаете?

Да, теперь она понимала. Она вспомнила замечание доктора Рубека о примадоннах и ученых.

— Если я не в состоянии выполнять взятые на себя обязательства, что, по-вашему, предпримет эта компания? Они прикончат меня.

— О нет!

— О да! Еще как! Здесь долго не сентиментальничают. Что до сих пор спасало меня, так это пластическая операция. Видите ли, ее делали понемножку, не торопясь. И естественно, от человека, которому постоянно делают мелкие операции, трудно ждать сосредоточенности. Но теперь все операции уже позади.

— Зачем их вообще делали? Какой смысл?

— Для безопасности! Моей безопасности, я имею в виду. Эти операции делают, когда… Когда человека разыскивает полиция.

— Вас разыскивает полиция?

— Конечно, а вы разве не знали? Хотя, думаю, они не стали бы афишировать этот факт в газетах. Может, даже Оливия не знала. Но тем не менее я в розыске.