— Когда наконец удалось обрести свободу, разве можно даже думать о том, чтобы вернуться назад?!

Хилари не сдавалась:

— Но если невозможно вернуться назад или хотя бы выбрать возвращение, то это уже не свобода!

Один из слуг подошел к ним и произнес:

— Прошу вас, машины готовы!

Они вышли из здания через заднюю дверь. Их ждали два «кадиллака» с шоферами, одетыми в униформу. Хилари жестом показала, что хочет сесть впереди, рядом с шофером. Объяснила она свое желание тем, что сзади ее иногда укачивает. В это объяснение, казалось, поверили сразу. Пока они ехали, Хилари время от времени затевала с шофером отрывочную, бессвязную беседу. О погоде, о достоинствах машины. Она говорила по-французски легко и свободно, и шофер с охотой отвечал ей. Его поведение было совершенно естественным и будничным.

— Как долго нам нужно ехать? — спросила она.

— От аэродрома до госпиталя? Около двух часов, мадам.

Его слова чем-то неприятно поразили Хилари. Еще раньше она обратила внимание, что Хельга Нидхайм переоделась в домике на аэродроме, и теперь на ней была одежда больничной сиделки. Все сходилось.

— Расскажите мне что-нибудь о госпитале, — попросила она шофера.

В его ответе звучал восторг:

— О, мадам, он великолепен! Оборудование в нем совершеннейшее в мире. Множество докторов приезжают ознакомиться с ним, и все они, уезжая, расхваливают его до небес. Создание нашего госпиталя принесло громадную пользу человечеству.

— Наверное, — проговорила Хилари.

— Эти несчастные… — продолжал шофер. — В прошлом их отправляли умирать в забвении на необитаемые острова. Но у нас в лечении используется новый метод доктора Колини, дающий очень высокий процент выздоравливающих. Даже среди тех, у кого запущенная форма.

— Место кажется довольно заброшенным для госпиталя, — сказала Хилари.

— Ах, мадам, приходится жить уединенно в наших обстоятельствах! Власти настаивают на этом. Но там хороший воздух, замечательный воздух! Посмотрите, мадам, уже видно, куда мы едем. — Он указал вперед.

Они приближались уже к подножию горной цепи, и на одном из ее склонов, прилепившись к холму, поблескивало длинное белое здание.

— Каким достижением, — восклицал шофер, — было выстроить здесь корпус! Деньги затрачены просто фантастические. Мы многим обязаны, мадам, богатым филантропам всего мира. Они не то что правительства, которые всегда хотят сделать все подешевле. Сюда деньги текли рекой! Наш патрон, как утверждают, один из самых богатых людей в мире. И действительно, он построил здесь настоящий дворец во имя облегчения страданий человечества!

Шофер повел машину вверх по извилистой дороге. Наконец остановка у громадных ворот, забранных железной решеткой.

— Вы должны выйти, мадам, — сказал шофер. — Машинам не разрешается въезжать в ворота. Гаражи находятся в километре отсюда.

Путешественники вышли из машин. У входа висел большой колокол, но не успели они дотронуться до него, как ворота медленно распахнулись. Закутанная в белое фигура с черным улыбающимся лицом поклонилась им и жестом пригласила войти. Они прошли в ворота. Перед ними простирался обнесенный высокой проволочной оградой большой двор, по которому прогуливались какие-то люди. Когда люди повернулись, чтобы взглянуть на приехавших, у Хилари вырвался возглас ужаса.

— Но это же прокаженные! — воскликнула она. — Прокаженные!

Ужас пронзил ее до мозга костей.

ГЛАВА 11

С металлическим лязгом ворота колонии прокаженных захлопнулись за путешественниками. Лязг поразил встревоженное сознание Хилари вселяющей ужас нотой безысходности. «Оставь надежду, — казалось, говорил он, — всяк сюда входящий»… «Это, — испугалась она, — конец… настоящий конец. Все пути к отступлению, которые, возможно, существовали раньше, отрезаны».

Теперь она оказалась в одиночестве среди врагов, и, самое большее, через несколько минут ей предстоит пережить разоблачение и провал. Подсознательно она с самого начала догадывалась, что этим все закончится, но какой-то неистребимый оптимизм человеческой натуры, какая-то настойчивость веры затмевали для нее чувство реальности. Помнится, она спросила Джессопа в Касабланке: «Ну а когда я все-таки разыщу Тома Беттертона?» И он мрачно ответил, что именно тогда и возникнет для нее настоящая опасность. Еще добавил, что надеется к тому времени быть в состоянии обеспечить ей защиту, но его надежды, и Хилари не могла не отдавать себе в этом отчет, не осуществились.

Если «мисс Хетерингтон» была тем агентом, на которого возлагал надежды Джессоп, то ее перехитрили и оставили в Марракеше, чтобы признать свое поражение. Да и в любом случае что могла бы сделать мисс Хетерингтон?

Горстка путешественников оказалась там, откуда возвращения не было. Хилари затеяла игру со смертью и проиграла. И теперь она понимала, что диагноз Джессопа был верным. Она уже не хотела умирать. Она хотела жить. Ощущение прелести жизни вернулось к ней с полной силой. Она могла уже думать о Найджеле, о могилке Бренды с грустной печалью, но не с тем холодным и безнадежным отчаянием, которое заставляло ее искать забвения в смерти. Она металась: «Я опять живой, нормальный человек, во всем… Но сейчас я чувствую себя как крыса в ловушке. Если бы был хоть какой-нибудь выход!»

Нельзя сказать, что она не размышляла над своим положением. Размышляла. Но как ни гнала от себя горькие мысли, была уверена, что стоит ей встретиться лицом к лицу с Беттертоном, как выхода уже действительно не станет…

Беттертон воскликнет: «Но это не моя жена!..» И тогда начнется! Глаза, устремленные на нее… и в них понимание… шпион в самом сердце их организации…

А какое другое развитие событий может быть? Допустим, она первая пойдет в наступление. Допустим, она закричит, не дав Тому Беттертону сказать ни слова: «Кто вы? Вы не мой муж!» Если она разыграет негодование, шок, ужас достаточно хорошо, сможет ли это возбудить в них сомнение? Сомнение в том, действительно ли Беттертон является Беттертоном, или это какой-то другой ученый, засланный вместо него. Словом, шпион. Но если они поверят этому, то Беттертону придется очень туго. С другой стороны, если Беттертон — предатель, готовый продать научные тайны своей страны, то можно ли делать для него поблажки, жалеть его? Как трудно правильно оценить истинную благонадежность и вообще судить о людях и их поступках… По крайней мере, попытаться стоит — попытаться заставить их сомневаться.

С легким чувством головокружения она вернулась к окружавшей ее действительности. Мысли ее проносились с бешеной скоростью, как у попавшей в ловушку крысы, но в то же время сознание руководило ее поступками, заставляя играть предназначенную ей роль.

Маленькую группу пришельцев из внешнего мира встретил крупный, приятного вида человек, наверное, лингвист, судя по тому, что он перебросился с прибывшими одной-двумя фразами на их родном языке.

— Enchante de faire votre connaissance, mon cher docteur![28] — пробормотал он доктору Баррону и повернулся к Хилари:

— А, миссис Беттертон! Очень рад приветствовать вас здесь! Боюсь, вам пришлось перенести длинное и трудное путешествие. Ваш муж чувствует себя отлично и, разумеется, с нетерпением ждет встречи с вами.

Он сдержанно улыбнулся ей, и эта улыбка, как заметила Хилари, не коснулась его холодных выцветших глаз.

— Должно быть, — добавил он, — и вы страстно желаете увидеться с ним.

Опять возникло головокружение — люди, стоящие вокруг нее, то приближались, то отдалялись, словно покачиваясь на морских волнах. Энди Питерс протянул руку и помог ей удержаться на ногах.

— Наверное, вы не слышали, — сказал он гостеприимному хозяину. — Миссис Беттертон попала в авиакатастрофу в Касабланке, которая привела к сотрясению мозга. Поездка не пошла ей на пользу. А теперь еще и волнение от предстоящей долгожданной встречи с мужем. Я считаю, что сейчас ей следует прилечь где-нибудь в темной комнате.

Хилари чувствовала нежность в его голосе, в поддерживающей ее руке. Она качнулась еще раз. Это было бы просто, невероятно просто — рухнуть на колени, вяло упасть на пол, симулировать обморок. Или близкое к обмороку состояние. Позволить уложить себя в постель в темной комнате, хотя бы ненадолго отсрочить момент разоблачения. Но Беттертон обязательно придет туда к ней, любой муж пришел бы. Он придет туда и наклонится над постелью в мягком полумраке, и с первыми звуками ее голоса, с первыми проблесками неясных очертаний ее лица, как только его глаза начнут привыкать к темноте, он поймет, что она не Оливия Беттертон.

Мужество вернулось к Хилари. Она выпрямилась. Румянец покрыл щеки. Она вскинула голову.

Если было суждено наступить ее концу, пусть это будет доблестный конец! Она пойдет к Беттертону и, когда он откажется признать ее, предпримет последнюю попытку, бросив ему в лицо уверенно и бесстрашно:

«Нет, конечно же, я не ваша жена. Ваша жена — мне очень жаль, это ужасно — она погибла. Я была с ней в больнице, когда она умирала. И я пообещала ей, что разыщу вас и передам вам ее последние слова. Я искренне хотела этого. Понимаете, я симпатизирую тому, что вы делаете здесь. Я разделяю ваши политические взгляды. Я хочу помочь…»

Шатко, неубедительно, шито белыми нитками… А как объяснить такие незначительные пустячки, как поддельный паспорт, фальшивая кредитная карточка? Да, но ведь иногда срабатывает самая наглая ложь… если лгать с соответствующей уверенностью… если есть характер для этого. Во всяком случае, лучше проиграть в борьбе.

Она выпрямилась, мягко освободившись от поддерживающей ее руки Питерса.

— Нет-нет. Я должна увидеть Тома, — заторопилась она. — Я должна пойти к нему… сейчас же… немедленно… пожалуйста…

Крупный человек воспринял ее слова с участием. С симпатией. Хотя его глаза оставались все такими же холодными и наблюдательными.