Хилари была вынуждена с ним согласиться. Холодный страх охватил ее при мысли о совершенстве их организации. Тщательно продуманные при разработке операции подмены Беттертон на Хилари, коды, планы, условные знаки стали бессмысленными, потому что теперь, после мнимой аварии самолета, невозможно напасть на их след. Все было устроено таким образом, что каждый пассажир направлялся в неизвестное место назначения, туда, куда раньше уже был переправлен Томас Беттертон. После них не останется никаких следов. Ничего, кроме сгоревшего самолета. В самолете найдут даже обуглившиеся тела. Смогут ли они… возможно ли, чтобы Джессоп и его организация догадались, что ее, Хилари, нет среди обуглившихся тел?! В этом она сомневалась. Катастрофа была такой убедительной.

Снова заговорил Питерс. Его голос по-мальчишески звенел от воодушевления. Он не испытывал тревоги, у него не было желания оглядываться назад, он жадно рвался только вперед.

— Интересно, — сказал Питерс, — куда нас везут теперь?

Хилари тоже интересовало, куда везут. Потому что от этого опять зависело многое. Рано или поздно, но обязательно будут контакты с людьми. Рано или поздно, если будет произведено расследование, найдется кто-нибудь, кто обратит внимание на автомобильный фургон с шестью пассажирами, описание которых соответствует вылетевшим на самолете. Она повернулась к миссис Бейкер и спросила с мальчишеским воодушевлением, стараясь копировать тон сидящего рядом с ней американца:

— Куда мы едем? Что будет потом?

— Увидите, — ответила миссис Бейкер, и, несмотря на любезность ее голоса, это прозвучало как-то зловеще.

Поездка продолжалась. Пламя горящего самолета было все еще видно, причем сейчас оно стало еще отчетливее, так как солнце уже опустилось за горизонт. Наступила ночь, а они все ехали. Неимоверно трясло: они, разумеется, не пользовались основными дорогами — иногда ехали по степной трассе, иногда прямо по пустынному бездорожью.

Долгое время Хилари бодрствовала, возбужденно перетасовывая в уме мысли и предположения. Но наконец собственное изнеможение, толчки и подпрыгивания машины из стороны в сторону укачали ее, и она заснула. Это был прерывистый сон. Многочисленные выбоины и кочки на дороге будили ее. Несколько секунд в замешательстве старалась вспомнить, где находится, затем к ней возвращалось чувство реальности. Некоторое время она боролась со сном, перебирая в уме прошедшие и ожидающие ее события, потом мысли снова путались, уронив голову, она клевала носом и в очередной раз засыпала.

II

Внезапно ее разбудила резкая остановка автомобиля. Очень нежно Питерс потрепал ее по руке.

— Проснитесь, — сказал он. — Кажется, мы куда-то приехали.

Все выбрались из фургона с затекшими ногами и утомленные. Было все еще темно, но уже можно было различить, что они остановились у дома, окруженного пальмами. На некотором расстоянии виднелись тусклые огни, как будто там располагалась деревня. Освещая дорогу фонарем, их провели в дом. Это была выстроенная в национальном стиле хижина, в которой сидели две берберские женщины, сразу принявшиеся с любопытством рассматривать Хилари и миссис Кэлвин Бейкер, не переставая при этом хихикать. На монахиню они не обратили никакого внимания.

Трех женщин провели в маленькую комнатку на втором этаже. Там на полу лежали три тюфяка, какие-то кучи тряпья, но не было никакой мебели.

— У меня ноги совершенно онемели, — заявила миссис Бейкер. — Прямо судорога сводит от такой поездки, что нам пришлось перенести.

— Неудобства не имеют никакого значения, — сказала монахиня.

Она говорила с резкой, непоколебимой уверенностью. Ее английский, как заметила Хилари, был грамотным и беглым, хотя и с ужасным акцентом.

— Вы живете во имя исполнения своего долга, мисс Нидхайм, — сказала американка. — Я даже могу представить вас в монастыре, упирающейся коленями в жесткие камни в четыре часа утра.

Мисс Нидхайм презрительно усмехнулась.

— Христианство сделало из женщин дур, — отрубила она. — Преклонение перед слабостью, какое слюнтяйское унижение! А языческие женщины обладали силой Они умели веселиться и побеждать. Ради победы не существует невыносимых неудобств! Любые лишения всегда окупятся.

— Ах, — заметила, позевывая, миссис Бейкер, — как бы я хотела сейчас очутиться в своей постели в Пале-Джамай в Фесе! Как вы считаете, а, миссис Беттертон? Готова спорить, эта тряска не пошла на пользу вашей голове!

— Вы правы, — подтвердила Хилари.

— Скоро нам принесут что-нибудь поесть, потом я дам вам аспирин, а вы постарайтесь поскорее уснуть.

За дверью раздались звуки поднимающихся вверх по лестнице шагов и смеющиеся женские голоса. В комнату вошли две берберские женщины, внесли поднос с большой тарелкой манной каши и тушеным мясом, поставили его на пол, вышли из комнаты и вернулись опять, на этот раз с полным воды железным тазом и полотенцем. Одна из них потрогала куртку Хилари, ощупывая пальцами материал, и сказала что-то другой женщине, которая быстрыми кивками выразила свое согласие и проделала то же самое с костюмом миссис Бейкер. На монахиню никто из них не обратил внимания.

— Кыш! — шикнула, как на цыплят, миссис Бейкер, замахав на них руками. — Кыш!

Женщины отступили назад, все еще смеясь, и вышли из комнаты.

— Глупые создания, — с негодованием воскликнула миссис Бейкер. — Трудно с ними не выйти из себя! Интерес в жизни для них представляют только дети да тряпки.

— Это все, для чего они предназначены, — поддержала мисс Нидхайм. — Они принадлежат к расе рабов и годны только на то, чтобы служить своим повелителям, больше ни на что!

— Не слишком ли вы строги? — вставила Хилари, раздраженная отношением к ним своей попутчицы.

— Я не страдаю излишком сентиментальности. Существуют те, кому предназначено править, их мало, и большинство тех, кто должен служить.

— Вы, конечно.

Миссис Бейкер перебила ее тоном, не терпящим возражений.

— Уверена, что у всех нас есть свои мысли по этому вопросу, — сказала она, — и, несомненно, очень интересные. Но вряд ли сейчас для них время. Давайте-ка отдыхать.

Принесли мятный чай. Хилари с готовностью приняла аспирин, так как у нее действительно разболелась голова.

Каждая из трех женщин улеглась на тюфяк.

Проснулись они только в середине следующего дня. Как объяснила им миссис Бейкер, в путь никто не тронется до самого вечера. Из комнаты, в которой они спали, лестница вела на плоскую крышу, откуда открывался неплохой обзор прилегающей к дому территории. Поблизости находилась деревня, но дом, в котором находились они, стоял в одиночестве среди пальм. Миссис Бейкер указала им на три кипы одежды, которые были сложены у самой двери.

— Следующий отрезок пути мы проделаем в местной одежде, — объяснила она. — Свои вещи оставим здесь.

В сторону отложены опрятный костюм маленькой американки, твидовые куртка и юбка Хилари, монашеская ряса — и болтовней уже заняты три марокканские женщины. Вся затея несла в себе какое-то странное чувство нереальности.

Теперь, когда мисс Нидхайм избавилась от монашеской рясы, придававшей ей какую-то неопределенность, Хилари получила возможность рассмотреть ее более внимательно. Мисс Нидхайм была моложе, чем казалась. Возможно, не старше тридцати трех — тридцати четырех лет. В ее облике все определялось чистоплотностью и аккуратностью. Бледная кожа, короткие крепкие пальцы, холодные глаза, время от времени вспыхивавшие каким-то фанатичным огнем, скорее отталкивали, чем привлекали. Говорила она резко и непреклонно. И к миссис Бейкер, и к Хилари относилась с явным презрением, как к людям, недостойным того, чтобы общаться с ней на равных. Надменность раздражала Хилари. Что касается миссис Бейкер, то она, казалось, ничего не замечала. Странно, но Хилари чувствовала значительно большее расположение и симпатию к двум хихикающим берберским женщинам, приносившим им пищу, чем к своим попутчицам из родного Западного мира. Мисс Нидхайм была абсолютно безразлична к тому, какое впечатление она производит на окружающих. В ее поведении была какая-то скрытая нетерпеливость, и было очевидно, что страстное желание продолжить путешествие вытеснило у нее малейшее проявление интереса к своим попутчицам.

Оценить позицию миссис Бейкер для Хилари оказалось намного сложнее. По сравнению с бесчеловечностью немки миссис Бейкер поначалу производила впечатление обычного нормального человека. Но стоило солнцу спуститься к горизонту, как Хилари была озадачена и испытала еще большее отвращение к миссис Бейкер, чем к Хельге Нидхайм. Своим поведением, доведенным до совершенства, миссис Бейкер напоминала робота. Все ее объяснения и замечания были естественными, нормальными, обычными, но создавалось впечатление, что вместо нее все это говорит актер, играющий свою роль уже, наверное, в семисотый раз. Ее действия были автоматическими, возможно, не имеющими никакого отношения к тому, что миссис Бейкер думает или чувствует на самом деле. Кто же такая миссис Кэлвин Бейкер, размышляла Хилари. Почему она играет свою роль с таким доведенным до совершенства автоматизмом? Может быть, она тоже фанатичка? Тоже мечтает о прекрасном новом мире? Тоже участвует в отчаянном восстании против капиталистической системы и от нормальной человеческой жизни отказалась из-за политических взглядов и убеждений? Ответить на вопросы было невозможно.

Путешествие возобновилось с наступлением вечера. Автомобильный фургон заменил открытый туристский автомобиль. Все были в национальной одежде, мужчины в белых чалмах на голове, женщины — в парандже. Поездка продолжалась всю ночь.

— Как вы себя чувствуете, миссис Беттертон?

Хилари улыбнулась Энди Питерсу. Солнце только что взошло, и они сделали остановку на завтрак: местный хлеб, яйца и приготовленный на примусе чай.