«Я не должна допустить ошибки», — повторила Хилари про себя.

Как странно было сидеть здесь одной. Ей казалось, что она очутилась в таинственной, заколдованной стране. Эта тусклая лампа за спиной! Интересно, если сжать в ладонях и потереть медную резную лампу, появится ли из нее джинн? И стоило подобной мысли прийти в голову, как Хилари вздрогнула. Словно материализовавшись из лампы, перед ней вырисовалось сморщенное лицо и острая бородка мистера Аристидеса. Перед тем как сесть рядом с ней, он поклонился и произнес:

— Вы позволите, мадам?

Хилари вежливо согласилась.

Достав портсигар, он предложил ей сигарету. Она взяла одну, он дал ей прикурить и закурил сам.

— Вам нравится эта страна, мадам? — спросил он через минуту-другую.

— Я пробыла здесь недолго, — ответила Хилари. — Но пока просто в восторге!

— Вы уже успели посетить старый город? Вам там понравилось?

— Он просто восхитительный!

— Да, восхитительный. Это прошлое — прошлое торговли, интриг, шепчущих голосов, скрытой от посторонних глаз деятельности! Все тайны и страсти этого города хранятся на его узких улочках, за его стенами. Вы знаете, о чем я думаю, мадам, гуляя по улицам Феса?

— Да?

— Думаю о вашей Большой западной дороге в Лондоне. Думаю об огромных зданиях фабрик, стоящих по обеим сторонам ее, насквозь пронизанных неоновым светом, и о людях внутри, которых так ясно видно с дороги из проезжающих автомобилей. Там ничего не прячут, там нет ничего таинственного. Там даже нет занавесок на окнах! Нет, они делают там свою работу, и весь мир, если захочет, может наблюдать за ними. Как будто срезали верхушку муравейника.

— Вы хотите сказать, — спросила Хилари, заинтересовавшись, — что вас привлекает контраст?

Мистер Аристидес кивнул своей древней черепашьей головой.

— Так и есть, — ответил он. — Там все на виду, хотя на старых улицах Феса нет ничего ajouré[24]. Все спрятано, таинственно… Но! — он наклонился вперед и постучал пальцем по медной крышке кофейного столика. — Но везде происходит одно и то же. Та же жестокость, то же притеснение, та же жажда власти, те же сделки, приносящие выгоду.

— Считаете, что по природе своей человек везде одинаков?

— В любой стране! И в прошлом, и в настоящем только две вещи правят миром. Жестокость и доброта! Одно или другое. Иногда — вместе. — Он продолжил, почти не изменив тона: — Мне сказали, мадам, что вы пережили ужасную авиакатастрофу в Касабланке?

— Это так.

— Завидую вам, — неожиданно заявил мистер Аристидес.

Хилари изумленно уставилась на него. И снова он страстно закивал головой в подтверждение своих слов.

— Да, — повторил он. — Вам можно позавидовать. Вы испытали это. Я бы хотел оказаться так близко от смерти. Испытать и выжить! Вы не чувствуете, что изменились с тех пор?

— Совсем не в лучшую сторону, — ответила Хилари. — У меня было сотрясение мозга, а теперь из-за него ужасные головные боли и нарушения памяти.

— Всего лишь неудобства, не более того, — возразил мистер Аристидес, махнув рукой. — А вы пережили приключение духа, не так ли?

— Это правда, — медленно согласилась Хилари. — Я действительно пережила приключение духа.

В тот момент она думала о бутылке минеральной воды «Виши» и о пригоршне снотворных таблеток.

— У меня никогда не было подобных испытаний, — разочарованно произнес мистер Аристидес. — Так много всего было, этого — нет.

Он встал, поклонился и со словами «Mes hommages, madame»[25] вышел из комнаты.

ГЛАВА 8

«Как похожи, — думала Хилари, — все аэропорты! Всем им присуща какая-то странная анонимность. Все они расположены на определенном расстоянии от города, который обслуживают, и вследствие этого вас охватывает какое-то неловкое чувство существования вне государства. Можно лететь из Лондона в Мадрид, Рим, Стамбул, Каир, да куда угодно, и, если маршрут вашего путешествия пролегает через какой-нибудь город по воздуху, вы никогда не получите ни малейшего представления о том, как выглядит этот город! А если вам доведется мельком увидеть его из окна самолета, то увидите всего лишь разукрашенную карту со зданиями, сложенными из детских кубиков. И почему, спрашивается, — с досадой думала она, — нужно всегда приезжать в такую рань?!»

Она находилась в зале ожидания уже около получаса. Миссис Кэлвин Бейкер, решившая сопровождать Хилари в Марракеш, безостановочно болтала. Хилари отвечала, почти не слушая, что ей говорят. Но вдруг она осознала, что речевой поток ее спутницы устремился в новое русло. Миссис Бейкер теперь переключила свое внимание на двух других путешественников, сидящих рядом. Оба они были высокими светловолосыми молодыми людьми. Один из них — американец с широкой дружелюбной улыбкой, другой — довольно мрачно выглядевший датчанин или норвежец. Датчанин говорил по-английски медленно, с трудом и очень осторожно. Американец был явно обрадован встрече с путешествующей соотечественницей. И вскоре миссис Кэлвин Бейкер, следуя своим представлениям о долге, повернулась к Хилари:

— Мистер… Разрешите познакомить вас с моей подругой миссис Беттертон.

— Эндрю Питерс. Для друзей просто Энди.

Другой молодой человек встал и, чопорно поклонившись, представился:

— Торквил Эрикссон.

— Теперь мы все знакомы! — радостно воскликнула миссис Бейкер. — Вы тоже летите в Марракеш? Моя подруга впервые собралась туда…

— И я тоже, — вставил Эрикссон, — еду в первый раз.

— Как и я, — добавил Питерс.

Неожиданно заработал громкоговоритель и хрипло объявил что-то по-французски. Слова были еле различимы, но оказалось, что приглашают на посадку в самолет.

Не считая миссис Бейкер и Хилари, в самолете было еще четыре пассажира. Кроме Питерса и Эрикссона там находились высокий худой француз и строгого вида монахиня.

День выдался ясным, солнечным, и условия для полета были благоприятными. Откинувшись на спинку сиденья, Хилари изучала своих попутчиков через полуприкрытые веки, стараясь отвлечь себя от тревожных мыслей, роящихся в голове.

На одно кресло впереди нее через проход сидела миссис Кэлвин Бейкер, в сером дорожном костюме напоминавшая откормленную и довольную собой утку. Надев маленькую шляпку с опущенными вниз полями, она листала глянцевые страницы журнала, временами наклонялась вперед и постукивала по плечу сидящего перед ней веселого светловолосого молодого американца Питерса. Когда Бейкер делала так, тот поворачивался и с энтузиазмом реагировал на ее замечания, каждый раз добродушно улыбаясь. «Насколько доброжелательны и дружелюбны американцы, — думала Хилари. — Как они отличаются от чопорных путешествующих англичан!» Хилари даже представить не могла себе, чтобы мисс Хетерингтон, например, вступила в непринужденную беседу с молодым человеком, пусть даже соотечественником, на борту самолета. Хилари даже сомневалась, что тот стал бы отвечать столь же дружелюбно, как это делал молодой американец.

Через проход от нее сидел норвежец Эрикссон.

Поймав ее взгляд, он коротко кивнул и, наклонившись через проход, протянул ей журнал, который только что закрыл. Она поблагодарила и взяла журнал. В кресле за норвежцем сидел худой темноволосый француз — вытянув вперед ноги, и, казалось, спал.

Хилари повернула голову и посмотрела через плечо. За ней сидела сурового вида монахиня, и ее глаза, бесстрастные и безразличные, смотрели на Хилари без всякого выражения. Монахиня сидела неподвижно, сцепив руки перед собой. Хилари подумала, что само время сыграло здесь странную шутку, послав женщину в традиционном средневековом платье в путешествие на самолете в двадцатом веке.

Шесть человек, думала Хилари, едут вместе несколько часов, едут в разные места и с разными целями, чтобы по истечении этих нескольких часов разбежаться и больше, возможно, никогда не встретиться. Как-то она читала роман, действие которого строилось вокруг подобной темы и где прослеживались судьбы тоже шести разъехавшихся людей. Француз, представлялось ей, должно быть, в отпуске. Он выглядит очень усталым. Молодой американец, наверное, какой-нибудь студент. Эрикссон, возможно, едет наниматься на работу. Монахиня, несомненно, направляется в свой монастырь.

Хилари закрыла глаза и сразу же забыла о своих попутчиках. Она ломала голову, как и всю прошлую ночь, над полученными ею инструкциями. Ей придется вернуться в Англию! Это казалось безумием. А могло ли случиться так, что ей просто не поверили, что она не произнесла какого-то пароля или не представила условного предмета, как сделала бы настоящая Оливия? Хилари вздохнула и беспокойно пошевелилась. «Что ж, — успокаивала она себя, — больше того, что я делаю, сделать не могу. Если провалилась, значит, провалилась. По крайней мере, старалась, как могла».

Потом ей в голову пришла другая мысль. Анри Лорье признал естественным и неизбежным, что в Марокко за ней была установлена тщательная слежка. Было ли это следствием обезоруживающего подозрения? Быстрое возвращение миссис Беттертон в Англию будет расценено всеми как доказательство того, что летала она в Марокко не для того, чтобы «исчезнуть», как ее муж. Подозрения с нее будут сняты, она будет считаться bona fide[26] путешественницей.

Она полетит в Англию рейсом Эр-Франс через Париж… и, возможно, в Париже…

Ну да, конечно, в Париже! В Париже, где и исчез Томас Беттертон. Насколько легче было устроить его исчезновение именно там. Возможно, Том Беттертон никуда и не уезжал из Парижа. Возможно… Устав от бессмысленных предположений, Хилари уснула. Проснулась и в полудреме безразлично смотрела в журнал, который все еще держала в руках. Очнувшись окончательно ото сна, она заметила, что самолет снижается, совершая круги перед посадкой. Она взглянула на часы, они показывали, что предполагаемое время посадки еще не наступило. Более того, выглянув в иллюминатор, она не смогла различить внизу никаких признаков аэродрома.