Агата Кристи - Месть Нофрет

— А поэтому, Ренисенб, у тебя в мыслях не должно быть ничего такого, за что ты могла бы себя осудить.

— Ты хочешь сказать, Хори, что если мне придется спускаться по тропинке в час заката, то есть тогда, когда умерла Нофрет, и если я поверну голову, то ничего не увижу? Что мне не грозит опасность?

— Тебе не грозит опасность, Ренисенб, потому что, когда ты будешь спускаться по тропинке, я буду рядом с тобой и никто не осмелится причинить тебе зла.

Но Ренисенб нахмурилась и покачала головой.

— Нет, Хори, я пойду одна.

— Но почему, Ренисенб? Разве ты не боишься?

— Боюсь, — ответила Ренисенб. — Но все равно это нужно сделать. В доме все дрожат от страха. Они сбегали в храм, купили амулетов, а теперь кричат, что нельзя ходить по тропинке в час заката. Нет, не чудо заставило Сатипи пошатнуться и упасть со скалы, а страх, страх перед злодеянием, которое она совершила. Потому что лишить жизни того, кто молод и силен, кто наслаждается своим существованием, — это злодеяние. Я же ничего дурного не совершала и, даже если Нофрет меня ненавидела, ее ненависть не может причинить мне зла. Я в этом убеждена. И, кроме того, лучше умереть, чем постоянно жить в страхе, поэтому я постараюсь преодолеть свой страх.

— Слова твои полны отваги, Ренисенб.

— На словах я, сказать по правде, более бесстрашна, чем на деле, — призналась Ренисенб и улыбнулась. Она встала. — Но произнести их было приятно.

Хори тоже поднялся на ноги и встал рядом.

— Я запомню твои слова, Ренисенб. И как ты вскинула голову, когда произносила их. Они свидетельствуют об искренности и храбрости, которые, я всегда чувствовал, живут в твоем сердце.

Он взял ее за руку.

— Послушай меня, Ренисенб! Посмотри отсюда на долину, на реку и на тот берег. Это — Египет, наша земля. Разоренная войнами и междоусобицами, разделенная на множество мелких царств, но скоро, очень скоро она станет единой — Верхний и Нижний Египет снова объединятся в одну страну, которая, я верю и надеюсь, обретет былое величие. И в тот час Египту понадобятся мужчины и женщины с сердцем, полным отваги, женщины вроде тебя, Ренисенб. А мужчины не такие, как Имхотеп, которого волнуют только собственные доходы и расходы, и не такие, как Себек, бездельник и хвастун, и не такие, как Ипи, который ищет только, чем поживиться, и даже не такие добросовестные и честные, как Яхмос. Сидя здесь, можно сказать среди усопших, подытоживая доходы и расходы, выписывая счета, я осознал, что человеку наградой может служить не только богатство и утратой — не только потеря урожая… Я смотрю на Нил и вижу в нем источник жизненной силы Египта, который существовал еще до нашего появления на свет и будет существовать после нашей смерти… Жизнь и смерть, Ренисенб, не имеют такого большого значения. Я всего лишь управляющий у Имхотепа, но, когда я смотрю вдаль, на Египет, я испытываю такие покой и радость, что не поменялся бы своим местом даже с нашим правителем. Понимаешь ли ты, Ренисенб, о чем я говорю?

— По-моему, да, Хори, но не все. Ты совсем не такой, как те, кто внизу, я это уже давно знаю. И когда я здесь, рядом с тобой, я испытываю те же чувства, что и ты, только смутно, не очень отчетливо. Но я понимаю, о чем ты говоришь. Когда я здесь, все то, что внизу, — показала она, — кажется таким незначительным — все эти ссоры и обиды, шум и суета. Здесь от этого отдыхаешь.

Нахмурив лоб, она помолчала, а потом, чуть запинаясь, продолжала:

— Порой я рада, что мне есть куда уйти. И тем не менее… есть что-то такое… не знаю, что именно… что влечет меня обратно.

Хори отпустил ее руку и сделал шаг назад.

— Я понимаю, — мягко сказал он. — Песни Камени.

— Что ты говоришь, Хори? Я вовсе не думаю о Камени.

— Может, и не думаешь. Но все равно, Ренисенб, ты слышишь его пение здесь, не сознавая этого.

Ренисенб смотрела на него, сдвинув брови.

— Какие удивительные вещи ты говоришь, Хори. Как я могу слышать пение Камени здесь? Так далеко от дома?

Но Хори лишь тихо вздохнул и покачал головой. Насмешка в его глазах озадачила ее. Она рассердилась и даже чуть смутилась, потому что не могла понять его.

Первый месяц Лета, 23-й день

— Можно мне поговорить с тооой, Иза?

Иза напряженно вгляделась в фигуру, появившуюся на пороге. В дверях с подобострастной улыбкой на лице стояла Хенет.

— В чем дело? — с неприязнью в голосе спросила Иза.

— Да так, пустяки, по-моему, но я решила, что лучше спросить…

— Входи, — прервала ее объяснения Иза. — А ты, — постучала она палкой по плечу маленькой черной рабыни, которая нанизывала бусины на нитку, — отправляйся на кухню. Принеси мне оливок и гранатового соку.

Девчушка убежала, и Иза нетерпеливо кивнула Хенет.

— Я хотела показать тебе вот это, Иза.

Иза уставилась на предмет, который протягивала ей Хенет. Это была небольшая шкатулка для украшений с выдвижной крышкой, которая запиралась на две застежки.

— Ну и что?

— Это ее. Я нашла эту шкатулку только что — в ее покоях.

— О ком ты говоришь? О Сатипи?

— Нет, нет, Иза. О другой.

— О Нофрет, хочешь ты сказать? Ну и что?

— Все ее украшения, горшочки с притираниями и сосуды с благовониями, словом, все было замуровано вместе с ней.

Иза расстегнула застежки и открыла шкатулку. В ней лежала нитка бус из мелкого сердолика и половинка покрытого зеленой глазурью амулета, который, по-видимому, разломали умышленно.

— Ничего здесь особенного нет, — сказала Иза. — Наверное, не заметили, когда собирали вещи.

— Бальзамировщики забрали все.

— Бальзамировщики заслуживают доверия не больше, чем все остальные. Забыли, и все.

— Говорю тебе, Иза: этого не было в комнате, когда я туда заходила.

Иза пристально взглянула на Хенет.

— Что ты хочешь сказать? Что Нофрет вернулась из Царства мертвых и обитает у нас в доме? Ты ведь не глупа, Хенет, хотя иногда и прикидываешься дурочкой. Зачем тебе надо распространять эти сказки?

Хенет многозначительно покачала головой.

— Мы все знаем, что случилось с Сатипи и почему.

— Возможно, — согласилась Иза. — Не исключено, что кое-кто из нас даже знал об этом раньше. А, Хенет? Я всегда считала, что тебе лучше других известно, как Нофрет повстречалась со своей смертью.

— О Иза, неужто ты способна подумать…

— А почему бы и нет? — перебила ее Иза. — Я не боюсь думать, Хенет. Я видела, как последние два месяца Сатипи крадучись ходила по дому, до смерти перепуганная, и со вчерашнего дня меня мучает мысль, что кто-то, наверное, знал, что Нофрет убила она, и этот кто-то угрожал Сатипи рассказать об этом Яхмосу, а может, и самому Имхотепу…

Хенет визгливым голосом разразилась клятвами и заверениями в своей невиновности. Иза выслушала ее, закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, и произнесла:

— Я нисколько не сомневалась в том, что ты не признаешься. И сейчас этого не жду.

— С чего ты взяла, что мне есть в чем признаваться? С чего, спрашиваю я тебя?

— Понятия не имею, — ответила Иза. — Ты совершаешь много поступков, Хенет, которым я никогда не могла найти разумного объяснения.

— По-твоему, я пыталась заставить ее платить мне за молчание? Клянусь Девяткой богов…

— Оставь богов в покое… Ты, Хенет, честна настолько, насколько тебе позволяет твоя совесть. Вполне возможно, что тебе ничего не известно об обстоятельствах смерти Нофрет. Зато ты знаешь почти все, что происходит в доме. И доведись мне давать клятву, то я готова поклясться, что ты сама подложила эту шкатулку в покои Нофрет — только зачем, я представить себе не могу. Но причина есть… Своими фокусами ты можешь обманывать Имхотепа, но меня тебе не обмануть. И не ной. Я старуха и не выношу нытья. Иди и ной перед Имхотепом. Ему, вроде, это нравится, хотя почему, знает только Ра.

— Я отнесу шкатулку Имхотепу и скажу ему…

— Я сама отдам ему шкатулку. Иди, Хенет, и перестань разносить по дому глупые слухи. Без Сатипи стало гораздо тише. После смерти Нофрет оказала нам куда больше услуг, чем при жизни. А теперь, поскольку долг оплачен, пусть все займутся своими повседневными заботами.

— Что случилось? — требовательно спросил Имхотеп, мелкими шажками вбегая в покои Изы мгновение спустя. — Хенет очень расстроена. Она пришла ко мне вся в слезах. Почему никто в доме не желает по-доброму относиться к этой преданной нам всем сердцем женщине?

Иза только рассмеялась своим кудахтающим смехом.

— Ты обвинила ее, насколько я понял, — продолжал Имхотеп, — в том, что она украла шкатулку с украшениями.

— Так она сказала тебе? Ничего подобного. Вот шкатулка. По-видимому, она нашла ее в покоях Нофрет.

Имхотеп взял шкатулку.

— Да, та самая, что я ей подарил. — Он открыл шкатулку. — Хм, да тут почти ничего нет. Бальзамировщики поступили крайне небрежно, позабыв положить ее в саркофаг со всеми остальными вещами Нофрет. При том, что Ипи и Монту так дорого запрашивают за свои услуги, можно было, по крайней мере, ожидать, что они не допустят подобной небрежности. Ладно, слишком много шума из-за пустяка — вот чем все это мне представляется.

— Совершенно справедливо.

— Я отдам эту шкатулку Кайт — нет, не Кайт, а Ренисенб. Она всегда относилась к Нофрет с почтением.

Он вздохнул.

— Эти женщины с их бесконечными слезами, ссорами и пререканиями — от них никогда нет покоя.

— Зато теперь, Имхотеп, одной женщиной стало меньше.

— И вправду. Бедный Яхмос! Тем не менее, Иза, мне кажется, что, быть может, это и к лучшему. Сатипи рожала здоровых детей, что правда, то правда, но женой она была плохой. Конечно, Яхмос сам виноват: он многое ей позволял. Что ж, с этим покончено. Должен сказать, что в последнее время я очень доволен Яхмосом. Он куда больше полагается на собственные силы, стал менее робким, некоторые принятые им решения превосходны, просто превосходны…