Наверху он выпрыгнул из кресла, взвалил лыжи на плечо и начал подниматься к отелю, когда его остановил Марио.

— Синьор Тиббет!

— Да, Марио? — Генри посмотрел на старика с сочувствием — тот тоже казался подавленным и озабоченным.

— Синьор Тиббет, я не могу сейчас отойти от подъемника, но должен кое-что вам сказать. Кое-что очень важное. Можем мы с вами вечером встретиться в отеле?

— Конечно, Марио. Приходите сразу после того, как остановите подъемник.

— Спасибо, синьор Тиббет. Я приду.

Тем временем подъехало очередное кресло, и Марио, хромая, вернулся к работе. Генри медленно пошел по тропе к отелю.

Синьор Россати сидел у себя в кабинете и писал письма. В ответ на вопрос инспектора он сообщил, что фройляйн Книпфер отправилась на занятия с инструктором, а ее родители отдыхают на террасе. Барона тоже не было в номере. Да, врач приезжал, но владелец отеля понятия не имел, какой диагноз тот поставил. Анна сказала, что баронесса бодра и, сидя в кровати, съела свой ленч.

Тиббет поднялся по лестнице, но вместо того чтобы войти в свою комнату, прошел на самый верхний этаж и открыл дверь в комнату Труди Книпфер. По расположению комната соответствовала гостиной барона, но находилась двумя этажами выше и, в отличие от нее, имела скошенный потолок и не имела балкона. В номере царил безупречный порядок. На туалетном столике не было ничего, кроме фотографии герра Книпфера в рамке из тисненой кожи, жесткой щетки для волос и гребня. Рядом с кроватью на тумбочке стояли маленькие дорожные часы. Помимо этого, не наблюдалось никаких признаков присутствия человека, если не считать непромокаемого клетчатого мешочка с туалетными принадлежностями, висевшего возле умывальника. Генри с задумчивым видом быстро осмотрел комнату, после чего прошел к окну.

Отсюда открывался еще более прекрасный вид, чем из окон нижних этажей. Санта-Кьяра казалась совсем маленькой и совершенно игрушечной, а на фоне темного неба сияли вершины гор, громоздившихся за деревней. Взглянув вниз, инспектор увидел балкон барона. Ниже — две пары обутых в прочные ботинки ступней, удобно устроившихся на скамеечках для ног, — Книпферы принимали на террасе солнечные ванны. Еще ниже вилась дорожка к подъемнику — темная лента, окаймленная крутыми высокими сугробами. А еще ниже Генри увидел Марио на площадке подъемника.

Тиббет вернулся в комнату и, чувствуя себя вором, стал открывать ящики туалетного стола. В них не было ничего, кроме аккуратно сложенных стопок белья и носовых платков, а также огромного количества шпилек для волос. С большим интересом он отметил, что один из маленьких ящичков, расположенный рядом с зеркалом, заперт.

Бросив последний оценивающий взгляд на непривлекательный лик герра Книпфера в кожаном обрамлении, инспектор тихо вышел в коридор, спустился на второй этаж и постучал в дверь Марии Пиа.

— Кто там? — крикнула она.

— Генри. Можно войти?

— Конечно.

Баронесса, бледная, но очаровательная в своем пышном бело-розовом пеньюаре, полулежала на ворохе подушек и просматривала журнал. В изножье кровати одеяло было отброшено, обнажая маленькую ступню медового цвета, торчащую из гипсового панциря.

— Видите, Генри, — гордо сказала итальянка, — я таки сломала ее.

— Вы несносны, — ответил тот. — Как вы себя чувствуете?

— Теперь прекрасно. Вы видели Франко?

— Сегодня утром — нет. Но о нем не беспокойтесь. Он в хороших руках.

Баронесса хихикнула.

— Герман в бешенстве, — сообщила она.

— Ничего удивительного, — сурово произнес Тиббет. — Вы нас всех ужасно напугали. Неужели нужно было заходить так далеко?

— Генри! — Она укоризненно посмотрела на него. — Как я могла уехать из Санта-Кьяры, если бедный Франко томится здесь в заключении? Если мне придется… давать показания… я должна быть здесь, под вашей опекой. Окажись мы в Инсбруке, Герман тотчас придумал бы что-нибудь, чтобы не позволить мне говорить с полицией.

— Я полагал, что ваша сила словесного убеждения…

— Против мужа?! Это показывает лишь то, как мало вы его знаете. В любом случае у меня действительно случился обморок, — словно бы оправдываясь, сказала баронесса.

Инспектор усмехнулся.

— Это было великолепное представление. Вы даже меня одурачили. Но ведь вы могли и шею сломать, вы это знаете?

Внезапно Мария Пиа помрачнела, ее глаза наполнились слезами.

— Может, так было бы лучше.

— Ну-ну, перестаньте.

— Генри, Франко ведь этого не делал, правда? Поклянитесь, что он не виноват…

— Я ни в чем не собираюсь клясться. Но если я мыслю правильно, сегодня к вечеру все закончится.

— А после?.. Что будет со мной после этого? Генри, вы должны мне помочь. Вы обещали.

— Милая моя девочка, — беспомощно сказал Тиббет, — с вашей личной жизнью вы должны разобраться самостоятельно. Никто за вас не сможет решить такую проблему.

— Но, Генри…

— И помните: хоть я и согласен, что характер у барона тяжелый, но ваш муж искренне предан вам — по-своему. Не раньте его больнее того, без чего нельзя не обойтись.

— Ранить его?! — вскинулась итальянка. — Да его ничто и никто не может ранить.

— Вы можете, — парировал Генри. — Вы ранили его уже тем, что вышли за него, и с тех пор постоянно растравляли рану, пока он не дошел до полного отчаяния. Не думайте, — поспешно добавил инспектор, увидев слезы, заблестевшие в ее глазах, — что я вам не сочувствую. Но… трудно может быть и Герману. Постарайтесь помнить, что ситуация мучительна для обеих сторон.

Мария Пиа шмыгнула носом.

— Вы не знаете, каково это — жить с ним, — сказала она.

— Я все понимаю, — ответил Тиббет, встал и взял ее за руку, лежавшую на белом одеяле, словно нежный золотистый листок. — Вы невероятно отважная женщина. Держитесь.

С этими словами он покинул баронессу и спустился по лестнице в холл.

В кабинете Россати Генри с удивлением обнаружил капитана Спецци. Тот держал в руках какую-то бумагу и сосредоточенно изучал открытую перед ним на столе толстую книгу. Когда Тиббет приблизился, он закрыл ее — теперь Генри увидел, что это была книга регистраций — и положил под мышку. Коротко кивнув на прощание Россати, капитан вышел из его кабинета в холл. Его приятное лицо было мрачнее тучи.

— События повернулись неожиданным образом, — сказал он инспектору. — Где мы можем поговорить?

— Пойдемте ко мне.

Когда они вошли и закрыли за собой дверь, Спецци сообщил:

— Во время обеденного перерыва я получил известия из Рима.

— О Хозере?

— Ах, это… Да, о нем куча всего, но это только подтверждает то, о чем мы уже и сами догадались. В числе прочего они нашли в его квартире достаточное количество доказательств, связывающих Россати с делом Карони.

Генри кивнул.

— Это я знал, просто не успел еще вам рассказать.

Капитан посмотрел на британского коллегу с изумлением, но продолжил:

— Нет, главная сенсация касается Роджера Стейнза.

— Вот как? — воскликнул Тиббет. — И каков же вердикт?

— Записка поддельная, — коротко ответил Спецци.

Генри почувствовал невероятное облегчение.

— Рад слышать. Тогда что вас беспокоит?

Вместо ответа капитан протянул ему опись багажа Роджера Стейнза, которую тоже посылали в Рим.

— Вот это, — сказал он.

Тиббет заглянул в опись.

— Две пары брюк, — начал он читать вслух, — четыре свитера, четыре пары нижнего белья… — Он поднял взгляд. — Не вижу ничего особенного.

— А вы переверните, — подсказал Спецци.

На обратной стороне описи другим почерком в явной спешке было нацарапано: «Коктейли, четверг, леди Флойд, Гайд-парк-гроув, 181. Не забудь».

— И что? — непонимающе поинтересовался Генри.

— Тот, кто написал это, — сообщил капитан весьма театрально, — написал и поддельную записку.

— И кто это? Вы уже знаете? — выпалил Тиббет.

Спецци открыл книгу регистраций, положил ее на кровать, а опись багажа лицевой стороной вниз выложил рядом с одной из записей в книге. Никаких сомнений не оставалось: ошибиться в том, кому принадлежал этот размашистый почерк с крупными петлями, было невозможно. Надпись на обороте описи багажа Роджера и запись в книге — «Кэролайн Уиттакер, подданная Великобритании, Лондон» — были сделаны одним человеком.

Генри долго молча созерцал запись в книге и замусоленный листок бумаги, потом произнес:

— Боже мой! До каких же пределов может простираться человеческая глупость?

— Но что это значит? — Капитан, углубившись в размышления, мерил шагами комнату. — Какой здесь смысл? — словно бы про себя вопрошал он. — Чтобы мисс Кэролайн состряпала такую фальшивку!.. Это было бы смешно, если бы не было очевидной правдой. А мы все это время воображали, будто она в него влюблена…

— Так. В данный момент мы ничего не можем предпринять, — сказал Тиббет. — Каро катается на лыжах. Я допрошу ее сразу, как только она вернется, и Стейнза тоже. Хотелось бы надеяться, что ей хватит здравого смысла сказать правду, хотя я в этом весьма сомневаюсь. По крайней мере, это объясняет, почему она всю неделю была как кошка на раскаленной крыше. Услышала, что вы отправили опись в Рим, и испугалась: мол, наверняка найдется какой-нибудь умник, который догадается перевернуть листок обратной стороной и увидит написанное там. Есть и еще одна странность.

Он передал Спецци рассказ Герды о визите Роджера в комнату Хозера.

— Этому я бы не придавал большого значения, — сдержанно ответил капитан. — Девушка сама виновата, поэтому, естественно, пытается бросить тень подозрения на других.

— Вы все еще так думаете? — удивился Генри. — Интересно. В любом случае я надеюсь, что вся эта история прояснится окончательно и бесповоротно сегодня вечером.