— Пьетро сказал, что завтра мы можем начать осваивать поворот на параллельных лыжах, — добавила Каро.

— Не завтра, а в понедельник, — поправил ее Джимми. — Завтра воскресенье, и занятий нет. Спасибо, с удовольствием съем еще пирожное. Еще кофе, Каро, красавица моя?

— Через минутку, — отозвалась Каро. — Мне нужно припудрить носик.

Она направилась в дамскую комнату, а Пьетро — к бару, купить сигарет.

Оставшись с Генри наедине, Джимми спросил:

— Как вы находите поведение Каро?

— Что вы имеете в виду? — уточнил Генри.

Джимми слегка кивнул в сторону бара.

— Пьетро, — сказал он. — Она выставляет себя на посмешище, если хотите знать мое мнение.

— Не думаю, что это серьезно, — ответил инспектор. — В конце концов, она же совсем юная.

Молодой человек помолчал, затем продолжил:

— У нее просто талант связываться не с теми людьми.

Прежде чем он успел развить тему, к столу вернулись Каро и Пьетро. Они заказали еще кофе с пирожными, и разговор переключился на фройляйн Книпфер.

— Мы видели ее сегодня утром с Джованни, — сказал Джимми. — Честно признаться, эта девица — сплошная катастрофа. Вы только подумайте: две недели тренировок, а она даже стоять на лыжах не научилась. Лучше бы ей забыть о лыжах и заняться бёрдвотчингом[17].

Пьетро сухо улыбнулся.

— Это печально, но я с вами согласен.

— Мне ее ужасно жалко, — сказала Каро. — Ее комната находится напротив моей, и я часто сталкиваюсь с фройляйн, направляясь в ванную. У бедняжки всегда такой несчастный вид… Должна сказать, — добавила она, — меня это ничуть не удивляет, я бы тоже была несчастна, если бы пришлось все вечера проводить в обществе Фрица Хозера.

— Не понимаю, за что вы все так ополчились на этого коротышку, — возразил Джимми. — Он не так уж плох. Осмелюсь предположить, девица Книпфер души в нем не чает.

— Не говори глупостей. Никто не может «души в нем не чаять», — осадила его Каро.

— Так или иначе, — вставил Генри, — теперь она свободна. Он уехал.

Без четверти пять к компании присоединилась Эмми. Она была в чудесном настроении, в волосах у нее блестели снежинки.

— Мы провели великолепный день на Альпийской розе, — объявила она. — Ленч у нас был в ресторане на самой вершине. Вид оттуда фантастический. А потом мы спустились по очень трудному маршруту. Сколько раз я падала — не сосчитать, но это было восхитительно. Божественно, — прибавила она, увидев себя в зеркале. — О, мне нужно что-то сделать с волосами. Закажи мне чай с лимоном, пожалуйста, Генри. Я вернусь через минуту.

В пять часов Роджер и полковник Бакфаст, стряхнув снег с ботинок и повесив в гардероб свои анораки, тоже смогли расслабиться за чашкой ароматного горячего шоколада.

— Этот Имменфельдский спуск очень коварен, — рассказывал полковник. — Скрытые расселины на последнем этапе на каждом шагу — именно там погиб молодой Джулио. — Он вдруг осознал, что за столом сидит Пьетро, и сделался пунцовым, но инструктор оживленно беседовал с Джимми и, похоже, не услышал упоминания о брате.

— Наверное, там ужасно опасно, — сказала Каро.

— Ерунда, — возразил Роджер. — Если держаться лыжни, ничего страшного. А кроме всего прочего, мы ехали медленно. Полковник не одобряет больших скоростей.

— Чушь, — весьма грубо перебил Бакфаст. — Просто не хочу сломать себе шею, вот и все.

— Роджер всегда рискует, — сказала Каро. — Он обожает опасности.

— Это неправда, — заметил Стейнз. — Я всегда точно знаю, что делаю.

— А в сущности, — вставил Пьетро, — что за жизнь без риска?

— Полагаю, в вашем случае это очень уместное ощущение, — вступил Джимми. — Я имею в виду… катание на горных лыжах как профессию. Боже, как я вам завидую! Жить здесь, все время кататься на лыжах!.. Это, должно быть, чудесная жизнь.

— Думаете? — Лицо итальянца вдруг стало мрачным и решительным. — Вы бы не говорить так, если бы сами здесь жить. В этой деревушка… нет никаких перспектив для молодой человек. Ни для кого из нас. Все мы учим кататься на лыжах, лазать по скалам и этим немного зарабатываем себе на жизнь… А потом старимся, и остается лишь управлять подъемником, как моему отцу. Я не собираюсь дожидаться такого конца. Когда-нибудь я разбогатеть. И знаете, что я тогда сделать?

— Что, Пьетро? — спросила Каро.

Красавец одарил ее улыбкой.

— Я поехать в Америка, — сказал он. — Это страна, где делают деньги. Я поселиться в Нью-Йорке, ездить на большом «кадиллаке», а на лыжах кататься — только по выходным, для развлечения.

— Насчет Нью-Йорка я ничего не знаю, — заметил Джимми, — но готов биться об заклад, что там нет таких пирожных с кремом, как эти. Я бы съел еще десятка два. Кто-нибудь хочет составить мне компанию?

В двадцать минут шестого, когда все уже собирались уходить, в бар, словно на волне веселых голосов, вплыла баронесса с детьми. Ганси и Лотти прижимали к себе новые свитера, которые мама им только что купила. Спустя несколько секунд вошедших догнала Герда. Когда она сняла свой анорак, на ней поверх неизменных черных брюк-форлагеров оказался белый свитер, который делал девушку еще бледнее, чем обычно. Она заказала чашку кофе, отказалась что-либо съесть и сидела молча, слушая возбужденную болтовню подопечных. Генри заметил, что Мария Пиа нервно и с ожиданием каждые несколько секунд поглядывает на дверь, и, разумеется, не прошло и пяти минут, как вошел Франко ди Санти.

Он сразу направился к баронессе и что-то сказал ей по-итальянски. Ее лицо озарилось радостной улыбкой, и Генри услышал, как та ответила:

— Чудесно. О, как чудесно! Просто не могу в это поверить.

Пьетро спросил Марию Пиа, хорошо ли она покаталась сегодня, и, поскольку разговор стал общим, Роджер и Франко сдвинули два стола, и все сделали еще заказы — кто кофе, кто шоколад, кто чай. Баронесса и Франко излучали такое веселье, что оно оказалось заразительным, а инспектор, памятуя их мрачные лица предыдущим вечером в баре, восхитился переменчивостью итальянского характера.

На часах, висевших над барной стойкой, было пять минут седьмого, когда Герда, перебив Пьетро на середине истории о том, как он однажды оказался единственным выжившим под лавиной, тихо напомнила, что детям скоро нужно будет готовиться ко сну; это положило конец застолью — все решили, что пора возвращаться в отель.

Компания тепло распрощалась с Пьетро.

— Arrivederce[18], — сказал инструктор. — До понедельника.

— Пьетро, а почему бы вам снова не прийти в «Белла Висту» сегодня вечером? — предложила Каро. — Луна еще полная…

— Сегодня луна не будет, мисс Каро, — с улыбкой ответил Пьетро. — Смотрите: идти снег.

Снег падал крупными мягкими хлопьями и ложился на землю пушистым покрывалом, когда они вышли из кафе и свернули на деревенскую улицу. Компания почти дошла до турникета канатной дороги, когда Эмми сокрушенно воскликнула:

— Мои лыжные очки! Я забыла их в «Олимпии». Черт возьми, придется возвращаться.

— Я пойду с тобой, — вызвался Генри.

Когда они снова объявились в кафе, Пьетро все еще был там. Он пил граппу в баре и пригласил Тиббетов составить ему компанию. Они не спеша выпили по бокалу ромового грога, вдоль уже темной улицы дошли обратно до подъемника и купили билеты. Пустые кресла с лязгом проплывали мимо, Карло притопывал ногами и дул на пальцы, чтобы согреться.

Часы с белым циферблатом в его будке показывали без восемнадцати минут семь, когда Генри, приготовившийся запрыгнуть в кресло, к великому удивлению, заметил, что кто-то спускается по канатной дороге вниз — съежившийся силуэт высветила лампа первого пилона. Мужчина поднял меховой воротник куртки, чтобы защититься от снега, и его голова утонула в складках пышного воротника, но не узнать щегольские ботинки из леопардовой шкуры было невозможно.

— Хозер оставил себе времени в обрез, как бы не опоздал на поезд, — заметил Тиббет, обращаясь к жене.

Когда кресло приблизилось, Карло вышел вперед, чтобы помочь Хозеру спрыгнуть, хотя Генри ранее уже отметил, что в результате продолжительной практики малорослый немец прекрасно научился справляться с этим самостоятельно. Но на этот раз он не казался ловким, как обычно. Когда Карло взял его за руку, Хозер дернулся в сторону, а потом неожиданно наклонился вперед и, упав лицом в снег, остался лежать. Карло — длинная сильная фигура под резким светом единственной лампы, горевшей в маленькой будке, — закричал по-немецки и рухнул на колени. Генри и Эмми быстро подбежали.

— Герр Хозер, — неуверенно произнес Карло, — герр Хозер… er ist krank…[19]

Опустившись на колени прямо в снег, Тиббет осторожно перевернул Хозера на спину и, подняв голову, сказал по-немецки:

— Он не болен, Карло. Он мертв.


Эмми навсегда запомнила эту сцену — нечто в духе Эль Греко. Длинная фигура Карло с мертвенно-бледным лицом, изрезанным вертикальными морщинами, в резком свете голой лампочки из будки; скелетоподобные силуэты пустых кресел, с лязгом проплывающие мимо; съежившаяся фигура, неподвижно лежащая на желтоватом утоптанном снегу; и все это затянуто белой пеленой падающих снежных хлопьев.

Генри поднялся на ноги.

— Остановите подъемник, — скомандовал он.

Словно обрадовавшись, что у него появилось конкретное дело, Карло вскарабкался наверх и перевел ручку рубильника, прекратив подачу электричества. Как только механизм подъемника смолк, наступила тишина, и в этой тишине пронзительно зазвонил телефон в будке.

— Это Марио, — сказал Карло. — Хочет узнать, почему остановился подъемник.

— Я поговорю с ним, — ответил Генри.

Он снял трубку, коротко переговорил с Марио, потом сообщил Карло:

— Марио пока останется наверху, в «Белла Висте». Все постояльцы уже в отеле. Соедините меня с полицейским участком Монтелунги, я хочу поговорить с капитаном Спецци.