– Мне вот что пришло в голову, – сказала Эмми. – Поскольку обе пули выпущены из одного пистолета, значит, бедный Франко точно невиновен.

– Да, – с нескрываемым облегчением ответил Спецци, когда Генри перевел ему это. – Думаю, завтра я отпущу его. Получается, молодому человеку повезло, что он сегодня отсиживался в тюрьме. Даже барону будет теперь трудно утверждать, что мог убить Марио, а баронесса, надеюсь, будет благодарна за то, что невиновность ди Санти доказана. Так что все будут удовлетворены. Итак, – продолжал капитан, закуривая, – наконец-то круг сужается. Ясно, что теперь у нас только трое подозреваемых: полковник, Стейнз и фройляйн Герда. Судя по тому, что вы мне рассказали, маловероятно, что Хозера убил Стейнз. У полковника нет мотива, к тому же он – человек исключительно прямолинейный. Остается только фройляйн Герда, как я все время и говорил.

– Все это – не доказательства, – охладил его пыл Тиббет, – и, рассуждая с точки зрения психологии…

Спецци жестом отмел его соображения.

– Ваша беда, мой дорогой Энрико, – заметил он с недопустимой, по мнению Генри, бесцеремонностью, – в том, что вы ищете сложности там, где их нет. Вы говорите: «Этот человек мог совершить преступление, но это не в его характере». Ну разве это доказательство? И потом, вы сентиментальны. Вы хотите оправдать девушку, потому что она красива и у нее трагическая судьба. Но я говорю вам: когда речь идет об убийстве, невозможно предсказать, как поступит человек. А я человек простой. Я ищу очевидные объяснения, логические; вот вы усмехаетесь, но увидите, что я прав. В этом деле я был бы всей душой рад ошибиться, потому что фройляйн Герда…

Итальянец замолчал, вздохнул и закончил:

– Но мы должны смотреть фактам в лицо.

– Это именно то, что я стараюсь делать, – возразил Тиббет. – Всем фактам, – веско проговорил он, – а не только тем, которые подходят под нашу концепцию.

– Не понимаю.

Но Генри, чья гордость была задета как самодовольством Спецци, так и его необоснованным упреком в сентиментальности (в котором, положа руку на сердце, он не мог не признать некоторой доли справедливости), упрямо молчал, сосредоточившись на поедании мандарина.

После ужина они отважно вступили в логово барона. Фон Вюртбург, уязвленный тем, что его унизили, подвергнув номер обыску, был до крайности раздражен и не желал помогать.

Он сказал, что после ленча отправился в Монтелунгу на машине по личному делу, которое никак не касается полиции. Вернулся в половине пятого и выпил чаю в «Олимпии». Незадолго до половины шестого сел на подъемник и вернулся в отель. На третьей четверти пути действительно заметил кого-то, двигавшегося навстречу. Разумеется, он не стал строить догадки о том, кто это мог быть, решил, что кто-то из местных. Все происходящее его ни в малейшей степени не интересовало. Барон был чрезвычайно недоволен, не обнаружив служителя наверху, и решил сообщить об этом администрации. Он искренне надеялся, что это больше не повторится, но чего еще ожидать от итальянцев, понятия не имеющих о дисциплине.

Возмущенный, Спецци спросил, видел ли он в «Олимпии» Герду, Роджера и полковника. Барон холодно ответил – да. Нет, он не разговаривал с ними: вряд ли можно ожидать, что он станет разговаривать с домашней прислугой после того, как уволил ее. Если приезжим англичанам угодно водить такую компанию, это их личное дело.

До сих пор барон вел себя, не выходя за рамки формальностей, но под конец вдруг сделал совершенно неожиданное замечание:

– Предполагаю, – сказал он, ничуть не смягчив сурового выражения лица, – что теперь вы сочтете правильным отпустить ди Санти.

Капитан уклончиво пробормотал что-то насчет результата сравнения пуль. Барон улыбнулся без малейшего намека на юмор.

– Я смею считать себя справедливым человеком, – заявил он. – Понимаю, что юноша был арестован в значительной мере под моим давлением, но теперь вижу, что я был не прав. Вы меня очень обяжете, если освободите его как можно скорее.

На этом беседа была окончена. Генри и Спецци с облегчением перешли к более приятному делу – беседе с полковником Бакфастом.

Слова, сказанные Роджером в холле, явно произвели на полковника глубокое впечатление. Он чувствовал себя как на раскаленных углях и начал с того, что потребовал присутствия своего адвоката и британского консула.

– Дорогой полковник, – успокоил его Тиббет, – вас никто ни в чем не обвиняет. Мы просто стараемся восстановить четкую картину того, что произошло.

– Мое положение… щекотливое… весьма щекотливое… – ответил Бакфаст, багровея. – Чрезвычайно. Я знаю свои гражданские права.

Генри вздохнул.

– Я тоже, но было бы гораздо проще, если бы вы просто подтвердили несколько фактов, которые сообщил нам Стейнз.

– А что он говорит? – отрывисто спросил полковник.

Инспектор зачитал ему ту часть протокола опроса Роджера, где тот излагал последовательность их передвижений во время катания на лыжах, и полковник нехотя признал, что все изложено точно. Когда Генри коснулся вопроса о лыжных очках, Бакфаст стал более разговорчив.

– Стейнз был крайне недоволен задержкой, – сказал он, – но рисковать глазами чрезвычайно неразумно. Снежная слепота. Она случается гораздо чаще, чем кажется многим. От нас в команде всегда требовали надевать очки.

– А что, солнце стало ярче светить, да? – спросил Тиббет.

Полковник посмотрел на него снисходительно.

– Это нормально для полуденного времени, – сказал он с неуклюжим сарказмом. – У меня очки со сменными линзами, знаете, есть такие. Когда я катался в них последний раз, шел снег, поэтому в них стояли желтые линзы. А зеленые я просто забыл в комнате. Чтобы сходить за ними, нужно было не более пяти минут. Но Стейнз поднял такой шум, – можно было подумать, будто я совершаю преступление. – Не сразу осознав неуместность подобного сравнения, Бакфаст покраснел. – То есть…

– Я понимаю, что вы имели в виду, – с улыбкой сказал Генри. – Молодежь склонна проявлять нетерпение.

Полковник не смог уточнить время, когда их компания поднималась вверх, но настаивал на своем прежнем утверждении, что узнал Марио в ехавшем вниз человеке, когда сам уже приближался к верхней станции, и что вид старика показался ему болезненным.

– Почему вы так решили?

Но Бакфаст не находил слов, чтобы описать свое впечатление.

– Марио уже несколько дней выглядел нездоровым. Все это заметили.

– Вы знали, что он собирался встретиться со мной? – спросил Генри.

– Так сказал Стейнз. Я не обратил на это особого внимания, полагал, что арест ди Санти – последнее, что мы услышим об этом убийстве.

Определенно заявив, что он не видел, чтобы что-то падало с подъемника, но признав при этом, что большую часть пути проехал с закрытыми глазами, полковник удалился, всем своим видом являя аллегорию оскорбленной невинности.

– А теперь повидаемся с фройляйн, – сказал капитан.

Никогда Генри не забудет допроса, который последовал за этим. Герда и Спецци смотрели друг на друга в накаленной атмосфере едва сдерживаемого волнения. Капитан, решительно настроенный исполнить свой долг, невзирая на личные чувства, был суровее, чем когда-либо на памяти Генри. Герда выглядела спокойной и уравновешенной, но на лице ее читалось выражение смертной муки, от которого у инспектора сжималось сердце. «Ах, если бы они встретились при иных обстоятельствах…» – думал он. Теперь же напряжение, в котором происходила встреча, казалось ему мрачным и трагическим аналогом труднейшего финала на центральном корте Уимблдона.

Спецци испробовал все известные ему тактики, от учтиво задаваемых неожиданных вопросов и тихой угрозы до открытого запугивания и крика. Герда парировала каждую его атаку, как теннисист, который изматывает более подвижного противника размеренно твердыми ударами от задней линии. Снова и снова капитан оказывался сбитым с позиции, когда пытался, метафорически выражаясь, атаковать у сетки. Окончательный итог – сет и матч в пользу молодой немки. Спецци, однако, не осознавал своего поражения и продолжал швырять на стол тузы.

– Вам, должно быть, интересно будет узнать, – рявкал он, – что мы нашли пистолет!

– Я очень рада, – отвечала Герда.

– Вы умыкнули его из чемодана Хозера в «Олимпии»! – гремел капитан. – Признайтесь!

Девушка дернулась, словно от удара, но ответила спокойно:

– Мне очень жаль, капитан, но я этого не делала. Я вообще не знала о существовании пистолета.

– В тот день вы ходили в раздевалку! Не пытайтесь это отрицать!

– Я и не отрицаю. Я ходила туда, чтобы повесить свой анорак.

– И спрятали пистолет в карман.

– Нет.

– Вы ждали, что, когда Хозер будет проезжать мимо вас…

– Простите, капитан, но должна вам напомнить: я считала, что Хозер давным-давно покинул отель.

– Ах так! Значит, вы интересовались его передвижениями!

– Не специально. За завтраком он громко сказал, что собирается обедать в деревне и не намерен возвращаться в отель до отъезда.

– Однако, увидев его багаж в «Олимпии», вы поняли, что он еще не уехал из Санта-Кьяры.

– Конечно. Он говорил, что поедет на последнем поезде.

– Бесполезно пытаться провести меня! – закричал Спецци. – Вы убили Марио потому, что он знал, что вы – убийца Хозера, и собирался рассказать об этом инспектору!

– Откуда он мог это узнать, капитан?

– Он видел вас с пистолетом! – выкрикнул Спецци. – Он обнаружил, где вы его спрятали!