– А потом?

– В пять часов мы закончили последний спуск и, как договаривались, встретились с баронессой в спортивном магазине – она хотела купить детям новые свитера. Совершив покупки, мы отправились в кафе «Олимпия», где присоединились к синьору ди Санти и группе англичан.

Спецци слушал этот пунктуальный доклад, произносимый тихим голосом, со смешанным выражением восхищения и раздражения. Когда Герда сделала паузу, он спросил:

– Видели ли вы в тот день герра Хозера?

– Во время завтрака. Я слышала, как он призвал синьора Россати и попросил его подготовить счет, поскольку уезжал последним поездом.

– И больше вы его не видели?

– До вечера – нет.

Спецци наклонился вперед.

– Что вы хотите этим сказать?

Герда снова едва заметно приподняла бровь.

– Разумеется, то, что я видела его, когда ехала на подъемнике вверх. Он спускался. Полагаю, к тому времени он уже был мертв.

Она говорила без малейшего намека на какие бы то ни было эмоции.

– Расскажите об этом подробнее.

– А что тут рассказывать? Я ехала последней. Первыми поднимались англичане, за ними синьор ди Санти, потом баронесса, Лотти и Ганси. Я была примерно на середине пути, когда увидела спускающегося Хозера.

– Вы без труда узнали его?

– Конечно. Уже стемнело, и шел снег, но от лампы на пилоне света было достаточно, к тому же на нем были эти ботинки из леопардового меха.

– Вы только что сказали, что, по вашему мнению, к тому времени он был уже мертв. А в тот момент что-то подобное не пришло вам в голову?

– Что он мертв? Нет. Он ссутулился, защищаясь от снега, прижал подбородок к груди и надвинул шляпу на глаза. Я заметила, что он покачнулся в кресле, когда оно дернулось, проезжая мимо пилона, и подумала, что герр Хозер, наверное, заснул. – Герда помолчала, а потом по собственной инициативе добавила: – На миг во мне встрепенулась надежда, что он выпадет из кресла и сломает себе шею. Но страхующая перекладина, конечно, это предотвратила.

Если бы Герда достала из кармана ручную гранату и положила ее на стол, это не произвело бы большего впечатления, чем ее слова. Девушка бесстрастно наблюдала, как Спецци вскочил, помянул черта, попросил ее повторить то, что она сказала, – Герда повторила, – и наконец рухнул обратно на стул, промокая пот, выступивший на лбу.

– Вы осознаете, какой опасности подвергаете себя, говоря такие слова, фройляйн? – воскликнул он почти с болью. – Почему вы это сказали? Зачем?

Герда бросила на него быстрый испепеляющий взгляд и обратилась к Генри:

– Вы бы все равно узнали, – сказала она. – Так лучше уж я сама скажу. Я ненавидела Фрица Хозера. Он убил моих родителей.

Это признание снова повергло Спецци в состояние лихорадочного возбуждения.

– Спокойствие! – выкрикнул он.

Герда не обратила на него ни малейшего внимания.

– Фамилия моего отца Браун, – объяснила она Генри, – но у моей матери была другая фамилия – Розенберг. Она была еврейкой. Вы могли слышать имя моего отца – Готфрид Браун.

– Актер, – сказал Генри.

– Да.

– Он был бесподобен. Я видел все его фильмы. Он работал с Дженнингсом и Рейнхардом…

– Да.

– И он, кажется… – Генри смущенно запнулся.

– Он покончил с собой, – ровным голосом подтвердила Герда, – после того как гестапо арестовало мою мать. Мама умерла в Равенсбрюке.

– А какое отношение к этому имеет Хозер? – Спецци отчаянно пытался вернуть себе бразды правления. Герда холодно взглянула на итальянца.

– Не думаю, чтобы вы что-нибудь знали о моем отце, – сказала она. – Он был великим актером и хорошим человеком, но слабым. Он ненавидел нацистский режим, но не имел храбрости открыто противостоять ему. У него случился нервный срыв, и он пошел на консультацию к Хозеру, который в то время практиковал в Берлине. Думаю, именно тогда он впервые начал принимать наркотики.

Повисла неловкая пауза.

– Жизнь в Берлине между войнами была… трудной, – продолжала Герда. – Во всяком случае, так мне рассказывали. Я была тогда маленькой, и моя мать делала все, чтобы я ничего не узнала о… – Она помолчала. – Мне жизнь казалась прекрасной.

Генри живо представил себе эту картину: маленькая темноволосая девочка, защищенная материнской любовью, укрытая от жестокости и морального разложения окружающего мира за хрупкими стенами прелестной детской комнаты, – и то, что должно было случиться, когда эти стены рухнули.

– Я, конечно, знала Хозера, он был нашим семейным доктором. Маме он никогда не нравился, а отец не желал и слышать ни о каком другом враче. Теперь и я подозреваю то, что моя мать подозревала тогда, – Хозер снабжал моего отца кокаином.

– Продолжайте, – тихо сказал Генри.

– Когда ситуация стала совсем плохой для… евреев и положение моего отца больше не могло служить охранной грамотой, мы с мамой уехали к моим тете и дяде, которые жили в деревне. Теперь я понимаю, что мы прятались там, но тогда я этого не знала. Мне то время представлялось каникулами, которые длились и длились. Отец навещал нас время от времени. Мне было всего семь лет, но даже я видела, как плохо он стал выглядеть… и в каком отчаянии пребывал. Однажды, гуляя в саду, я услышала, что отец плачет. Мой отец… плакал. – Единственной эмоцией, окрасившей в этот момент голос Герды, было удивление, вызванное воспоминанием. – Я прислушалась и разобрала, как он сказал: «Они не дадут мне работать… все слишком запуганы». А мама ответила: «Это из-за меня». А потом спросила: «Почему мы не можем уехать, все втроем? Это рискованно, но в данном случае риск оправдан. Мы могли бы поехать в Америку – тебя там хорошо знают…»

Разговор продолжался еще долго…

Герда бросила взгляд на Спецци.

– Однажды, вскоре после этого, отец приехал очень взволнованный, с горящими глазами. Он велел маме быстро собираться, потому что мы уезжаем в Америку. «Но как?» – спросила мама, и отец ответил: «Хозер все устроил». Тогда мама сказала: «Ох, ты глупец! Что ты натворил?!» Но отец ее не слушал. «Это, конечно, дорого, – говорил он, – но оно того стоит. Я продал все – дом, машину… Его друзья заедут за нами сюда сегодня ночью…»

Герда помолчала.

– Помню, мама начала плакать. Я подбежала к ней, и она меня поцеловала. Именно в этот момент мы услышали, как подъехала машина и раздался стук в дверь. Конечно, это было гестапо. Они арестовали маму и забрали бы меня тоже, но моя тетя сказала им, что я – ее дочь. Не знаю уж почему, но ей поверили. Порой они бывали на удивление глупы. Потом гестаповцы похвалили моего отца за лояльность отечеству – за то, что он сообщил о местонахождении моей мамы «в соответствующие органы». В ту ночь тетя с дядей увезли меня на машине. Отец ехать с нами отказался. Он выждал, пока мы уедем, и выстрелил себе в голову.

Повисла тишина. Потрясенный и растроганный, Спецци громко высморкался.

– А вы? – спросил Генри.

– Мы с тетей и дядей скрывались некоторое время, пока гестаповцы не потеряли к нам интерес. Потом вернулись на ферму, и я жила с ними как их дочь. После войны я выучилась на гувернантку, а три года назад поступила на службу к баронессе.

– Когда вы снова встретились с Хозером?

– Когда первый раз приехала сюда с детьми… три года тому назад. Я сразу его узнала. У меня очень хорошая память, – добавила Герда.

– Он знал, кто вы?

– Нет, уверена, что не знал. Браун – очень распространенная фамилия в Германии.

– Почему после войны вы не довели свою историю до сведения властей? – вклинился Спецци.

Герда едва заметно улыбнулась.

– Историю? – переспросила она. – Разговор, подслушанный семилетней девочкой? Разве это доказательство?

– И вы задумали свой план мести. – Теперь голос капитана звучал спокойно, невозмутимо, как-то обреченно.

– Как я могла отомстить? Я просто ненавидела его, вот и все.

Спецци, судя по всему, собрался с силами, чтобы сделать то, что самому ему было чрезвычайно неприятно. Он наклонился вперед над столом и спросил:

– Когда вы забрали у него пистолет?

В первый раз Герда по-настоящему удивилась.

– Пистолет? Какой пистолет?

– Вы знали, что Хозер носит с собой пистолет?

– Нет, не знала.

– И это все, что вы можете сказать?

– Да, капитан. Я избавила вас от кучи лишней работы, но больше ничем помочь не могу. – Герда встала. – Я его не убивала. Хотела бы, но не убивала.

Спецци бросил на нее отчаянный взгляд и сказал:

– Можете идти, но не пытайтесь покинуть отель.

– Благодарю, капитан. – На короткий миг взгляд Герды задержался на красивом смуглом лице капитана, и Генри показалось, что была в них какая-то тоска; затем девушка развернулась и выскользнула бесшумно и быстро, как тень.

– Ну, – сказал Генри, когда за ней закрылась дверь, – откровенность – лучшее оружие. Она была совершенно права, сказав, что вы рано или поздно это узнали бы. Вопрос в том, на самом ли деле мисс Браун обезоруживающе честна или чрезвычайно умна?

– Она – как ангел смерти, – мрачно проговорил Спецци. – Я думаю… боюсь, что нам незачем ждать сообщений из Рима. Вот вам мотив. Вот вам возможность. Вот вам убийца.

Капитан тяжело вздохнул.

– Я бы на вашем месте не торопился с выводами, – сочувственно произнес Генри. – Возможно, вы ошибаетесь.

Кто-то деликатно, но твердо постучал в дверь.