Дафна дю Морье - Мери Энн

В первый же вечер Джозеф Кларк дал им всем понять, что ему не обязательно зарабатывать себе на жизнь. Его отец достаточно богат, поэтому молодой человек может позволить себе побездельничать. Но у него есть талант, а его отцу не хотелось, чтобы талант сына пропадал попусту. Вот поэтому они появился у Томаса Бурнелла.

– Естественно, – беспечно проговорил он, – меня ничто не связывает. Я не такой, как обычные подмастерья. Я уйду от Бурнелла, когда захочу, и, возможно, заведу свое дело. Я еще не решил.

Фаркуары разглядывали его с большим интересом. Мальчики, которые впервые в жизни сели к столу с вымытыми руками и уложенными на прямой пробор волосами, сидели молча, выражая безмерное уважение. Изабель же молчала потому, что испытывала благоговейный трепет перед ним. Их мать, крайне возбужденная тем, что впервые за много лет в их доме произошло такое интересное событие, пыталась вспомнить, в какой момент подавать вино и будет ли с точки зрения этикета правильно, если она подаст к столу сыр. К счастью, все ее ошибки исправляла дочь. Если кто-то из мальчиков тянул руку через стол, его встречал нахмуренный взгляд. Если кто-то из них нечаянно икал, то получал пинок под столом. Вторая порция, которую попыталась взять Изабель, была выхвачена у нее из-под носа и с улыбкой передана постояльцу.

Постоялец ничего не замечал. Он был слишком увлечен рассказом о самом себе.

– Мой отец ушел в отставку, – говорил он, – и теперь делом в Сноу Хилле управляют мои братья. Они процветают. Мой младший брат только что поступил в Кембридж. Он собирается стать священником. А вы когда-нибудь встречались с моим дядюшкой, олдерманом Кларком? В один прекрасный день он обязательно станет лорд-мэром Лондона.

Постоялец пил вино: он гурман. Постоялец отказался от сыра: он разборчив. Да, действительно (в ответ на вопрос госпожи Фаркуар), он никогда не ест ничего жирного. У него очень нежный желудок. Нежный ребенок превратился в утонченного и изнеженного молодого человека.

Еще одной причиной, почему он не мог долго работать, было то, что он быстро уставал. Но тогда лучше жить в деревне, на свежем воздухе, не так ли? Постоялец сморщился от отвращения. В деревне он с ума сошел бы от скуки. Чем же он занимается в свободное время? Он сознался в своем пристрастии к азартным играм, но только когда за столом сидят умелые игроки и когда ставки высоки. В некоторой степени его интересуют скачки. В прошлом сезоне он уговорил своего старшего брата купить коляску. Они заключили пари, что доскачут на ней до Брайтона, и выиграли двести фунтов. Ему нравится музыка, ему нравится петь, посещать игорные заведения. Политика его не интересует, не стоит тратить время на обсуждение событий дня.

– Мы пришли в этот мир для того, чтобы развлекаться, – сообщил он, – делать то, что нам нравится. Вы согласны, мисс Фаркуар?

Мисс Фаркуар была согласна. Обед еще не кончился, а она уже успела забыть, что он просил ее почистить ему ботинки. Этот молодой человек с печальными глазами, с римским носом, с томными манерами так отличался и от прыщавого мальчика, который глазел на нее в церкви, и от долговязого юнца, который так страстно махал ей из окна дома, стоявшего напротив пансиона в Хэме.

Во Франции таким, как он, отрубают голову. Он, должно быть, приехал в двуколке. Каждый его жест был исполнен романтики. Позже, когда обед закончился и мать, помахав им рукой, исчезла на кухне вместе с мальчиками и Изабель, они оказались вдвоем, и он признался ей, что после смерти матери он был очень несчастен в доме отца.

– Мой отец никогда не понимал, что у человека может меняться настроение, – говорил он, – что сейчас настроение может быть хорошим, а через мгновение ты можешь впасть в депрессию. Единственное, что имеет вес в его глазах, это твердое соблюдение всех установленных правил. Временами от усталости я прямо обессилевал. Он называл это бездельем. Мне нужно приятное общество, которое вдохновляло бы меня. А он считал, что я общаюсь со всякими подонками. А дело в том, что меня никто не понимает.

Мери Энн внимала ему, приоткрыв рот от восхищения. В течение трех лет она слушала только болтовню девочек, и единственным мужским голосом был голос ректора из Хэма, который по воскресеньям приезжал в пансион. Давным-давно ей было интересно слушать споры приятелей ее отчима, но сегодня все было по-другому. Впервые в жизни она была наедине с красивым молодым человеком, который горел желанием излить кому-нибудь душу. Сердце возобладало над разумом.

– Когда я сегодня вечером увидел тебя на лестнице, я почувствовал, как между нами возникло взаимное влечение. А ты?

Тогда ей хотелось дать ему пощечину, но сейчас это не имело значения. Что было, то прошло. Вино, которое редко появлялось у них в доме, развязало ей язык.

– Честно говоря, из тех, кого я знаю, мне никто не нравится, – ответила она. – Помогать матери вести хозяйство – скучно. Мне хочется большего от жизни.

Чего же ей хотелось? Она не знала. Но когда она заметила его восхищенный взгляд, какое-то неведомое чувство зашевелилось в ней. Девушку, только что покинувшую закрытый пансион, опьяняла близость этого молодого человека, который объединял в себе и художника, и джентльмена. Благообразные манеры Хэма смягчили на некоторое время остроту восприятия девочки из низших слоев лондонского общества. К пятнадцати годам ее чувственность обрела полную силу, сердце забилось чаще, но интуиция притупилась.

Мери Энн созрела для своего первого любовного приключения. В этот момент ей подошел бы любой. Рабочий из типографии господина Хьюэса; сын мясника; незнакомец, который, выйдя из дилижанса в Холборне, приподнял бы при виде ее шляпу, – все эти образы были основой ее мечты, а сейчас мечта приобрела конкретные очертания в лице Джозефа Кларка, двадцати одного года от роду.

Необходима была только близость, возможность жить пол одной крышей. Блэк Рейвен Пэссидж была не намного шире, чем Баулинг Инн Элли, но со ступенек нового дома луна казалась красивее. Небо было бездонным, а сточные канавы не так бросались в глаза. Из окна чердачной комнаты были видны звезды, и можно было не обращать внимания на то, что взбесившийся от ревности младший брат стучит снизу в потолок.

Джеймс Бертон, второй постоялец, не мешал им. Ему было тридцать, он много работал, у него было много друзей, и приходил он только ночевать. Джозеф и Мери Энн были предоставлены самим себе.

Первый поцелуй удивил ее. Еще девочкой ее не раз тискали сверстники с Баулинг Инн Элли, они хихикали, щипали друг друга. Так, дурачество. Сейчас же она столкнулась с иным. Джозефу Кларку, подмастерью, еще предстояло показать, чего он стоит как резчик по камню, но ему не нужны были никакие доказательства его мастерства как любовника. Он не был ни груб, ни резок, он был решителен. Невинные поцелуи не для него, он никогда не будет бормотать: «Прости меня».

Мери Энн в полной мере познала сладкую муку и восторг первого объятия. Ошеломленная, счастливая, она вернулась в свою комнату. Но внутренний голос предупреждал ее: «Мама не должна об этом знать».

И Чарли, полный подозрений, подглядывавший через приоткрытую дверь, Чарли, который заметил, что у него носки рваные, а у постояльца – заштопанные, что ему за обедом подают куриную ножку, а постояльцу – белое мясо, – он тоже не должен знать.

Мери Энн влюбилась. Она могла думать только о Джозефе. Когда Джозефа не было, день тянулся бесконечно. Она выдумывала различные предлоги, чтобы несколько раз на дню забежать к нему в мастерскую. Он бросал работу и приближался к ней медленной и легкой походкой, приводившей ее в восхищение. Они стояли возле стены и разговаривали, и она знала, что другие подмастерья разглядывают, оценивают ее, соединяют их имена, и это еще больше возбуждало.

Однако мир взрослых отнесся к этой первой любви враждебно, неодобрительно. Первую любовь нужно прятать от посторонних глаз.

– Ты вчера очень поздно легла. Я слышала, как ты закрывала дверь. Что ты делала?

– Я болтала с Джозефом Кларком.

– А господин Бертон был с вами?

– Нет… Он ушел.

Ее слова были встречены молчанием и холодным взглядом. Больше ничего сказано не было, но Мери Энн вспомнила о том молчании, о тех холодных взглядах, которыми провожали Боба Фаркуара, когда тот брал свою трость и отправлялся подышать свежим воздухом. Теперь она понимала его и сочувствовала. Все нужно держать в тайне.

– Госпожа Фаркуар, вы позволите мне пригласить мисс Мери Энн прогуляться со мной после обеда? Обидно сидеть в доме, когда на улице такая восхитительная погода.

– Прогуляться? Я думала, она побудет со мной. Нужно кое-что зашить, а она знает, что я плохо вижу.

– Мама, шитье можно оставить до утра, когда будет светло.

– Не понимаю, почему нужно отправляться на прогулку, когда дома так удобно.

Немой упрек, вздох, усталая рука, тянущаяся к корзинке с шитьем. Разве ее мать могла знать, как прекрасно идти по Ладжейт Хилл под руку с Джозефом Кларком, любоваться собором св. Павла, залитым лунным светом? Она сделала знак своему возлюбленному, чтобы тот шел на улицу, и, дождавшись, когда мать примется за работу, Мери Энн выскользнула из дома.

– Можно мне с вами? – спросил Чарли, тоже не одобрявший ее поведения.

– Нет.

– Почему?

– Мы не хотим, чтобы ты шел с нами. – А потом, сжалившись: – Ну ладно, только до Флит-стрит.

Эта прогулка в толпе людей, спешащих в пивные и кофейни, служила оправданием позднего возвращения домой. Узкие переулки и тупики были для них пристанищем, темные подъезды – убежищем от дождя, бьющие полночь часы собора св. Павла были эхом произнесенных слов:

– Мери Энн, я не могу жить без тебя.

– Но что нам делать? Куда нам деться?

Первый всплеск страсти, и страх быть обнаруженными, который заставлял их проявлять небывалую хитрость, соблюдая меры предосторожности – их приводил в ужас скрип двери, они рисковали свалиться с темной лестницы, спотыкались в темноте. Все эти звуки будили спящий дом. Из страха им приходилось спешить в те мгновения, которые должны были бы длиться вечно; они лишались ласки и нежности, чтобы успеть подойти к заключительному действу.