— Нет. Она на пять сантиметров ниже Арлетты и вроде бы не собиралась делать пластическую операцию.

— О графине никаких новостей?

— По-прежнему ничего. Я допросил жильцов подъезда «Б». Толстая блондинка, что подглядывала на лестнице, — гардеробщица в театре. Заявила, что ее не касается, что делается в доме, но, тем не менее, она слышала, как кто-то поднимался вверх минуты за две до прихода девушки.

— Значит, она слышала и шаги Арлетты? А откуда такая уверенность?

— Утверждает, что узнает ее по походке. А по-моему, она постоянно торчит под дверью и подсматривает.

— Она видела этого мужчину?

— Говорит, что нет, но он шел медленно, как ходят пожилые, тучные, или люди с больным сердцем.

— Она не обратила внимания, когда он вернулся?

— Нет.

— А может быть, это кто-то из живущих наверху?

— Она утверждает, что знает походку всех соседей. Я спрашивал также девушку из квартиры рядом, она работает в пивной. Зря только разбудил. Она ничего не слышала.

— Это все?

— Звонил Люка. Он вернулся в контору и ждет указаний.

— Оттиски пальцев?

— Только наши и Арлетты. Рапорт мсье получит вечером.

Мегрэ обратился к консьержке:

— Здесь нет жильца по имени Оскар?

— Нет, мсье комиссар. Но как-то раз был телефонный звонок. Какой-то мужчина с непарижским выговором сказал: «Прошу передать Арлетте, что ее ждет Оскар в обычном месте».

— Когда примерно это было?

— После ее переезда, через месяц или два. Я потому и запомнила, что ей был только один звонок.

— Она получала письма?

— Иногда, из Брюсселя.

— Мужской почерк?

— Нет, какой-то малограмотной женщины.

Через полчаса Мегрэ и Жанвье, выпив наскоро по кружке в пивной «Дофин», приехали на набережную Орфевр.

Едва Мегрэ открыл дверь своего кабинета, как вбежал молодой Лапуэнт. У него были покрасневшие веки и воспаленные глаза.

— Патрон, я должен с вами срочно поговорить.

Когда комиссар, повесив шляпу и плащ, повернулся, то инспектор кусал губы и изо всех сил стискивал пальцы, чтобы не расплакаться.

Глава III

Лапуэнт начал говорить, повернувшись спиной к Мегрэ, а лицо прижав к оконному стеклу.

— Когда я увидел ее утром здесь, то не мог понять, за что ее забрали. По дороге на Жавель бригадир Люка рассказал мне, в чем дело. А сейчас, когда мы вернулись, я узнал, что она мертва.

Мегрэ сел и медленно произнес:

— А я и не подозревал, что тебя зовут Альбер.

— После всего, что она сообщила, Люка не имел права отпускать ее без охраны.

Он говорил с интонацией обиженного ребенка, и комиссар не смог сдержать улыбки.

— Иди сюда и садись.

Лапуэнт укоризненно вздохнул, как будто Мегрэ был в чем-то виноват. Потом неохотно занял место на стуле по другую сторону письменного стола, опустил голову, и они с комиссаром, который пускал из трубки мелькие колечки дыма, напоминали отца и сына во время важного и не очень приятного разговора.

— Ты недавно работаешь у нас, но должен понимать: если бы мы нянчились с каждым, кто к нам приходит, то не имели бы времени ни на сон, ни на то, чтобы съесть всухомятку хотя бы бутерброд. Я прав?

— Да, патрон. Но…

— Но что?

— С ней было по-другому.

— Почему?

— Потому что вы уже знаете — это был не пьяный бред.

— А вот теперь, когда ты немного успокоился, рассказывай.

— Что рассказывать?

— Все.

— Как я с ней познакомился?

— Лучше с самого начала.

— Я встретил приятеля, однокашника по школе в Мелане. Он редко бывает в Париже. Мы пошли в город с моей сестрой. Потом проводили ее домой и уже вдвоем отправились на Монмартр. Знаете, как это бывает, зашли туда, зашли сюда, а когда выходили из последнего кабака, какой-то карлик подсунул нам проспект «Пикрата».

— Почему карлик?

— Он выглядит на четырнадцать лет, но лицо все в мелких морщинках, как у старика. Крутится и скачет, как уличный мальчишка. Может, поэтому его прозвали Кузнечиком. А поскольку рестораны, которые мы посетили в тот день, не произвели на приятеля впечатления, мы решили, что в «Пикрате» найдется нечто пикантное.

— Когда это было?

Лапуэнт подсчитал про себя и удивился, даже смутился от полученного результата:

— Три недели назад.

— Тогда ты и познакомился с Арлеттой.

— Она подсела за наш столик. Мой товарищ принял ее за шлюху. Потом мы даже поссорились на улице.

— Из-за нее?

— Да. Я сразу увидел, что она не такая, как другие.

Мегрэ слушал и, не торопясь, чистил трубку.

— И ты вернулся на следующую ночь.

— Я хотел извиниться за приятеля.

— А что он ей такого наговорил?

— Предлагал ей деньги, чтобы она с ним переспала.

— И она отказалась?

— Конечно. Я пришел пораньше, когда в кабаре еще почти никого не было. Она согласилась выпить рюмочку.

— Рюмку или бутылку?

— Бутылку. Хозяин не разрешает девушкам сидеть с гостями, если те заказывают только по рюмке. Я должен был взять бутылку шампанского.

— Понятно.

— Знаю, о чем вы подумали. Но она все-таки пришла к нам, а кто-то ее потом из-за этого задушил.

— Она говорила тебе, что ей грозит опасность?

— Прямого разговора на эту тему не было, но я чувствовал, что в ее жизни есть какая-то тайна.

— Какая, например?

— Это трудно объяснить. Все равно никто мне не поверит, ведь я ее… люблю… любил…

Последние слова он произнес тихо, поднял голову и посмотрел на комиссара, готовясь дать отпор. Но в глазах Мегрэ он не увидел и следа иронии.

— Я хотел, чтобы она изменила свою жизнь.

— Ты женился бы на ней?

Лапуэнт смешался:

— Я об этом не думал. Скорее всего, сразу не женился бы.

— Но не хотел, чтобы она показывала свое тело в кабаре?

— Я уверен, ей самой это было противно.

— Она так говорила?

— Это сложнее, патрон. Понимаю, у вас другая точка зрения. Я тоже знаю женщин из таких кабаков. Прежде всего, трудно понять, что она думает на самом деле: пила она много. А вы знаете, что эти женщины вообще не пьют. Иногда делают вид, чтобы раскрутить клиента, но им подают сироп вместо ликера. Разве не так?

— Так.

— А Арлетта пила, когда хотела. Почти каждый вечер. Иногда напивалась до такой степени, что перед ее номером мсье Фред должен был удостовериться, что она держится на ногах.

Лапуэнт так сжился с кабаре, что говорил «мсье Фред», как, наверное, называли хозяина его люди.

— Ты никогда не оставался там до утра?

— Она не разрешала.

— Почему?

— Потому что я ей сказал, что ухожу на работу рано утром.

— Ты признался, что работаешь в полиции?

Лапуэнт снова покраснел.

— Нет. Но рассказал о моей сестре, с которой я живу. Арлетта всегда напоминала мне, что пора идти. Я никогда не предлагал ей денег. Все равно она бы их не взяла. Позволяла мне заказывать только бутылку шампанского и выбирала подешевле.

— Тебе кажется, она была влюблена в тебя?

— Когда мы виделись в последний раз, я был в этом убежден.

— Почему? О чем вы разговаривали?

— Всегда о том же самом. О ней и обо мне.

— Она рассказывала, откуда она родом, чем занимаются ее родители?

— Она не скрывала, что у нее фальшивый паспорт, и говорила, что будет ужасно, если кто-нибудь узнает ее настоящую фамилию.

— У нее было образование?

— Не знаю. Она не говорила на эту тему. Не говорила вообще о своей жизни. Вспоминала только о человеке, который влиял на нее и от которого она никогда не освободится. Добавила, что уже слишком поздно. И что я не должен часто приходить, так как это причиняет ей боль. Поэтому мне и показалось, что она если еще не любила, то уже начинала меня любить. Во время нашей последней встречи она все время держала меня за руку.

— Она уже была пьяна?

— Может быть. Наверное, выпила, но отдавала себе отчет в том, что говорит. Я ее всегда видел такой: нетрезвая, подавленная, но… веселая.

— Ты спал с ней?

Лапуэнт посмотрел на комиссара почти с ненавистью:

— Нет!!!

— Но собирался?

— Нет!

— Она тебе не предлагала?

— Никогда.

— Намекала, что она девица?

— Она должна была терпеть притязания мужчин и презирала их. Почему?

— Все потому же.

— То есть?

— За то, что они с ней делали. Первый раз это случилось, когда она была почти девчонкой. Не знаю, при каких обстоятельствах это произошло, но душевную травму она получила. Ее преследовало это воспоминание. Она постоянно говорила о каком-то человеке, которого ужасно боялась.

— Оскара?

— Она не говорила, как его зовут. Вы. наверное, думаете, что дразнила меня и что я наивный мальчишка, правда? Пусть будет так. Но она мертва, а это значит, что повод для страха у нее был.