— А что я должен понимать?

Шабо печально улыбнулся, чем на какое-то мгновение напомнил Мегрэ прежнего товарища по учебе.

— Верно. Я с тобой беседую, как если бы ты был родом отсюда. Ты видел Верну. Держится как самый первый из всех первых сельских дворян региона. Что касается его жены и сестры последней, то они чуть ли не соревнуются, как бы перещеголять друг друга в том, чтобы заслужить ещё бульшую ненависть к себе со стороны простых смертных. И все вместе образуют клан.

— Его члены общаются лишь с избранными?

Шабо второй раз за вечер покраснел.

— Этого не избежать, — еле слышно выдохнул он, словно чувствуя себя немного виноватым.

— Тем самым Верну, Курсоны и их друзья образуют в этом городе отдельный мирок.

— Точно. Я обязан встречаться с ними в силу служебного положения. И по сути они не столь уж невыносимы, как кажутся. Готов поклясться, что Юбер Верну, например, это человек, который действительно преуспел в жизни. Он был очень богат. Теперь менее. И порой я даже задумываюсь, а при деньгах ли он вообще сейчас, поскольку с тех пор, как большинство фермеров стали собственниками, торговля землей — дело не столь прибыльное, как раньше; к тому же Юбер буквально раздавлен расходами, поскольку считает своим долгом содержать всех своих близких. Что до Алена, которого я знаю лучше, то ему не дает покоя одна навязчивая идея.

— Какая?

— Будет лучше, если ты узнаешь и об этом. Тогда, кстати, и поймешь, почему мы с ним недавно, на улице, обменялись тревожными взглядами. Я уже говорил тебе, что отец Юбера Верну умер от белой горячки. По материнской линии, то есть со стороны Курсонов, прошлое с медицинской точки зрения выглядит отнюдь не лучшим образом. Старый Курсон покончил с собой при достаточно загадочных обстоятельствах, правду о которых продолжают скрывать. У Юбера был брат, Базиль, о нем никогда не упоминают, но известно, что и он лишил себя жизни в семнадцать лет. Все выглядит так, что как далеко ни копни в генеалогии их семьи, все равно наткнешься либо на безумцев, либо на эксцентрических личностей.

Мегрэ слушал, лениво попыхивая трубкой, при этом нет-нет да и пригубляя рюмку с коньяком.

— По этой причине Ален изучал медицину и работал интерном в больнице Святой Анны. Утверждают — полагаю, не без резона, — что большинство медиков специализируется по тем болезням, которые, как они считают, угрожают им самим.

У Алена есть идефикс, что он родом из семьи сумасшедших. Заявляет, что его тетка, Люсиль, уже наполовину помешалась. Хотя в беседах со мной прямо этого не утверждал, но я убежден, что он также с подозрением следит в этом плане за поведением не только отца и матери, но и собственных детей.

— А местные жители в курсе?

— Некоторые болтают на эту тему. В маленьких городах люди вообще не сдержанны на язык. И с недоверием относятся к тому кто хоть в чем-то живет не как все.

— А после первого происшествия этот треп усилился?

Шабо, не задумываясь ни на секунду, кивнул головой.

— Почему?

— Поскольку знают, или считают себя осведомленными о том, что Юбер Верну и его шурин Курсель не ладили между собой. А может, и потому, что проживали они в стоящих друг против друга домах.

— Они встречались?

Шабо произнес со смешком сквозь зубы:

— Хотел бы я знать, что ты о нас в конечном счете подумаешь. Как мне представляется, в Париже такого рода ситуации просто немыслимы.

В общем следователю было стыдно за среду, которая в известной мере была и его собственной, ибо он вращался в ней в течение всего года.

— Я тебе уже сказал, что Курсоны были практически полностью разорены к тому времени, когда Изабелла вышла замуж за Юбера Верну. Тот взял на свое содержание шурина. Робер этого ему так и не простил. Упоминая о своем родственнике, он каждый раз иронически бросал:

— «Мой шурин-миллиардер».

Или же:

— «Сейчас справлюсь у Богача».

Он ни разу не посетил величественный особняк на улице Рабле. Но из окон мог наблюдать за всем, что там происходит. Ведь он занимал небольшой, но вполне приличный домик напротив; к нему каждое утро приходила служанка, чтобы прибраться. Однако сапоги он чистил себе сам, как и готовил еду, а на рынок ходил разодетый как настоящий хозяин замка, объезжавший свои владения, а возвращался оттуда с пучками лука-порея или спаржи, нес их в руках, словно охотничьи трофеи сеньора. Ему мнилось, что тем самым он приводит в бешенство Юбера.

— А того действительно это злило?

— Откуда мне знать. Не исключено. Как бы то ни было, но он продолжал субсидировать его. Люди неоднократно замечали, что при встречах на улице они обменивались кисло-сладкими фразами. А вот тебе невыдуманный пустячок: Робер де Курсон никогда не закрывал свои окна ставнями, так что семья Верну, располагавшаяся напротив, видела, как он живет в течение всего дня. Некоторые утверждают, что, случалось, он им показывал язык.

Но делать из этого вывод, что Верну избавился от него или пристукнул в приступе ярости…

— А на этом настаивали?

— Да.

— Ты тоже так думал?

— С профессиональной точки зрения я не отвергаю априори ни одной гипотезы.

Мегрэ не мог не улыбнуться, услышав столь выспренное заявление своего друга.

— Ты допрашивал Верну?

— Я не вызывал его повесткой к себе в кабинет, если ты это имеешь в виду. Все же достаточных оснований подозревать такого человека, как он, не имелось.

Он так и выразился:

— «Такого человека, как он».

И тут же уразумел, что выдал себя, признавая тем самым, что и он в большей или меньшей степени является членом этой касты избранных. Этот вечер, как и визит Мегрэ в целом, были для него, должно быть, настоящей пыткой. Не доставляли они удовольствия и комиссару, хотя теперь ему и не так уж хотелось побыстрее покинуть Фонтенэ.

— Повстречав его на улице, я задал Юберу несколько вопросов, маскируя свой оперативный интерес.

— И что он ответил?

— Не выходил, дескать, в тот вечер из дому.

— В котором часу было совершено преступление?

— Первое? Почти тогда же, что и сегодня: около десяти вечера.

— А чем в семье Верну обычно занимаются в это время?

— Помимо субботнего бриджа, на который все подтягиваются в салон, каждый живет сам по себе, не обращая внимания на остальных.

— Верну и его жена спят в разных комнатах?

— Будь по-иному, это попахивало бы, на его взгляд, мещанством. Там у каждого свои апартаменты, прочем, на разных этажах. У Изабеллы на втором, у Юбера в крыле первого, выходящего во двор. Чета Алена живет на третьем, а тетка Люсиль занимает две комнаты типа мансарды на четвертом. Что касается дочери и её мужа, то когда они навещают родителей…

— А сейчас чета Пайе в городе?

— Нет, но их ожидают через несколько дней.

— Сколько обслуги?

— Супружеская пара, которая при них уже лет двадцать-тридцать, плюс две довольно молоденьких горничных.

— Где они находятся ночью?

— В другом крыле первого этажа. Ты увидишь их дом. Чуть ли не замок.

— С черным входом позади здания?

— В стене вокруг двора зияет дверь, она выводит в тупик.

— Выходит, любой может войти и выйти, и никто этого не заметит!

— Вероятно.

— Не проверял?

Шабо явно тяготился этим разговором, а почувствовав, что допустил ошибку, повысил голос, едва не сорвавшись:

— Ты рассуждаешь ничуть не лучше, чем местные простолюдины. Если бы я начал допрашивать прислугу, не имея никаких доказательств и ни малейшей зацепки, то весь город утвердился бы в мнении, что Юбер Верну или его сын виновны.

— Ты сказал «сын»?

— Совершенно верно, и он тоже! Раз не работает, а интересуется психиатрией, автоматически находятся люди, которые наклеивают на него ярлык человека, у которого не все в порядке с головой. Ведь он не посещает ни одного из двух городских кафе, не играет ни в бильярд, ни в белот[6], не бегает за юбками, более того, бывает и так, что Ален вдруг останавливается на улице и начинает пристально вглядываться в кого-нибудь глазами, увеличенными стеклами очков. Их ненавидят в достаточной степени, чтобы…

— А ты их защищаешь?

— Нет. Стараюсь сохранить хладнокровие, а в субпрефектуре это не всегда легко сделать. Пытаюсь быть справедливым. Я тоже было подумал, что первое преступление — дело семейное. Изучил вопрос со всех сторон. Меня насторожило, что не было никакой кражи, а Робер де Курсон даже не попытался защитить себя. Я, наверное, принял бы в этой связи кое-какие меры, если бы…

— Минуточку. Ты не просил полицию установить наружное наблюдение за Юбером Верну и его сыном?

— Для Парижа это норма. Но не здесь. Все отлично знают в лицо наших несчастных четырех полицейских. А инспекторов из Пуатье засекли ещё до того, как они вышли из машины! Тут редко бывает за раз больше десятка прохожих на улице. И ты хочешь проследить за кем-то да ещё остаться при этом незамеченным?

Он внезапно успокоился.

— Извини. Что-то раскричался, не разбудить бы матушку. Просто захотелось, чтобы ты вошел в мое положение. Вплоть до появления уличающих их фактов Верну невиновны. Я готов был бы поклясться, что так оно и есть. И второе убийство, совершенное всего два дня спустя после первого, почти полностью доказывает этот тезис. Согласен, Юбер Верну мог оказаться вынужденным убить шурина, ударить его в порыве гнева. Но у него не было никаких причин тащиться в конец улицы Лож, чтобы прикончить вдову Жибон, с которой он, возможно, вообще не был знаком.

Но старухой Жибон убийства не ограничились, сегодня вечером появился труп Гобийяра. Вот его-то Верну точно знал, как и любой другой житель Фонтенэ. В каждом городе Франции имеется по меньшей мере один такой пьянчужка, который становится своего рода персонажем местного фольклора.