— Мне нечего сказать.

— Тем более, — вмешался адвокат, — что у вас нет никаких доказательств, господин следователь.

— Повторяю в обобщенном виде свой первый вопрос. Кто указал вам на эти виллы и замки? Кто — а это явно один и тот же человек — взялся продавать похищенные картины и предметы искусства?

— Мне ничего обо всем этом не известно.

Следователь вздохнул и перешел к рамочнику; Мимиль был столь же несловоохотлив. Что до матроса Демарля, тот просто стал ломать комедию. Единственным, кто отнесся к допросу иначе, был дозорный по имени Гувьон — тот, что не имел постоянного места жительства.

— Мне непонятно, что я здесь делаю? С этими господами я незнаком. В том месте я оказался, потому что искал уголок потеплее, где завалиться спать.

— Это и ваша точка зрения, мэтр?

— Я полностью с ним согласен и обращаю ваше внимание, что он ранее к суду не привлекался.

— Кто хочет добавить еще что-нибудь?

— Я рискую повториться, но мне хотелось бы задать один вопрос. Какую роль играет здесь комиссар Мегрэ? И что будет после того, как мы покинем этот кабинет?

— Я не обязан вам отвечать.

— Не означает ли это, что сейчас будет произведен еще один допрос, но уже не во Дворце правосудия, а в помещении уголовной полиции, куда я не имею доступа? Другими словами, что речь пойдет не об ограблении, а о совершенно ином деле?

— Сожалею, мэтр, но мне нечего вам сказать. Благоволите попросить ваших клиентов подписать черновик протокола, который к завтрашнему дню будет отпечатан в четырех экземплярах.

— Можете подписать, господа.

— Благодарю вас, мэтр.

Следователь встал и направился к двери; адвокат неохотно последовал за ним.

— Я выражаю несогласие…

— Оно занесено в протокол, — ответил следователь и обратился к жандармам:

— Наденьте заключенным наручники и отведите их в уголовную полицию. Можете пройти через внутреннюю дверь. Комиссар, задержитесь на минутку.

Мегрэ снова сел.

— Что вы об этом думаете?

— Думаю, что в данную минуту мэтр Гюэ информирует журналистов и раздувает дело как только может, так что в завтрашних, а может, даже в сегодняшних вечерних газетах, оно займет не меньше двух колонок.

— Это вас беспокоит?

— Затрудняюсь ответить. Еще недавно я сказал бы «да». Я намеревался провести между этими делами разделительную черту и не позволить газетчикам объединить их. Теперь же… — Мегрэ умолк, взвешивая все «за» и «против», потом продолжал: — Быть может, так оно и лучше. Если создать замешательство, то не исключено, что…

— Думаете, один из этих четверых?..

— Не берусь ничего утверждать. В кармане у матроса, кажется, нашли нож, похожий на тот, которым совершено убийство на улице Попенкур. Этот матрос носит светлый плащ с поясом и коричневую шляпу. На всякий случай сегодня вечером я покажу его Пальятти на той же улице, при том же освещении, но это ничего не решает. Старуха со второго этажа тоже заявит, что узнала его…

— На что вы надеетесь?

— Не знаю. Ограблениями занимается улица де Соссэ. Меня же интересуют семь ударов ножом, стоивших жизни молодому человеку.

Когда Мегрэ вышел из кабинета следователя, журналистов уже не было: они ожидали его в том же, если даже не более многочисленном составе в коридоре уголовной полиции. Четверых подозреваемых видно не было: их отвели в кабинет и сторожили там.

— Что происходит, комиссар?

— Ничего особенного.

— Вы занимаетесь ограблением в Жуи-ан-Жозас?

— Вам прекрасно известно, что оно не имеет ко мне отношения.

— Почему этих четверых привели сюда, а не отправили на улицу де Соссэ?

— Ладно! Сейчас я все вам расскажу.

Комиссар внезапно решился. Гюэ, разумеется, сказал им о связи между этими делами. В газетах появится не особенно точная и тенденциозная информация, так не лучше ли рассказать правду?

— У Антуана Батийля, господа, была страсть, он записывал то, что сам называл человеческими документами. С магнитофоном на ремне он отправлялся в публичные места — кафе, бары, танцевальные залы, рестораны, даже в метро и незаметно включал аппарат. Во вторник вечером, около половины десятого, он находился в кафе на площади Бастилии и, по обыкновению, включил магнитофон. За соседним столиком сидели…

— Грабители.

— Трое из них. Дозорного там не было. Качество записи невысокое. Тем не менее можно разобрать, что речь идет о послезавтрашней встрече, а также о том, что какая-то вилла находится под наблюдением. Меньше чем через час, на улице Попенкур на молодого человека нападают и наносят семь ножевых ранений, одно из которых оказалось смертельным.

— Вы считаете, что это был один из четырех грабителей?

— Я ничего не считаю, господа. Моя работа заключается не в том, чтобы считать, а в том, чтобы собирать улики и добиваться признания.

— Нападавшего кто-нибудь видел?

— Двое прохожих, находившихся на определенном расстоянии, и дама, живущая напротив места преступления.

— Вы считаете, грабители поняли, что их разговор записан?

— Повторяю еще раз: я ничего не считаю. Это одна из возможных гипотез.

— Значит, один из них шел за Батийлем, пока они не очутились в достаточно пустынном месте и… Убийца забрал магнитофон?

— Нет.

— Как вы это объясняете?

— Никак.

— Прохожие, о которых вы упомянули… Речь, видимо, идет о супругах Пальятти? Видите, нам известно больше, чем кажется. Стало быть, эти Пальятти бросились вперед и помешали ему…

— Нет. Он нанес четыре удара. Отошел, потом вернулся назад и ударил еще трижды. Он вполне мог сорвать магнитофон с шеи у жертвы.

— Таким образом, тут ничего не ясно?

— Я собираюсь допросить этих господ.

— Всех вместе?

— По очереди.

— С кого начнете?

— С матроса Ивона Демарля.

— Как скоро вы закончите?

— Понятия не имею. Можете оставить здесь кого-нибудь одного.

— И пойти выпить пива? Прекрасная мысль! Спасибо, комиссар.

Мегрэ тоже охотно выпил бы пива. Он зашел в кабинет и позвал Лапуэнта, знавшего стенографию.

— Садись, будешь записывать, — буркнул он и обратился к Жанвье: — Приведи-ка сюда того, чья фамилия Демарль.

Бывший матрос вошел со скованными руками впереди.

— Сними с него наручники. А вы, Демарль, садитесь.

— Что вы хотите мне устроить? Карусель? Имейте в виду я упрямый и не позволю…

— Скоро кончишь?

— Я спрашиваю, почему там, наверху, меня допрашивали в присутствии адвоката, а здесь я один…

— Это объяснит вам господин Гюэ при следующей встрече. Среди отобранных у вас предметов имеется складной нож…

— Значит, вы из-за этого притащили меня сюда? Да я уже лет двадцать таскаю его в кармане. Его подарил мне дружок, когда я еще рыбачил в Кемпере — до того, как поступил на трансатлантик.

— Давно вы им пользовались в последний раз?

— Я каждый день режу им мясо, как в деревне. Может, это не слишком элегантно, но…

— Во вторник вечером вы с двумя приятелями были в кафе «Друзья» на площади Бастилии.

— Вам видней. А я, знаете, назавтра уже не помню, что делал накануне. Котелок у меня не очень-то.

— Там были Мила, рамочник и вы. Вы разговаривали об ограблении, правда, обиняками; вам было поручено добыть машину. Где вы ее украли?

— Что?

— Машину.

— Какую машину?

— Вы, конечно, понятия не имеете, где находится улица Попенкур?

— Я не парижанин.

— Никто из вас не заметил, как за соседним столиком молодой человек включил магнитофон?

— Чего?

— Вы не вышли следом за этим молодым человеком?

— Зачем? Уверяю вас, это не по моей части.

— Ваши сообщники не поручали вам завладеть кассетой?

— Ну и дела! Теперь какая-то кассета! Это все?

— Все, — отрезал Мегрэ и обратился к Жанвье: — Забирай его в свободный кабинет. Все сначала.

Жанвье должен был задавать ему те же вопросы, примерно теми же словами и в той же последовательности. Потом его сменит третий инспектор.

В данном случае Мегрэ не очень-то верил в успех, но это было единственным действенным средством. Такой допрос мог длиться часами. Однажды после тридцатидвухчасовой карусели человек, которого допрашивали в качестве свидетеля, признался в совершении преступления. А ведь полицейские несколько раз готовы были его отпустить — так ловко прикидывался он невиновным.

— Приведите Мила, — сказал комиссар Лурти, заглянув в инспекторскую.

Бармен знал, что он хорош собой, считал себя умней и опытней сообщников и, казалось, играл свою роль не без удовольствия.

— Вот как! Болтуна здесь нет? — спросил он, не увидев адвоката. — Вы считаете себя вправе допрашивать меня в его отсутствие?

— Это мое дело.

— Я сказал это просто потому, что мне не хотелось бы, чтобы из-за мелочи процедуру сочли незаконной.

— За что вы судились в первый раз?

— Не помню. Да к тому же у вас наверху есть мое дело. Вы лично мной никогда не занимались, но лавочку вашу я малость знаю.

— Когда вы заметили, что ваш разговор записывают?

— О каком разговоре и о какой записи вы говорите?

У Мегрэ хватило терпения задать все намеченные вопросы, хотя он и знал, что это бесполезно. Сейчас Лурти будет повторять их без передышки — так же, как это уже делает Жанвье. Настала очередь рамочника. На первый взгляд он казался робким, однако обладал не меньшим хладнокровием, чем остальные.

— Давно вы занимаетесь грабежом пустующих вилл?

— Как вы сказали?

— Я спрашиваю, давно ли…

Мегрэ было жарко, пот стекал у него по спине. Четверо подозреваемых явно успели сговориться. Каждый играл свою роль и не давал захватить себя врасплох неожиданными вопросами. Моряк-бродяга держался своей версии. Во-первых, он ни с кем не встречался на площади Бастилии. Во-вторых, во вторник вечером он искал, по его выражению, «хазу».