Случалось, Мегрэ, как бы невзначай, останавливался возле него. Их разговор не отличался многословием.

— Как дела?

— Нормально.

— Рана не беспокоит?

— Время от времени кружится голова.

И если они избегали говорить о том, что произошло, то Келлер прекрасно понимал, зачем пожаловал комиссар, и Мегрэ знало, что для того это не было секретом. Между ними завязалась некая своеобразная игра.

И она длилась до наступления летней жары, когда однажды утром комиссар задержался около клошара, поглощавшего краюху хлеба, запивая её красным вином.

— Как дела?

— Нормально!

Решил ли Франсуа Келлер, что его собеседник прождал достаточно долго? Но он вдруг посмотрел на пришвартованную неподалеку бельгийскую баржу — не «Зварте Зваан», другую, но похожую на нее.

— Хорошо живут эти люди… — пробормотал он.

И указывая на двух белобрысых ребятишек, игравших на палубе, добавил:

— Особенно вот они…

Мегрэ заглянул ему в глаза со свойственной ему серьезностью, предчувствуя, что сейчас должно последовать что-то еще.

— У всех жизнь нелегкая… — продолжал клошар.

— Как и смерть…

— Единственно, что невозможно, это судить о них.

Они понимали друг друга.

— Спасибо, — прошептал комиссар, который наконец-то узнал правду.

— Не за что… Я ведь ничего и не сказал…

И добавил как фламандец:

— Не так ли?

Он и впрямь ничего не раскрыл. Он отказывался выносить суждение. Свидетельствовать он не стал бы.

И тем не менее во время обеда Мегрэ как бы между прочим сказал жене:

— Ты ещё помнишь о клошаре и о барже?

— Да. Что-нибудь новенькое появилось?

— Я тогда не ошибся.

— Значит, арестовал все же его?

Он покачал головой.

— Нет! И если он не проявит какую-нибудь неосторожность, что сильно бы меня удивило, его никогда так и не задержат.

— Тубиб заговорил?

— В известном смысле, да…

Намного более глазами, чем словами. Но они оба прекрасно разобрались во всем, и Мегрэ улыбнулся при воспоминании о некоем сообщничестве, на мгновение установившемся между ними под мостом Мари.

Ноланд, 4.V.1962 г.