Пардон прервал рассказ, чтобы допить кофе и налить себе вторую чашку.

— Вам тоже?

— С удовольствием…

Мегрэ одолевала сонливость, у него пощипывало переносицу, и он чувствовал, как начинается насморк. Десять его сотрудников свалил грипп, это осложнило работу в последние дни.

— Я стараюсь как можно более точно передать вам наш разговор, но не могу поручиться за каждое слово… Я обнаружил, что между третьим и четвертым ребром рана более глубокая, при ее обработке что-то упало на пол, причем я не сразу обратил на это внимание.

— Пуля?

— Подождите… Мужчина в соседней комнате продолжал свой рассказ: «Поравнявшись с дамой, машина притормозила, хотя и до этого ехала не быстро. Я увидел, как из открытого окошка высунулась рука…»

Мегрэ прервал врача:

— Из передней или из задней дверцы?

— Он мне этого не сказал, и у меня даже в мыслях не было спросить его… Не забывайте, что я фактически делал операцию… Мне приходилось заниматься этим в экстренных случаях, но я не хирург по специальности, и вся эта история мне казалась странной… Что меня удивляло больше всего, так это полное молчание пациентки… Мужчина же продолжал: «Я услышал звук выстрела и увидел, как женщина пошатнулась, попыталась уцепиться за стену дома, затем у нее подкосились колени, и она медленно осела в снег… Машина набрала скорость и исчезла… Я бросился к женщине и увидел, что она жива. Ей удалось самостоятельно, хотя и держась за меня, подняться на ноги… Я спросил ее, не ранена ли она, и она молча кивнула.» — «Она и с вами не разговаривала?» — «Нет… Я не знал, что делать… Я оглядывался вокруг, надеясь найти кого-нибудь в помощь… Проходила пожилая женщина, я спросил у нее, где можно найти врача… Она указала на ваш дом и назвала фамилию…»

Пардон замолчал и глядел на Мегрэ с видом провинившегося ребенка.

Тогда комиссар спросил:

— Этому человеку не пришло в голову отвезти ее в больницу?

— Вот и я сказал ему, что мы находимся в двух шагах от больницы Сент-Антуан. А он лишь прошептал: «Я этого не знал.»

— Он, видно, не знал и того, что главный комиссариат квартала находится в ста метрах отсюда?

— Наверное… Я был в затруднительном положении… Знаю, что я не имел права оказывать помощь, не предупредив тотчас же полицию, ведь речь шла об огнестрельном ранении. Но с другой стороны, я ведь уже начал операцию… Я сказал себе: «Окажу ей первую помощь и, как только закончу, сразу же вызову санитарную машину…» — «Вместо окровавленной одежды я могу дать вам купальный халат,» — предложил я. Она вновь покачала головой и через несколько секунд уже самостоятельно надела комбинацию, платье, а затем вышла в мой кабинет к мужчине, который ее привел. Я сказал им обоим: «Присаживайтесь… Через минуту я освобожусь…» Мне нужно было снять резиновые перчатки, испачканный халат и закрыть пробками пузырьки с лекарствами. «Я должен записать ваши имена и адреса… Если вы предпочитаете лечиться не в больнице, а в какой-нибудь частной клинике, скажите мне, и я сделаю все необходимое…»

Мегрэ уже понял, что произошло дальше:

— Как долго вы занимались своими делами?

— Трудно сказать… Помню, я поднял пулю, упавшую на пол во время операции, затем бросил в корзину использованную вату и бинты… Наверное, две или три минуты… По-прежнему продолжая беседовать с ними, я подошел к двери и увидел, что в моем кабинете никого нет… Сначала я бросился в прихожую, потом выбежал на лестничную площадку… Не услышав ни шума спускающегося лифта, ни шагов по лестнице, я вернулся в кабинет и посмотрел в окно, но не мог разглядеть тротуара у дома… Именно в этот момент я услышал, как тронулась с места какая-то машина… Судя по звуку, это был мощный спортивный автомобиль. Когда я открыл окно, то увидел, что бульвар Вольтера пуст, и только со стороны площади Республики движется грузовик, разбрасывающий соль, да вдалеке шел одинокий прохожий…



Если не считать самых близких своих сотрудников — таких, как Люка, Жанвье, Торранс, и недавно принятого Лапуэнта, к которым Мегрэ испытывал чувство искренней привязанности, — комиссар дружил лишь с доктором Пардоном.

Оба они, будучи в сущности ровесниками, ежедневно занимались тем, что лечили болезни — людей и общества, и поэтому их взгляды на жизнь во многом совпадали.

Они могли после своих традиционных ужинов, устраиваемых то на бульваре Ришар-Ленуар, то на бульваре Вольтера, часами беседовать, совсем не замечая времени, и приходили к одним и тем же выводам — так был схож их жизненный опыт. Не уважение ли, которое каждый испытывал по отношению к другому, мешало им перейти на «ты»?

В эту ночь, несмотря на царившие в кабинете врача тишину и покой, они не чувствовали себя так непринужденно, как за ужином. Возможно, это объяснялось тем, что случай впервые столкнул старых друзей на почве их профессиональных интересов.

Доктор, выглядевший смущенным, говорил быстрее обычного, и чувствовалось, что он желает поскорее доказать свои благие намерения, как если бы его допрашивали на совете коллегии адвокатов. Мегрэ, со своей стороны, не решался задавать слишком много вопросов, выбирая после некоторого колебания лишь те, которые казались ему неизбежными.

— Скажите, Пардон, в самом начале вы говорили, что мужчина и женщина, как вам показалось, не проживают в этом квартале.

Доктор пробовал объяснить:

— Моя клиентура — это лавочники, ремесленники и небогатые люди. Я не какое-нибудь светило, а всего лишь тот, кому приходится по двадцать раз на дню преодолевать пять или шесть этажей в домах без лифта, таская с собой сумку с инструментами. На этом бульваре есть дома, где живут зажиточные люди, но я никогда не видел здесь кого-нибудь, кто был бы похож на моих недавних посетителей… Хотя женщина и не произнесла ни одного слова, у меня сложилось впечатление, что она иностранка… У нее черты типичной северянки: молочной белизны лицо, белокурые волосы, которые редко можно увидеть в Париже, да и то разве что крашеные, но это не тот случай… Судя по ее груди, я могу полагать, что она родила по меньшей мере одного ребенка и кормила его своим молоком…

— Не было ли у нее какой-нибудь особой приметы?

— Нет… Хотя, подождите… Шрам, длиной около двух сантиметров, идущий от левого глаза в направлении уха… Я его заметил потому, что он имел форму гусиной лапки, а на молодом лице это выглядит довольно пикантно…

— Вы думаете, она молчала умышленно?

— Уверен, что это было так… Я видел их на лестничной площадке и в своем кабинете и думаю, что они знали друг друга, притом очень близко. Возможно, я скажу глупость… Мне кажется, что существует нечто неуловимое, объединяющее истинно влюбленных, и что эта связь чувствуется даже тогда, когда они не смотрят друг на друга…

— Расскажите мне, как выглядел он.

— Его я видел совсем недолго, он не снимал пальто из мягкой ворсистой ткани…

— На нем была шляпа?

— Нет. Он был с непокрытой головой. У него черные волосы, лицо с тонкими чертами, загорелая кожа, карие глаза… Я дал бы ему двадцать пять-двадцать шесть лет, и, судя по манере говорить, по его поведению, одежде, я сказал бы, что он всегда вращался среди привилегированных людей… Красивый парень, с виду нежный, немного меланхоличный… Вероятно, он испанец или из Южной Америки… Что мне теперь делать?.. Не зная их имен, я не могу заполнить на них медицинскую карточку… Да и, очевидно, речь идет о преступлении…

— Вы поверили тому, что рассказал вам мужчина?

— В тот момент я просто не задумывался над тем, что он говорил… И только потом, когда обнаружил, что они исчезли, объяснения мужчины показались мне странными…

Мегрэ внимательно рассматривал пулю.

— Стреляли, вероятно, из пистолета калибра 6,35… Это оружие опасно лишь при выстреле с близкого расстояния и не отличается большой точностью…

— Это и объясняет характер ранения… До того, как пуля засела между двумя ребрами, она наискось прошила спину, сорвала кожу, оставив след в несколько сантиметров…

— Далеко ли могла уйти женщина в таком состоянии?

— Не могу сказать определенно, не исключено, что, прежде чем добраться сюда, она приняла какое-нибудь болеутоляющее средство. Женщина совсем не реагировала на боль, а ведь именно наружные раны обычно бывают самыми болезненными…

— Послушайте, Пардон, — пробормотал Мегрэ, вставая со стула. — Я постараюсь заняться этой парой. Завтра утром пришлите мне свои письменные объяснения о случившемся и повторите в них все, что вы только что рассказали…

— У меня будут неприятности?

— Вы обязаны оказывать помощь каждому, если его жизнь в опасности. Разве не так?

Мегрэ снова закурил трубку, потом надел перчатки, шляпу.

— Я буду держать вас в курсе.

На улице по-прежнему царил ледяной холод, и, пристально глядя на снег у стен домов, Мегрэ прошел метров сто, но не обнаружил ни пятен крови, ни каких-либо следов падения. Затем, вернувшись назад, он пересек площадь Леона Блюма и вошел в полицейский участок, разместившийся на первом этаже мэрии.

Бригадира Демари, дежурившего в эту ночь, он знал давно.

— Привет, Демари…

Удивленный появлением шефа из уголовной полиции, тот поднялся со смущенным видом, отложив книжку комиксов.

— Привет, Лувель…

Сержант Лувель варил кофе на спиртовке.

— Скажите-ка мне, вы слышали что-нибудь приблизительно час назад?

— Нет, господин дивизионный…

— Что-то вроде выстрелов, в сотне метров отсюда…

— Ничего…

— Между часом и часом десятью…

— С какой стороны?

— Со стороны бульвара Вольтера, в направлении площади Республики.

— Незадолго перед тем отсюда направился патруль, сержанты Матис и Бернье. Они шли по бульвару Вольтера и, должно быть, спустились по нему до улицы Амело…