Дороти Л. Сэйерс - Медовый месяц в улье

– У Крачли время не сходится. Хотя, возможно, он был сообщником. Тогда у него сейчас есть чертовски веская причина бросить ее. Вообще-то это лучшее, что он может сделать, даже если только подозревает ее. – Его голос, твердый как кремень, резанул Гарриет.

– Все очень хорошо, но чем ты докажешь?

– Ничем.

– Ты же сам говорил! Нет смысла показывать, как это можно было совершить. Убить мог кто угодно – Селлон, Крачли, мисс Твиттертон, ты, я, викарий или суперинтендант Кирк. Но ты не установил, как это было сделано.

– Боже милостивый, я сам знаю! Нам нужны доказательства. Факты. Как? Как? Как? – Он вскочил на ноги и замолотил руками в воздухе. – Нам бы рассказал дом, если бы только крыша и стены могли говорить. Все люди лгут! Дайте мне немого свидетеля, он лгать не умеет!

– Дом?.. Питер, мы сами заткнули ему рот. Связали по рукам и вставили кляп. Его надо было спрашивать в ночь на среду, но сейчас это безнадежно.

– Это меня и мучает. Ненавижу валять дурака со всякими “возможно” и “вероятно”. А Кирк, похоже, не настроен глубоко копать. Он будет вне себя от радости, если отыщет более подходящего подозреваемого, чем Селлон. Тут же ухватится за мотив Крачли и Твиттертон.

– Но, Питер…

– А потом он, весьма вероятно, – продолжал он, поглощенный технической стороной вопроса, – потерпит неудачу в суде из-за нехватки доказательств. Разве что…

– Но, Питер! Ты же не скажешь Кирку про Крачли и мисс Твиттертон!

– Конечно, он должен узнать. Это же факт. Вопрос в том, поймет ли он…

– Питер, нет! Так нельзя! Бедная женщина и ее жалкий роман – об этом нельзя рассказывать полиции, это слишком жестоко. Полиции, господи ты боже мой!

Тут он впервые осознал, что говорит.

– Ох. Я боялся, что до этого дойдет, – тихо произнес он, отвернувшись к огню. – Нельзя скрывать улики, Гарриет, – сказал он через плечо. – Ты сама велела мне делать свое дело.

– Тогда мы не знали этих людей. Она сказала мне по секрету. Она… она была мне благодарна. Доверилась мне. Нельзя пользоваться людским доверием, чтобы затянуть петлю у человека на шее. Питер… – Он стоял, уставившись в огонь. – Это омерзительно! – в ужасе выкрикнула Гарриет. Ее волнение разбивалось о его непреклонность, как волна о камни. – Это… это жестоко…

– Убийство жестоко.

– Я знаю, но…

– Ты видела, как выглядят убитые. Я видел тело этого старика. – Он обернулся и посмотрел ей в лицо. – Жаль, что мертвые так тихо себя ведут, – их легче забыть.

– Мертвые мертвы. А нам надо хорошо относиться к живым.

– Я о живых и думаю. Пока мы не доберемся до истины, в этой деревне каждая живая душа будет под подозрением. Хочешь, чтобы Селлона повесили из-за нашего молчания? А Крачли нужно оставить под подозрением, раз преступление больше некому приписать? И пусть все живут в страхе, зная, что кто-то из них – убийца?

– Но доказательств нет! Нет!

– Есть факт. Мы не можем перебирать. Кто бы ни пострадал, истину нужно установить. И больше ничего ни черта не значит.

Этого она не могла отрицать. В отчаянии она спросила напрямик:

– Но разве обязательно своими руками?..

– А! – сказал он изменившимся тоном. – Да. Я дал тебе право спрашивать об этом. Выйдя замуж за меня и мою работу, ты обвенчалась с бедой.

Он протянул руки, как бы прося ее посмотреть на них. Странно, что это те же самые руки, что прошлой ночью… Их спокойная сила завораживала. Моим рукам-скитальцам дай патент обследовать весь этот континент…[252] У него такие нежные и опытные руки… Что это за опыт?

– Эти палаческие руки[253], – сказал он, глядя на нее. – Но ты это знала, не так ли?

Конечно знала, но… Она выпалила правду:

– Тогда мы не были женаты!

– Не были… Большая разница, да? Ну, Гарриет, теперь женаты. Связаны узами. Боюсь, настала минута, когда кому-то надо уступить – тебе, или мне, или… или узам.

(Так скоро? “Твой, целиком и навеки” – он ее, или грош цена всему доверию.)

– Нет. Нет!.. Любимый, что с нами происходит? Что случилось с нашей гармонией?

– Разрушена. Тому виной насилие. Стоит ему начаться, и конца не будет. Рано или поздно оно доберется до всех нас.

– Но… так не должно быть. Мы можем этого избежать?

– Только убежав. – Он уронил руки в жесте бессилия. – Может быть, лучше нам убежать. Я не вправе втягивать в этот хаос женщину, в особенности жену. Прости меня. Я так долго был сам себе хозяин, что, должно быть, забыл смысл слова “обязательство”. – Ее побелевшее лицо поразило его. – Нет, дорогая моя, не расстраивайся так. Только скажи, и мы тут же уедем. Оставим это скверное занятие и больше никогда не станем вмешиваться в подобное.

– Ты всерьез это предлагаешь? – недоверчиво спросила она.

– Конечно всерьез. Я же это сказал. – У него был голос побежденного человека.

Она ужаснулась тому, что натворила.

– Питер, ты безумен. Никогда не смей такое предлагать. Что бы ни вкладывалось в понятие брака, брак – не это.

– Не что, Гарриет?

– Нельзя позволять любви искажать свои суждения. Что ж у нас была бы за жизнь, если б я знала, что, женившись на мне, ты перестал быть собой?

Он снова отвернулся, а когда заговорил, голос его звучал странно:

– Дорогая моя девочка, большинство женщин сочли бы это триумфом.

– Знаю. Я их слышала, – сказала она с неожиданным даже для себя презрением. – Они этим хвастают: “Мой муж сделает для меня все, что угодно…” Это унизительно. Человек не должен обладать такой властью над другим человеком.

– Но эта власть реальна, Гарриет.

– Тогда, – горячо вскинулась она, – мы не будем ею пользоваться. В случае разногласий будем ссориться, как джентльмены. Нет супружескому шантажу.

Он минутку помолчал, прислонившись спиной к каминной трубе. Затем сказал с наигранной легкостью:

– Гарриет, у тебя отсутствует драматическое чутье. Ты хочешь сказать, что в нашей семейной комедии не будет больших постельных сцен?

– Именно. Никакой вульгарщины.

– Ну слава богу!

Внезапно его напряженное лицо расколола знакомая озорная улыбка. Но Гарриет была еще слишком напугана, чтобы улыбнуться в ответ.

– Не только у Бантера есть принципы. Ты должен делать то, что считаешь правильным. Обещай мне. Не важно, что думаю я. Клянусь, что никогда не буду пытаться на тебя повлиять.

Он взял ее руку и торжественно поцеловал:

– Спасибо, Гарриет. Вот это любовь и уважение. Они постояли немного. Оба понимали, что до стигли чего-то невероятно, вселенски важного. За тем Гарриет вернулась на землю:

– В любом случае ты был прав, а я не права. Это придется сделать. Во что бы то ни стало – как только мы докопаемся до истины. Это твоя работа, ее надо делать.

– Ну, при условии, что я способен ее делать. В данный момент я не на высоте.

– В конце концов ты окажешься на высоте. Все хорошо, Питер.

Он рассмеялся – и тут вошел Бантер с супом.

– Сожалею, что ужин опоздал, миледи.

Гарриет посмотрела на часы. Ей казалось, что пережиты нескончаемые годы. Но стрелки показывали четверть девятого. С того времени, как они вернулись домой, прошло всего полтора часа.

– Принципиально важно, – говорил Питер, чертя суповой ложкой на скатерти, – установить работающую систему водяного отопления и построить ванную над судомойней. Вот тут можно сделать котельную, чтобы туда был прямой ток воды из бака. Это даст нам прямой водоотвод из ванны в клоаку – позволь мне облагородить ее таким названием. Думаю, рядом с ван ной найдется место для еще одной небольшой спальни, а когда мы захотим простора, сможем перестроить чердак. Электростанция поместится в конюшне.

Гарриет согласилась и внесла свою лепту:

– Бантер неодобрительно отзывается о кухонной плите. Говорит, мол, это предмет старины, миледи, но, если ему позволительно сказать, старины не самой блистательной. Кажется, это середина викторианской эпохи.

– Отмотаем несколько эпох назад – до тюдоровского времени. Предлагаю устроить открытый очаг с вертелом и зажить как бароны.

– А вертел будет крутить поваренок? Или такая косолапая собака, как были в то время?[255]

– Ммм… нет, тут я готов пойти на компромисс и вращать вертел при помощи электричества. И завести электрическую плиту для тех дней, когда нам не захочется старинной жизни. Хочу взять лучшее из обоих миров: выглядеть живописно я готов, но что касается лишений и тяжкого труда – тут я пас. Уверен, что учить современную собаку вращать вертела – тяжкий труд.

– Кстати о собаках: мы оставим себе этого жуткого бульмастифа?

– Мы наняли его лишь до похорон. Если только тебе он не понравится. Он донельзя любвеобилен и необуздан, но вполне годится, чтобы играть с детьми. Козу же я, напротив, отослал домой. Она отвязалась, когда нас не было дома, и съела грядку капусты и передник миссис Раддл.

– А ты уверен, что я не захочу оставить ее и поить детей молоком?

– Твердо уверен. Потому что она – козел.

– О! Одна вонь и никакой пользы. Хорошо, что его забрали. А мы будем держать живность?

– А кого ты хочешь держать? Павлинов?

– Для павлинов нужна галерея. Я думала про свиней. Они уютные, а когда у тебя мечтательное и праздное настроение, можно пойти почесать им спинки, как мистер Болдуин[256]. А утки издают приятные звуки. Но кур я не хочу.

– У кур сварливые лица. Кстати, я не уверен, что перед ужином ты была неправа. В принципе следует информировать Кирка, но хотелось бы знать, как он воспользуется полученными сведениями. Если ему втемяшится в голову…

– Кто-то пришел. Если это Кирк, придется решать скорее.

Вошел Бантер, принеся с собой аромат – но лишь аромат – шалфея и лука.