— Мистер Латимер, я что-то не понимаю. Если здесь какой-то хитрый подвох…

— О нет. Никакого подвоха тут нет, ни хитрого, ни какого-либо еще, мистер Питерс. «Незыблемые моральные устои» — это же ваша фраза, не так ли? Так вот, они существуют. Я готов, как вы видите, пойти на шантаж, если речь идет о Димитриосе, но я не готов делить с вами прибыль. Что, конечно, для вас только плюс.

Мистер Питерс задумчиво кивнул:

— Да, понимаю, вы можете считать именно так. Тем лучше для меня, как вы говорите. А какое еще условие?

— Такое же безобидное. Вы загадочно обмолвились, что Димитриос стал влиятельным человеком. Я помогу вам получить миллион франков, если вы мне расскажете, кем он стал.

Мистер Питерс на минутку задумался, а потом пожал плечами:

— Хорошо. Не вижу причин таить. Все равно это не поможет вам раскрыть его настоящую личность. «Евразийский кредитный трест» зарегистрирован в Монако, и поэтому подробности его регистрации проверить нельзя. Димитриос — член совета директоров.

13

Рандеву

Латимер вышел из тупика Восьми ангелов в два часа ночи и медленно направился к набережной Вольтера. Глаза болели, рот пересох, и он периодически зевал, однако мозг благодаря огромному количеству выпитого кофе работал с лихорадочной ясностью — с той ясностью, которая и в бессмыслице находит здравое зерно. Он знал, что не сможет уснуть. В голове станут витать идеи, потом все покажется лишенным смысла. В конце концов он встанет и выпьет стакан воды, какое-то время послушает, как в висках пульсирует кровь, и процесс снова повторится. Лучше совсем не возвращаться домой.

Латимер зашел в кафе на углу бульвара Сен-Жермен, и скучающий за стойкой немец принес ему сандвич и стакан пива. Поев и выкурив сигарету, Латимер бросил взгляд на часы. Два двадцать: чуть более трех часов до рассвета. На парковку около кафе подъехало такси. Писатель мгновение помедлил, а потом решился. Выбросив сигарету, он оставил деньги на стойке и вышел, направляясь к такси.

На станции метро «Трините» он расплатился с водителем и направился к рю Бланш, издалека заметив мерцающую неоновую вывеску «Крепости».

На улице царила суета, как на ярмарке, только вместо палаток стояли расположенные в ряд ночные клубы, а вместо продавцов — небритые швейцары в яркой, плохо сидящей форме и лакеи в грязных смокингах. Последние, когда Латимер проходил мимо, почти наступали на пятки и скороговоркой зазывали приглушенными голосами.

На вид «Крепость» почти не изменилась: можно было сразу узнать картинку, которую описал мистер Питерс. Негр-швейцар носил полосатый балахон и феску, а посыльный, аннамит, был одет в красную феску и смокинг. Тот факт, что этот аннамит с помощью благородного индийского знака касты в дополнение к феске решил ублажить и Брахму, и Аллаха, создавал великолепный контраст к портрету человека из марокканского племени в натуральную величину, нарисованному на гладких дверях и поэтому аккуратно разделенному надвое.

Внутри же все выглядело иначе. Ковры, диваны и желтые фонари мистера Питерса сменились на железные столы и стулья и рассеянный свет современных ламп. Оркестр, игравший танго, тоже исчез. Его место занял усилитель и репродуктор. В зале находилось около двадцати человек, хотя сидячих мест было втрое или вчетверо больше. Угощение стоило тридцать франков. Латимер заказал пива и спросил, на месте ли шеф. Официант-итальянец сообщил, что сейчас выяснит, и удалился. На танцпол вышли четыре пары.

Интересно, что сейчас сказал бы мистер Питерс о своем заведении? Уютом здесь и не пахло.

Латимер попытался представить, как все это выглядело в эпоху расцвета: диваны, ковры и расставленные желтые фонари, воздух, пропитанный сигаретным дымом, и южноамериканцы, играющие танго для женщин в коротких юбках с заниженной линией талии и шляпками «колокол» на коротко стриженных головах. Мистер Питерс, вероятно, большую часть времени стоял рядом со входом у гардероба или сидел в маленькой комнатке с надписью «Администрация», слушая английские и американские песни, выписывая заказы на шампанское из Мекнеса и проверяя счета партнера. Возможно, он и сидел здесь в ту ночь десять лет назад, когда Жиро привел к нему Димитриоса. Возможно…

Подошел хозяин: крупный, высокий, лысый, с тем смущенным выражением лица, что бывает у человека, который привык, что он не нравится людям.

— Месье хотел меня видеть?

— Да. Скажите, пожалуйста, вам знаком месье Жиро? Он владел этим заведением лет десять назад.

— Нет, я с ним не знаком. Я здесь только два года. А почему вы спрашиваете?

— Да так просто. Мне бы надо с ним встретиться.

— Нет, я с ним не знаком, — повторил шеф, а потом, бросив быстрый взгляд на пиво, добавил: — Не желаете потанцевать? Подождите немного. Еще рано, но скоро здесь будет куча симпатичных женщин.

— Нет, спасибо.

Хозяин пожал плечами и отошел. Латимер отпил еще пива и рассеянно огляделся, как человек, который забрел в музей в поисках укрытия от дождя. Сейчас он мечтал оказаться в кровати и поэтому разозлился сам на себя. Зря он пришел.

Латимер сделал знак официанту, заплатил за пиво и на такси вернулся в отель.

Конечно, он устал: в этом и заключалась проблема. Он чувствовал себя озадаченным и беспомощным, как студент, которому дали двадцать четыре часа на то, чтобы прочитать шесть томов Огюста Конте «Дух позитивной философии» и подготовиться к сдаче экзамена. Так много новых идей нужно было переварить и так много старых выкинуть из головы. Столько вопросов задать и на столько вопросов ответить.

Размышляя надо всей этой неразберихой, Латимер пришел к страшному осознанию: Димитриос — убийца Шолема и Виссера, Димитриос — торговец наркотиками и живым товаром, вор, шпион, сутенер, делец; Димитриос, чье единственное спасение, казалось бы, заключалось в его собственной смерти, жил и процветал.

Сидя в номере у окна, Латимер разглядывал огни, отражавшиеся в черной реке, и еле заметное зарево в небе над Лувром. Прошлое захватило все его мысли. Признание негра Дхриса и воспоминания Ираны Превезы, трагедия Булича и история белого порошка, путешествующего на запад в Париж и приносящего деньги упаковщику инжира из Измира… Три человека погибли ужасной смертью, бесчисленное множество людей было обречено на страдания, чтобы Димитриос мог наслаждаться жизнью. Если и существовало на свете зло, то этот человек…

Впрочем, термины «добро» и «зло» — абстрактные понятия, принадлежащие прошлому. «Хороший бизнес» и «плохой бизнес» — вот элементы новой теологии. Димитриос не был злом. Он был рационален и последователен: столь же рационален и последователен, как отравляющий газ люизит или бомбы, оставляющие после себя искалеченные тела детей. На смену логике Давида Микеланджело, квартетов Бетховена и физики Эйнштейна пришли Ежегодный биржевой бюллетень и «Моя борьба» Гитлера.

Латимер, конечно, не мог остановить тех, кто продавал и покупал люизит, он мог лишь оплакивать погибших детей. Однако существовал способ помешать отдельно взятому источнику рациональности и не допустить причинение нового вреда. Большая часть международных преступников существовала вне досягаемости человеческих законов, но до Димитриоса, так уж вышло, можно было дотянуться. Он совершил по меньшей мере два убийства. А значит, нарушил закон. Точно так же, как если бы, страдая от голода, он украл кусок хлеба.

Доказать то, что Димитриос оказался в зоне действия закона, было довольно просто. Но как закон об этом узнает? Мистер Питерс осторожно заметил, что информация Латимера ничего не стоит. Неужели? Кое-что он все-таки знал. Димитриос жив и является директором «Евразийского кредитного треста». Он знаком с французской графиней, имеющей дом недалеко от Хош-авеню, и он или она владеют автомобилем марки «испано-сюиза». Латимеру также известно, что в прошлом году они оба ездили зимой в Сент-Антон, что Димитриос в июне брал напрокат греческую яхту, что в Эшториле у него есть особняк и что он является гражданином какой-то южноамериканской республики.

По таким специфическим признакам найти человека не составит труда. Даже если имена директоров «Евразийского кредитного треста» хранятся в секрете, можно узнать, кто в июне брал напрокат греческую яхту, кто из состоятельных южноамериканцев имеет особняк в Эшториле и кто из южноамериканских туристов гостил в феврале в Сент-Антоне. Если раздобыть эти списки, то останется лишь проверить, какие имена (если там будет больше одного пункта) совпадают во всех трех.

Только как их достать?

Даже если получится убедить турецкую полицию эксгумировать тело Виссера, а потом огласить эту информацию официально, как доказать, что человек, которого ты считаешь Димитриосом, на самом деле им является? Предположим, в это поверит полковник Хаки, но хватит ли улик, чтобы объяснить французам, почему им следует экстрадировать директора влиятельного треста? Освобождения Дрейфуса добивались целых двенадцать лет. Прежде чем Димитриоса признают виновным, может пройти столько же.

Латимер устало разделся и лег в постель.

Он согласился принять участие в шантаже. Лежа в удобной кровати с закрытыми глазами, Латимер вдруг понял, что через несколько дней он станет с формальной точки зрения преступником. Не больше и не меньше.

В глубине души его что-то тревожило. Правда была немного шокирующей: он просто боялся Димитриоса. Теперь Димитриос даже более опасен, чем в Смирне, в Афинах или в Софии, ведь ему есть что терять. Виссер шантажировал его и погиб. А сейчас он, Латимер, собирался ступить на тот же путь.

Если Димитриос считал, что убийство необходимо, он легко шел на этот шаг. А если он счел это единственным выходом, когда один человек угрожал разоблачить его как наркоторговца, то будет ли сомневаться, когда двое других угрожают разоблачить его как убийцу?