Эрик Эмблер - Маска Димитриоса

Латимер сконфуженно изложил свою теорию. Марукакис насупился.

— Может, вы и правы, — произнес он. — Даже не знаю. Доказать-то все равно невозможно. Кемаль всегда был настроен против дельцов, особенно международных. Он им не доверял, и не без причин: годами он не получал иностранных займов. А для коммерсанта это удар под дых. Не переживайте, мой друг. Ваша гипотеза хороша. Большой бизнес и прежде устраивал революции ради защиты собственных интересов. Когда-то он совершал их, как Некер Французскую революцию, во имя Свободы, Равенства и Братства. Теперь, когда у нас есть социализм, он вершит их во имя Закона, Порядка и Звона монет. Убийство? Если убийство принесет пользу, пойдут и на убийство. Не в Париже, конечно, не в Лондоне и не в Нью-Йорке. Конечно же, нет! И убийца не будет входить в совет директоров. Способ простой. «Как было бы хорошо, — скажет некто, — если бы такой-то, этот негодяй, сеющий разруху, эта угроза миру и процветанию, исчез». И все. Лишь желание, выраженное словами. Но выражено оно в присутствии человека, чья работа подобные вещи услышать и обратить на них внимание, дать указания и нести за них ответственность. То есть помочь смерти, не упоминая о способах.

Международному коммерсанту нужна удача, а если судьба слегка невнимательна, то следует подтолкнуть ее под локоток.

— Видимо, эта роль и отводилась Димитриосу!

— О нет, вряд ли. Самый главный толкатель локтя очень важная персона. Он знаком с людьми из высшего общества. Знаете, такой благовоспитанный малый с прекрасной женой и доходом от лучших ценных бумаг. Время от времени ему везет в каких-то темных сделках, но его друзья слишком хорошо воспитаны и не задают вопросов. У него есть иностранный орден, может, даже два, которые он надевает на полезные дипломатические приемы.

Грек внезапно стал раздражаться:

— Но он также знаком с людьми, подобными Димитриосу. Опасный класс, политические прихлебатели, жулики и соглядатаи, отбросы общества, покорно разлагающаяся масса из низших слоев. У них нет собственных политических взглядов. Отношения между людьми строятся исключительно на голом личном интересе. Они верят в выживание наиболее приспособленных, в силу зубов и когтей. Они делают деньги, наблюдая, как миром правит закон джунглей, а слабый гибнет, так и не став сильным. Такие, как они, есть везде. Их знает каждый город в мире. Они существуют, потому что большой бизнес в них нуждается. Большой бизнес, может, и проводит сделки на бумаге, но чернила, которыми он пользуется, — человеческая кровь!

С последним словом Марукакис стукнул кулаком по столу. Латимер, как англичанин, никогда не мог побороть отвращение к подобным разглагольствованиям и поэтому уткнулся в тарелку. В какой-то момент он подумал, а не сказать ли, что узнал пару фраз из «Манифеста Коммунистической партии». Но решил промолчать. В конце концов, этот грек очень ему помог.

— Это как-то слишком вычурно, — заметил он. — Не кажется ли вам, что вы слегка преувеличиваете?

Марукакис пристально посмотрел на него, а потом внезапно усмехнулся.

— Конечно, я преувеличил. Но если хочешь донести суть, иногда нужно приукрасить. И знаете, преувеличил я не так сильно, как вы могли подумать. Вокруг и правда есть такие люди.

— В самом деле?

— Один из них был в совете директоров «Евразийского кредитного треста». Его звали Антон Вазов.

— Вазов!

Грек радостно засмеялся:

— Я приберегал этот маленький сюрприз напоследок. Дарю, наслаждайтесь. «Евразийский кредитный трест» раньше не был зарегистрирован в Монако. И список директоров до 1926 года все еще существует. Если знать, где искать, с ним можно ознакомиться.

— Но, — пролепетал Латимер, — это же самое важное. Вы разве не понимаете, что…

Марукакис прервал его, попросив счет. Потом лукаво взглянул на Латимера.

— Знаете, — сказал он, — вы, англичане, такие надменные. Единственная нация в мире, которая верит, что имеет монополию на здравый смысл.

«Святая Дева Мария» располагалась в соответствии с какой-то сомнительной логикой на улице за церковью Свята неделя. Узкая наклонная улица была слабо освещена. На первый взгляд она казалась неестественно тихой. Но в тишине изредка слышался шелест музыки и смеха — шелест, который раздавался, когда открывалась одна из дверей, а потом снова стихал. Из какой-то двери появились двое мужчин, закурили и быстро направились прочь. Вдалеке слышались шаги другого человека, которые смолкли, когда их владелец вошел в один из домов.

— Сейчас людей немного, — заметил Марукакис. — Слишком рано.

Тусклый свет сочился из дверей сквозь вставки полупрозрачного стекла. На некоторых из них был нарисован номер дома, причем нарисован гораздо более искусно, чем это требовалось. Иногда на дверях можно было прочесть названия: «Чудо-бар», «ОК», «Джимми-бар», «Стамбул», «Торквемада», «Витоша», «Обесчещенная Лукреция» и, выше по холму, «Святая Дева Мария».

На мгновение они замешкались. По сравнению с другими эта дверь выглядела менее потрепанной. Латимер пощупал карман, чтобы убедиться, что бумажник на месте, в то время как Марукакис открыл дверь и вошел, показывая дорогу. Где-то внутри аккордеонисты играли пасодобль. Посетители оказались в тесном коридоре, стены которого неровно покрывала красная краска. На полу лежал ковер. В конце коридора располагался небольшой гардероб, который был почти пуст, за исключением пары шляп и пальто. Но в этот момент к ним вышел бледный мужчина в белом пиджаке, занял место за стойкой и приветственно улыбнулся. Он сказал: «Bonsoir, Messieurs»,[11] — взял вещи и жестом указал на лестницу, ведущую вниз — туда, где играла музыка. Над ней висела надпись: «Бар. Танцы. Кабаре».

Они попали в комнату с низким потолком площадью около тридцати квадратных футов. На бледно-голубых стенах по кругу висели овальные зеркала, поддерживаемые херувимами из папье-маше. В промежутках между зеркалами прямо на стенах были нарисованы стилизованные картины, изображающие светловолосых мужчин с обнаженными торсами и женщин в костюмах и клетчатых чулках.

В одном углу комнаты располагался маленький бар, а в противоположном — платформа, где сидела группа из четырех апатичных негров в белых аргентинских блузах. Рядом с ними виднелся дверной проем с голубым плюшевым занавесом. Остаток места вдоль стен занимали маленькие кабинки, которые доходили только до плеч сидящим внутри за столиками. Еще несколько столов вторглось на танцпол.

Когда они вошли, в кабинках находились примерно дюжина человек. Негры все еще играли, а две похожие на танцовщиц кабаре девушки медленно двигались на танцполе.

— Слишком рано, — огорченно повторил Марукакис. — Но вскоре люди подтянутся.

Официант провел посетителей к пустой кабинке и поспешно удалился, чтобы через пару минут вернуться с бутылкой шампанского.

— У вас с собой достаточно денег? — прошептал Марукакис. — Мы должны будем заплатить по меньшей мере двести левов за эту отраву.

Латимер кивнул. Двести левов составляло примерно десять шиллингов.

Музыка прекратилась, девушки закончили танцевать, и одна из них встретилась взглядом с Латимером.

Девушки подошли к кабинке и, улыбаясь, остановились.

Марукакис что-то сказал, и они удалились, пожав плечиками. Журналист с сомнением взглянул на Латимера.

— Я сказал, что нам нужно обсудить деловые вопросы, но позже мы бы их угостили. Если вы не хотите, чтобы они надоедали…

— Не хочу, — твердо сказал Латимер и, сделав глоток шампанского, вздрогнул.

Марукакис вздохнул.

— Какая жалость. Нам все равно придется заплатить за шампанское. Можно кого-нибудь им угостить.

— Где мадам Превеза?

— Думаю, спустится в любой момент. Хотя, конечно, — задумчиво добавил он, — мы можем подняться к ней.

Он многозначительно устремил глаза к потолку.

— Здесь все на своем месте, хотя и скромно.

— Если она скоро спустится, то нет никакого смысла идти наверх. — Латимер чувствовал себя аскетическим педантом и надеялся, что шампанское окажется пригодным для питья.

— Ну да, — уныло произнес Марукакис.

Но лишь спустя полтора часа владелица «Святой Девы Марии» соизволила явиться. Тут же все оживились. Прибыли еще люди, в большинстве своем мужчины, хотя среди них были одна или две женщины специфической внешности. Какой-то сутенер трезвого вида привел пару пьяных немцев, должно быть, коммивояжеров на отдыхе. Двое мрачных молодых людей сели и заказали воду «Виши». Через дверь с плюшевым занавесом входили и выходили. Все кабинки были заняты, и на танцполе установили дополнительные столы. Вскоре центр зала наполнился массой покачивающихся потных пар.

Спустя какое-то время танцпол освободили. Несколько девушек сменили одежду на пару букетов искусственных примул и большое количество лосьона для загара и исполнили танцевальный номер. За ними последовал юноша, переодетый в женщину, который спел песню на немецком. Снова вернулись девушки, уже без примул, чтобы станцевать еще один танец. Выступление закончилось, зрители снова хлынули на танцпол, атмосфера становилась все раскованнее.

Латимер лениво наблюдал, как один из мрачных молодых людей предлагал другому щепотку того, что могло оказаться нюхательным табаком, но точно им не являлось, и размышлял, стоит ли предпринять еще одну попытку утолить жажду шампанским. Вдруг Марукакис тронул его за руку.

— Это она, — сказал он.

Латимер бросил взгляд через комнату.

На долю секунды обзор в дальнем углу танцпола загородила какая-то пара, потом она отодвинулась, и писатель увидел, что рядом с занавешенной дверью стоит Превеза.

Полноватая, но с хорошей фигурой, держалась она неплохо. Платье ее, очевидно, стоило немалых денег, а густые темные волосы выглядели так, как будто последние два часа над ними колдовал парикмахер. И все же в ней безошибочно чувствовалась потрепанность.