— Вы ничего не докажете! — крикнул Гудбоди.

— Мне ничего не нужно доказывать, потому что через несколько минут я убью тебя. Забыл сказать, что у Катанелли была целая организация: на него работало множество людей, от шарманщиков до исполнительницы стриптиза в ночном клубе. Применяя шантаж и угрозы, а также наркотики, этот человек заставлял этих людей хранить гробовое молчание.

— Они работали на него? — удивился де Грааф.— Но как?

— Одни продавали, другие распределяли наркотики. Какое-то количество героина оставалось в Амстердаме и рассылалось в куклах по магазинам. Девушки, работающие на Гудбоди, покупали кукол совершенно легально, ориентируясь по пометкам, и пересылали их мелким поставщикам или наркоманам. Продавали кукол и на тележках в Вондель-Парке. Наиболее дешево продавали кукол шарманщики, и покупали их наркоманы, настолько опустившиеся, что их не пускали в приличные места, если только можно назвать приличным грязный притон вроде ночного клуба «Балинова».

— Но почему же мы ничего не знали? — воскликнул Ван де Грааф.

— Одну минуту! Я еще не все сказал относительно распределения. Героин пересылали, и довольно крупными партиями, в библиях — тех самых библиях, которые преподобный отец бесплатно распространял по всему Амстердаму. У некоторых из них сделано внутри углубление. И молодые девушки и юноши, которых отец Гудбоди по своей христианской доброте старался спасти от участи, которая хуже смерти, приходили в его церковь с библиями в руках, причем некоторые переодевались в монашеские одежды. Надо ли говорить, что они уходили из церкви с библиями, начиненными наркотиками, а потом развозили их по ночным клубам? Но основную партию наркотиков отправляли в Кастель Линден... Как, преподобный отец, я ничего не упустил?

Судя по выражению его лица, я высказал все. Но он промолчал. Я слегка поднял руку с пистолетом и сказал:

— Нам пора, Гудбоди!

— Никому не позволено вершить здесь правосудие!— резко сказал де Грааф.

— Но вы же видите, что он делает попытки к бегству! — возразил я, хотя тот стоял совершенно неподвижно и, видимо, не мог пошевелить даже пальцем.

И тут вторично за этот день чей-то голос сказал:

— Бросьте пистолет, мистер Шерман!

Я медленно обернулся и выронил пистолет. Да, видимо, любой человек мог приказать мне бросить его, и я повиновался. Теперь таким человеком была Труди. Она вышла из темноты и остановилась в трех футах от меня. Рука ее твердо и решительно держала большой револьвер.

— Труди!—изумленно и испуганно воскликнул де Грааф, не отрывая глаз от золотоволосой девушки, па лице которой сияла улыбка счастья.— Господи! А вам- то что здесь...

Не закончив фразы, он вскрикнул от боли, так как Ван Гельдер резко ударил его по руке стволом пистолета. Ван де Грааф выронил пистолет, и тот со стуком упал на пол. Полковник обернулся, чтобы посмотреть, кто ударил его, и лицо его выразило недоумение.

Гудбоди, Моргенстерн и Моггенталер опустили руки, владельцы склада выхватили пистолеты. Эти тучные люди не нуждались, как я, в искусном портном, чтобы скрыть под одеждой оружие. Гудбоди вместо револьвера вытащил платок и вытер им лоб, на котором давно уже выступили крупные капли пота, и ворчливо упрекнул Труди:

— Что-то ты не очень спешила!

— Зато я так радовалась, предвкушая эту сцену! — она рассмеялась беспечным и счастливым смехом.

— Трогательная парочка, правда? — шепнул я Ван Гельдеру.— Молоденькая девушка и ее почтенный приятель. Вот тебе и невинный младенец!

— Заткнись,— холодно сказал Ван Гельдер. Он ощупал мои карманы, ища револьвер. Но не нашел его.— Садись на пол и держи руки так, чтобы они были у меня на виду. И вы тоже, де Грааф!

Мы послушно сели на пол. Я сел по-турецки, уперев локти в бедра и спустив кисти рук до щиколоток. Де Грааф с недоумением смотрел на меня.

— Я как раз хотел перейти к самому важному,— оправдывался я.— Хотел объяснить, почему вам не удавалось выследить источник поступления наркотиков. Об этом тщательно заботился ваш надомный помощник Ван Гельдер!

— Ван Гельдер!?— Вопреки наглядным доказательствам, де Трааф не верил, что старший офицер полиции Ван Гельдер — предатель.— Это невозможно!

— Но ведь он держит вас под прицелом настоящего, а не игрушечного пистолета,— спокойно заметил я.— Ван Гельдер — главарь этой шайки, их мозговой центр, а Гудбоди— просто чудовище, над которым он потерял контроль. Я прав, Ван Гельдер?

Злобный взгляд, брошенный Ван Гельдером на Гудбоди, не предвещал тому ничего хорошего. Впрочем, я не верил, что у такого мерзавца может быть будущее. Я неприязненно посмотрел на Труди.

— Что касается этой Красной Шапочки, господин Ван Гельдер, вашей юной, прелестной любовницы, то...

— Любовницы? — де Грааф был настолько выведен из равновесия, что, казалось, не понимал меня.

— Да, любовницы. Только сдается мне, что он уже успел охладеть к ней. Не так ли, Ван Гельдер? Слишком уж она и преподобный близки по духу.— Я повернулся к де Граафу.— Этот розовый бутончик отнюдь не страдает наркоманией. Гудбоди отлично умеет имитировать уколы от инъекций. Он сам признался мне в этом. И рассудок ее — это не рассудок восьмилетнего ребенка, как старался нас. убедить Ван Гельдер. Эта малютка старше самого греха. И вдвое страшнее!

— Я ничего не понимаю! — устало сказал де Грааф.— Я ничего не понимаю!

— Ее роль во всем этом весьма существенна,— пояснил я.— Во-первых, если все принимают ее за дочь Ван Гельдера, то никто не усомнится в том, что он заклятый враг наркотиков, а также поставщиков, превращающих их в источник наживы. Во-вторых, она была отличной посредницей между Ван Гельдером и Гудбоди, которые были настолько осторожны, что никогда не только не встречались, но даже ни разу не звонили друг другу по телефону. И в-третьих, и это главное, Труди была самым важным звеном в доставке наркотиков. Именно она регулярно отвозила свою куклу на Хайлер и обменивала там ее на другую, точную копию первой, но начиненную новой порцией героина. Потом она привозила куклу с героином в Вондель-Парк и снова обменивала у шарманщика, который привозил в парк кукол для пополнения запасов наркотиков.

Да, ничего не скажешь, очаровательное дитя, наша Труди! Только ей не следует применять белладонну, чтобы придать глазам тусклый и затуманенный взгляд, который так свойствен наркоманам. Сначала я тоже ничего не заметил, но когда майор Шерман начинает размышлять, то рано или поздно он устанавливает истину. Да, у вас не тот взгляд, Труди! Я имел дело со многими наркоманами, и глаза у них были совершенно другими. Именно тогда мне стало все ясно.

Труди хихикнула и облизала губы.

— Можно, я прострелю ему ногу? Или можно выше?

— Вы — прелесть, Труди,— сказал я.— Но вы должны понимать, на чьей стороне сила. Посмотрите вокруг и сделайте выводы!

Она оглянулась, и все присутствующие посмотрели друг на друга. Я же не отрывал глаз от Белинды, а потом еле заметно кивнул ей на Труди, стоящую рядом с ней у двери открытого грузового проема. Белинда покосилась на Труди, и я увидел, что она поняла меня.

— Все вы идиоты,— презрительно сказал я.— Как вы считаете, откуда у меня эта информация? Два человека, которые смертельно боялись, продали вас, чтобы получить снисхождение при судебном расследовании. Могу, если хотите, назвать их имена. Это — Моргенстерн и Моггенталер.

И хотя двое из этой шайки потеряли человеческий облик, но какие-то свойственные людям реакции у них еще сохранились. Все в замешательстве уставились на владельцев склада, которые стояли, разинув рты и не веря собственным ушам. Они и умерли с раскрытыми ртами, так как, воспользовавшись их оцепенением, я быстро выхватил пистолет и разрядил его в их головы. У обоих были пистолеты, поэтому я должен был действовать наверняка, тем более что мой крохотный «лилипут» не шел ни в какое сравнение с их грозным оружием.

В ту же секунду Белинда неожиданно для Труди с силой толкнула ее в спину, отбросив к проему для поднятия грузов, и она, не удержавшись на ногах, вывалилась наружу.

Не успел еще затихнуть ее пронзительный отчаянный вопль, как де Грааф бросился на Ван Гельдера и попытался отнять у него пистолет. Мне некогда было следить, чем окончится их борьба. Я мгновенно вскочил на ноги и обрушился на Гудбоди, который потянулся за пистолетом. Гудбоди с грохотом упал навзничь. Удар был очень сильным, и меня очень удивило, что пол склада был таким крепким, что даже не дрогнул. Через секунду я словно тисками обхватил сзади его шею и сжал ее так, словно хотел расплющить, и услышал странный харкающий звук.

Де Грааф лежал ничком на полу, и из раны на лбу текла кровь. Ван Гельдер держал перед собой, как щит, вырывающуюся из его рук Белинду, а от меня пытался вырваться Гудбоди.

— Я отлично изучил таких людей, как Шерман,— спокойным голосом светского человека сказал Ван Гельдер.— Он не станет рисковать жизнью ни в чем не повинного человека, а тем более жизнью такой обаятельной девушки! Что касается Гудбоди, то мне плевать на него. Можете продырявить его, как сито. Вам ясно, что я сказал?

Гудбоди лежал на левом боку, и мне был виден его профиль и правая щека. Она была весьма странного, лилово-красного цвета — то ли потому, что я хоть и ослабил свою хватку, но все еще продолжал душить его, то ли из-за жестоких и несправедливых слов своего босса, который так легко отдал его, словно жертвенную овцу, мне на заклание. Не знаю, что заставило меня посмотреть на него, но уж, конечно, не для того, чтобы сравнивать ценность Белинды и Гудбоди в качестве заложников. Пока Белинда была в руках Ван Гельдера, жизнь его находилась в такой же неприкосновенности, как жизнь человека, вошедшего в церковь. Я, конечно, не имею в виду церкви, в которой пас своих прихожан преподобный отец Гудбоди.

— Прекрасно вас понял,— кивнул я.