— И очень скоро я их вам продемонстрирую,— Гудбоди даже не понизил голос: женщины Хайлера, насладившись кофе, наперебой громко болтали. Гудбоди вытащил из вороха сена брезентовый мешок и вынул из него веревку.

— Будьте начеку, дорогой Марсель! Если господин Шерман сделает хотя бы одно невинное движение, стреляйте! Только не на смерть! В бедро.

Марсель облизал пересохшие губы.

Мне оставалось надеяться, что он не сочтет подозрительными колебания моей рубашки, вызванные ускоренным сердцебиением. Гудбоди подошел ко мне сзади, обвязал веревкой запястье моей правой руки, перекинул веревку через балку над головой, а затем медленно завязал ее на запястье левой руки. Теперь мои руки оказались на уровне ушей. Гудбоди вытащил вторую веревку.

— От моего друга Марселя,— сказал он тоном, каким ведут светскую беседу,— я узнал, как отлично вы владеете руками, и подумал: не исключено, что вы столь же ловко владеете ногами.

Он наклонился и так крепко стянул веревкой мои щиколотки, что это сулило мне перебои кровообращения в ногах.

— Возможно также, что вы захотите прокомментировать спектакль, который мы для вас подготовили, а нам комментарии ни к чему.— Он сунул мне в рот довольно грязный платок, повязав сверху второй платок.— Вас это устраивает, Марсель?

Глаза Марселя заблестели.

Я хочу передать господину Шерману пару ласковых слов от мистера Дюрреля.

Не надо торопиться, дорогой мой. Чуточку попозже! Сейчас нам нужно, чтобы наш общий друг сохранил все свои способности к восприятию спектакля — ясное зрение, острый слух, живой ум, чтобы полностью оценить все нюансы приготовленного специально для него спектакля.

— Да, конечно, мистер Гудбоди!—согласился Марсель и снова плотоядно облизал губы.— Но потом...

— Потом,— милостиво согласился Гудбоди,— можете передать ему столько сообщений от мистера Дюрреля, сколько вам заблагорассудится. Помните только одно: когда сегодня ночью загорится гумно, он должен быть жив. Очень жаль, что мы не сможем вблизи понаблюдать за этим зрелищем!

У него и вправду был опечаленный вид.

— Вы и эта очаровательная молодая девушка на лугу... Когда среди пепла обнаружат ваши обуглившиеся останки, то решат, что какая-то легкомысленная парочка забралась на чердак и предавалась там любовным утехам молодости. Курить на сеновале, как вы только что позволили себе, майор, весьма неразумно. До свидания, мистер Шерман. Скоро мы снова встретимся, а сейчас я хочу поближе посмотреть танец сена. Это прелестный старинный обычай. И вы, конечно, согласитесь со мной.

Он ушел, оставив меня наедине с Марселем, который беспрестанно облизывал губы. Но сейчас мне было не до него. Я стал смотреть через щели.

Женщины уже позавтракали. Мэгги и Труди подошли к гумну и остановились как раз подо мной.

— Пирожные и кофе были очень вкусные, правда?— спросила Труди.

— Да, все было очень вкусное. Спасибо, Труди. Только я слишком задержалась. Мне нужно идти и сделать кое-какие покупки. Что это?

Два аккордеона играли тихую нежную мелодию. Звуки доносились из-за копны сена, которую женщины только что сложили, но музыкантов не было видно. Труди возбужденно вскочила, захлопала в ладоши и потянула Мэгги за руку.

— Это хей! Праздник сена! — воскликнула она, как ребенок, получивший в день рождения желанный подарок.— Они сейчас будут танцевать хей! Для тебя, Мэгги! Ты им понравилась! Теперь ты тоже их подружка!

Женщины, в большинстве своем пожилые, начали двигаться в каком-то замедленном четком ритме. Лица их были лишены всякого выражения. Глядя на них, мне стало не по себе. Положив вилы, как ружья, на плечи, они, выстроившись в шеренгу, начали тяжело притопывать, двигаясь то в одну, то в другую сторону. Ритм становился быстрее, музыка громче. Переплетенные ленточкой косы вздрагивали в такт музыке. Женщины с торжественными, серьезными лицами сделали пируэт и потом стали снова ритмично притопывать, двигаясь из стороны в сторону. Прямая шеренга начала постепенно выгибаться в форме полумесяца.

— Я еще никогда не видела такого танца! — в голосе Мэгги слышалось удивление.

Я тоже не видел еще ничего подобного, но с леденящей кровь уверенностью знал, что никогда не захочу снова увидеть такой танец, хотя в эту минуту все говорило о том, что другого случая у меня и не будет.

Слова Труди были эхом моих мыслей, но их зловещий смысл ускользнул от Мегги.

— И никогда больше не увидишь, Мэгги. Это только начало... Ты им понравилась, Мэгги! Посмотри, они зовут тебя!

— Меня?

— Конечно, тебя! Я говорю, что ты им очень понравилась. Иногда они приглашают меня, а сегодня— тебя.

— Я должна идти, Труди.

— Побудь еще минутку, Мэгги. Ты просто постой впереди и посмотри на них. Прошу тебя, Мэгги. Если ты уйдешь, они обидятся!

— Ну, хорошо,— улыбнулась Мэгги,— только недолго.

Минутой позже, явно смущаясь, Мэгги уже стояла в центре полукруга, а женщины с вилами то приближались к ней, то удалялись. Постепенно рисунок танца изменился, а темп ускорился. Танцующие женщины, убыстряя движения в такт музыке, образовали сомкнувшееся вокруг Мэгги кольцо, которое то сжималось, то расширялось. Приближаясь к Мэгги, женщины с серьезными лицами кланялись, а удаляясь, откидывали головы назад, и их косички взлетали в воздух.

Показался Гудбоди, с доброй ласковой улыбкой стал смотреть на танцующих, словно косвенно участвуя в старинном танцевальном обряде. Подойдя к Труди, он положил ей руку на плечо, а она, просияв, улыбнулась ему.

Мне все больше становилось не по себе. Хотелось отвернуться, но это значило бы предать Мэгги, а я не мог предать ее, хотя, Бог свидетель, ничем не мог помочь ей в эту минуту.

Смущение на лице Мэгги сменилось удивлением и беспокойством. Она с тревогой посмотрела на Труди в просвет между женщинами, и та улыбнулась и весело помахала ей рукой.

Внезапно мелодичная, напевная танцевальная мелодия стала резкой и примитивной, дикой и яростной. Женщины расширили круг и начали снова сжимать его. С чердака я видел Мэгги. Глаза ее были широко раскрыты и со страхом, почти с отчаянием искали Труди. Но напрасно она ждала помощи от этой девушки. Труди уже не улыбалась и, крепко сжав руки в перчатках, медленно и с наслаждением облизывала губы.

Я повернулся и посмотрел на Марселя. Он тоже облизывал губы, наблюдая за танцем так же внимательно, как и за мной, угрожая пистолетом. Я был бессилен помочь Мэгги.

Женщины все теснее сжимали круг. Их лица выражали теперь безжалостную беспощадную жестокость. Страх в глазах Мэгги сменился ужасом. Музыка зазвучала еще резче. И вдруг вилы по-военному взметнулись вверх и с размаху опустились на Мэгги. Она закричала, потом еще раз, но голос ее был едва слышен за оглушающей какофонией звука аккордеонов. Потом она упала, и я мог видеть только спины женщин. Снова и снова высоко поднимая вилы в воздух, они вонзали их в неподвижное тело, лежащее на земле.

Я не мог больше смотреть. Отвел взгляд и увидел Труди. Ее пальцы сжимались и разжимались, в завороженном взгляде было что-то жестокое, животное. Рядом с ней стоял преподобный Гудбоди с благодушным, как всегда, лицом, противоречащим жадно устремленному взгляду и остекленевшим глазам. Большая, злобная душа этого человека давно перешла границы, отделяющие разум от безумия.

Когда музыка начала медленно затихать и мелодия стала спокойной и плавной, я заставил себя посмотреть туда. Женщины понемногу стали успокаиваться, и вилы уже не взлетали в воздух. Одна из женщин отошла в сторону и подхватила на вилы охапку сена. На какой-то миг я увидел лежащую на земле скорченную фигурку в блузке, которая теперь уже не была белой. Потом охапка сена скрыла ее от моих глаз. Вскоре туда же была брошена вторая охапка, а потом еще и еще... А аккордеоны уже играли ностальгическую мелодию о старой Вене, под аккомпанемент которой женщины соорудили над Мэгги новый стог.

Гудбоди и Труди, которая снова улыбалась и весело щебетала, направились в деревню.

Марсель отвернулся от щели и вздохнул:

— У доктора Гудбоди — талант устраивать такие впечатляющие спектакли. Все продумано: и место выбрано подходящее, и время, и чувство меры есть, и атмосфера создана соответствующая! Великолепно! Просто великолепно! — Хорошо модулированный оксфордский акцент, исходивший из этой змеиной головы, был не менее отвратителен, чем смысл произнесенных слов. Как и все остальные, Марсель был безумен.

Он осторожно подошел ко мне сзади, развязал платок, стягивающий мой рот и вытащил грязный, вонючий кляп. Я не думал, что он сделал это из гуманных соображений, и оказался прав. Он лениво бросил:

— А теперь пришла ваша очередь. Я хочу услышать ваши вопли. Женщины не обратят на них внимания, как мне кажется.

Я тоже был в этом уверен и сказал:

— Странно, что доктор Гудбоди решил удалиться отсюда! — мой голос показался мне чужим и глухим. Я с трудом выговаривал слова, будто у меня была повреждена гортань.

Марсель улыбался.

— У доктора Гудбоди есть в Амстердаме дела более срочные и важные.

— И важный груз, который он должен доставить в Амстердам.

— Конечно,— он снова улыбнулся, и его шея раздулась, как у кобры.— Дорогой Шерман, когда человек оказывается в вашем положении, когда он проиграл и должен умереть, классические правила хорошего тона обязывают выигравшего подробно объяснить жертве, какие ошибки совершены ею. Список ваших ошибок такой длинный, что у меня нет ни времени, ни желания разбирать их. Поэтому давайте лучше сразу перейдем к делу.

— К какому делу? — спросил я и подумал: начинается. Но после смерти Мэгги меня охватило безразличие, и все остальное потеряло значение.

— Я говорю о поручении мистера Дюрреля, которое он дал мне.

Острая боль рассекла мне голову и щеку, как топор мясника: Марсель ударил стволом своей «пушки». Показалось, что он сломал мне левую скулу. Я провел языком по зубам и почувствовал, что по крайней мере два из них сломаны.