Трезвая голова и холодный расчет заставили меня немедленно изменить тактику, так как в противном случае меня ждал бы только один конец. И он приближался...

Обстановка совершенно не располагала к воспоминаниям о Мэгги и Белинде, и все же я выкроил несколько мгновений, чтобы подумать о них. Почему они так странно вели себя при последней встрече? Может быть, женская интуиция подсказала им, что со мной произойдет нечто подобное? Может, девушки предвидели мой бесславный конец, но боялись сказать об этом? Хорошо, что они сейчас не видят меня, теперь они могли бы убедиться в своей правоте, и их вера в своего шефа была бы поколеблена. Я дошел до отчаяния и, наверное, соответственно выглядел. Можно было ожидать засады из одного человека — какого-нибудь опытного наемного убийцы: с ним можно было бы справиться. А если повезет—и с двумя. Но такого количества я не ожидал. Отступать было некуда: до конца причала оставалось не дальше двадцати ярдов. Ужасное ощущение испытывает человек, которого преследователи загоняют словно дикого зверя или бешеную собаку, в то время как сотне ярдов спит множество людей и, чтобы спастись, достаточно только отвинтить глушитель и дважды выстрелить в воздух, после чего весь порт придет тебе на помощь. Но я не мог заставить себя вступить так: то, что я должен был сделать, нужно сделать сегодня ночью. Это мой последний шанс, и другого не будет. После сегодняшней ночи моя жизнь в Амстердаме не будет стоить и ломаного гроша. Я не мог заставить себя снять глушитель, пока оставалась хоть тень надежды. Но разве может здравомыслящий человек, находящийся в моем положении, считать, что у него есть тень надежды? Видимо, к здравомыслящим людям я не относился.

Посмотрел на часы. Без шести минут два. Время почти истекло—и для выполнения задачи, и для моей жизни. Я посмотрел на небо. К луне подплывала маленькая тучка. Наверное, этот момент они выберут для следующей, последней атаки. Именно этот момент я должен использовать для последней попытки побега. Посмотрев на палубу баржи, я заметил, что она нагружена металлоломом.

Спрыгнув на палубу баржи, я схватил кусок металла. Снова посмотрел на небо. Тучка наполовину рассеялась, и мне стало ясно, что она закроет только часть луны.

Во второй обойме у меня еще осталось пять патронов. Я выпустил их туда, где, по моим предположениям, спрятались преследователи, желая хоть на несколько секунд задержать их. Потом сунул пистолет в футляр и, положив его не в кобуру, а в карман куртки, задернул молнию. Пробежал по барже до кормы, перебрался на причал. И, подняв голову, увидел, что проклятая тучка прошла мимо луны.

Внезапно я почувствовал себя совершенно спокойным: у меня уже не было выбора. Ничего другого не оставалось, как броситься вперед. Но чтобы не дать своим преследователям прицелиться, я, как безумный, шарахался из стороны в сторону. Они оказались настолько близко от меня, что был отчетливо слышен мягкий стук их шагов. Они хватали меня за куртку.

Внезапно я резко отбросил голову назад, поднял руки, уронил в воду кусок металла, будто это пистолет, и демонстративно тяжело упал на причал. Шатаясь словно пьяный, с трудом встал на ноги, схватился за горло и, опрокинувшись назад, упал в воду. Потом, глубоко вздохнув, набрал воздух в легкие и задержал дыхание перед тем, как погрузиться в воду.

Вода была холодной, но не ледяной, мутной, но не глубокой. Ноги коснулись илистого дна, и я замер на месте. Медленно и осторожно, экономно расходуя свой небольшой резерв, я начал выдыхать воздух.

Если мои предположения правильные, то преследователи решили прикончить меня, и сейчас те двое на центральном причале внимательно и с надеждой смотрят на то место, где мое тело упало в воду. Я с надеждой думал о том, что медленно поднимающиеся на поверхность пузырьки заставят их сделать неверные выводы, надеялся, что на это уйдет не слишком много времени. Воздуха в легких почти не осталось, и долго разыгрывать это представление было невозможно.

Через минуту, которую я принял за пять минут (хотя фактически это были секунды), пузырьки иссякли. Воздуха в легких больше не было. Боль в легких и сердце, которое шумно колотилось в пустой грудной клетке, непрерывно нарастала. Потом началась резкая боль в ушах.

Я оторвал ноги от илистого дна и поплыл направо, надеясь, что сориентировался правильно. Рука коснулась киля какой-то баржи, я подплыл под нее и вынырнул с другой стороны.

Мне казалось, что еще пять-семь минут под водой, и наступит конец. Когда я очутился на поверхности, потребовались вся моя выдержка и сила воли, чтобы не закашляться, так как хриплый кашель наверняка бы услышали на другом конце причала. Если дело касается жизни и смерти, человек всегда найдет в себе силы, о которых никогда даже не подозревает в обычных условиях. Я обошелся несколькими полными, но беззвучными глотками воздуха.

Вначале ничего не было видно, причиной оказался слой мазута на поверхности воды, который на миг слепил мне веки. Я стер его, но все равно ничего не мог различить, кроме темного корпуса баржи, за которой прятался, центрального причала и второй баржи, стоящей параллельно в десяти футах от первой.

До меня донеслись слабые, похожие на едва слышное журчание голоса. Тихо подплыв в корме, я ухватился за руль и осторожно выглянул. На причале стояли двое. Один освещал фонариком то место, куда я упал, оба, наклонившись, напряженно вглядывались в воду, темную и неподвижную.

Потом они выпрямились. Первый пожал плечами и вскинул руки ладонями кверху. Второй кивнул и осторожно потер ногу. Посылая сигнал, первый дважды скрестил руки, поднятые над головой. В ту же минуту послышалось фырканье и чихание запускаемого где-то вблизи дизельного мотора. Видимо, то, что произошло, не привело в восторг ни того, ни другого, так как человек, подававший сигнал, схватил своего хромающего дружка за руку и потащил за собой.

Я подтянулся и попробовал взобраться на баржу. Мне казалось, что это проще простого, но когда борт возвышается над водой фута на четыре, то простое упражнение может оказаться слишком трудоемким. Невыполнимым оно оказалось и для меня. Однако с помощью кормового каната я перевалился через борт и добрых 30 секунд пролежал на палубе баржи, задыхаясь, как выброшенный на берег кит. Казалось, что силы исчерпаны полностью, но постепенно они возвращались вместе с растущим сознанием важности той задачи, которую я поставил перед собой, и необходимости немедленно приступить к ее выполнению.

Все это вместе взятое заставило меня встать на ноги и направиться к носу баржи, откуда был виден берег.

Дружки, полные решимости уничтожить меня, вероятно, испытывали обоснованную радость от хорошо выполненного задания. Сейчас они превратились в едва различимые тени, которые с минуты на минуту растворятся в еще более глубокой тени складских помещений. Подтянувшись, я взобрался на центральный причал и притаился, определяя, откуда доносится шум мотора. Потом нагнулся и побежал к причалу, где была пришвартована баржа с работающим двигателем. Там на четвереньках подполз к ее краю и стал наблюдать. Баржа, длиной около 70 футов, была широкая и неуклюжая.

Передние три четверти ее палубы полностью предназначались для груза и грузовых люков, дальше размещалась рубка, за ней—каюта для экипажа. Сквозь занавешенные окна пробивался неяркий свет.

Из окна рубки выглянул мужчина в фуражке в заговорил с матросом, который поднимался на причал, чтобы отдать швартовы.

Баржа стояла, почти соприкасаясь с причалом. Подождав, пока матрос отвяжет швартовый канат и бросит его на баржу, я неслышно соскочил на палубу, спрятался за каютой и находился там до тех пор, пока не услышал, что все швартовые канаты были сброшены на баржу. Вслед за ними на палубу спрыгнул матрос. Я прокрался к каюте, поднялся по трапу на крышу, переполз на крышу рубки и распластался на ней. Вскоре вспыхнули ходовые огни. Они не мешали мне, так как находились по обе стороны рубки, и место, где я лежал, оставалось в тени. Шум двигателя усилился, и катер начал медленно отходить от причала. И тут мне пришла в голову одна мрачная мысль: не попал ли я из огня да в полымя?


Глава 10

Я знал, что сегодня ночью, придется путешествовать, и предполагал, что буду мокрым насквозь. Но следовало быть более предусмотрительным и отправиться в непромокаемом гидрокостюме аквалангиста. Раньше я почему-то не подумал об ?том, и теперь на крыше рубки расплачивался за свое легкомыслие.

Лежа совершенно неподвижно, я чувствовал, что замерзаю, и боялся окоченеть окончательно. Ночной ветер на Зейдер-Зе был таким пронизывающим, что мог пробрать до костей даже в теплой одежде. К тому же я промок до нитки при вынужденном купании, а замораживающий ветер превратил меня, в леденящую глыбу, с той только разницей, что она неподвижна, а меня непрерывно била дрожь, как человека, заболевшего болотной лихорадкой. Единственным утешением была мысль, что если пойдет дождь, хуже мне не будет.

Одеревеневшими от холода пальцами, которые совершенно не слушались меня, я расстегнул молнию обоих карманов куртки, достал из футляров пистолет и обоймы, перезарядил его и спрятал под брезентовой курткой. Туда же сунул и правую руку, решив, что если указательный палец закоченеет, то не смогу нажать на курок. Но рука мерзла еще сильнее, и пришлось вытащить ее из-под куртки.

Огни Амстердама остались далеко позади, и мы вышли на просторы залива Зейдер-Зе. Баржа шла тем же курсом, которым накануне входила в гавань «Марианна». Описав широкую дугу, она прошла сорсем близко к двум буям, и, как мне показалось, взяла курс на третий буй, находящийся впереди примерно в четырехстах ярдах от нас. Я ни минуты не сомневался, что шкипер делает это вполне сознательно. Двигатель сбросил обороты, и баржа уменьшила скорость. Из каюты на палубу вышли двое мужчин. Это были первые члены экипажа, появившиеся на палубе с тех пор, как мы вышли в море. Я заерзал на крыше, пытаясь получше рассмотреть их. Когда они направились в противоположную сторону, на корму, повернулся на бок.