Я вышел и, заперев машину, направился в клуб. Над входом то вспыхивали, то гасли неоновые надписи «Балинова» и изображение двух танцовщиц, исполняющих гавайский танец хула-хула, хотя мне было совершенно не понятно, какая связь между Индонезией и Гавайскими островами. Если же предположить, что эти танцовщицы с острова Бали, то не ясно, почему они одеты (вернее, раздеты), как гаитянки. По обе стороны от входной двери находились две большие стеклянные витрины, украшенные иллюстрациями, из которых можно было понять, какие наслаждения ожидают посетителей этого клуба. Опытные люди знали, что за этими картинками стоит нечто большее. Если среди иллюстраций попадались изображения девушек, на которых были браслеты и сережки, то они казались чересчур одетыми. Но меня гораздо больше заинтересовала темнокожая физиономия, в упор смотрящая на меня из отражения в стекле. Если бы я не знал, что это я собственной персоной, никогда не поверил бы этому.

Я вошел в здание. Клуб «Балинова» в соответствии с традицией представлял собой небольшое, душное, пропахшее сигаретным дымом помещение. В воздухе витал какой-то неприятный запах, весьма напоминающий горелую резину. Вероятно, хозяева клуба надеялись, что этот запах приведет клиентов в экстаз, при котором они получат максимум удовольствий. На самом деле у посетителей через две-три минуты наступал паралич обоняния. Облака плавающего под потолком дыма слабо пропускали намеренно приглушенный свет, и ослепительный луч прожектора выхватывал только сцену в центре зала, больше похожую на крохотную танцевальную площадку.

За столиками сидели в основном мужчины: от восторженно глазеющих по сторонам юнцов до бодрящихся старичков лет семидесяти, чудом сохранивших зрение. Большинство хорошо одеты, так как ночные

заведения Амстердама не предназначены для бедных, а цены в «Балинове» космические.

Среди посетителей было несколько женщин. Я ни капельки не удивился, увидев Белинду и Мэгги, сидящих за столиком недалеко от входа. На столике перед ними стоял какой-то мутный напиток. Выражения их лиц, особенно Мэгги, были холодные и безразличные.

На какое-то мгновение мне показалось, что я напрасно замаскировался. Никто даже не взглянул в мою сторону. Всем было не до меня. Глаза присутствующих были устремлены на сцену, где молодая, хорошо сложенная красотка, сидящая в пенящейся ванне, под аккомпанемент жуткого грохота и астматического сопения оркестра пыталась дотянуться до полотенца, подвешенного гораздо выше пределов его досягаемости. Казалось, воздух был наэлектризован до предела. Воображение зрителей разыгралось, и каждый представлял в уме немногочисленные возможности, предоставленные девушке.

Я сел рядом с Белиндой, одарив ее улыбкой, которая была совершенно ослепительной на фоне моей темной кожи. Белинда отодвинулась и гордо вздернула носик. Я кивком показал на сцену.

— Почему никто из вас не пойдет помочь ей?

После долгого молчания Мэгги спросила:

— Что у вас с лицом?

— Собрался на маскарад. И, пожалуйста, говорите тише.

— Я звонила в отель две или три минуты назад,— прошептала Белинда.

— Говорить шепотом тоже ни к чему. Сюда меня направил полковник Ван де Грааф. Она привела вас прямо сюда?

Девушки кивнули.

— И никуда не выходила отсюда?

— Через главный вход не выходила,— ответила Мэгги.

— Вы выполнили мое поручение? Запомнили лица монахинь, когда они выходили из церкви?

— Старалась запомнить.

— Вам не бросилось в глаза что-то странное и необычное?

— Нет, если не считать, что все они молоды и очень красивы,— кокетливо сказала Белинда.

—

— Мэгги уже говорила мне об этом. Это все?

Они нерешительно посмотрели друг на друга, а потом Мэгги сказала:

—Нам показалось странным, что в церковь вошло гораздо больше людей, чем вышло оттуда.

—Мне тоже так показалось, а я ведь присутствовала на богослужении,— подтвердила Белинда.

—Да, знаю. Что вы имеете в виду под словами «гораздо больше»?

—Только то, что входящих было гораздо больше,— резко ответила Белинда.

— Вьг проверили — в церкви никого не осталось?

Теперь взорвалась Мэгги:

—Но вы же сами велели следить нам за Астрид Лемэй! У нас не было времени проверять...

—А вдруг кто-то решил остаться в церкви, чтобы помолиться в одиночестве? Вы вообще-то умеете считать?

Губы Белинды сжались, а Мэгги успокаивающе положила ладонь на ее руку.

—А вам не пришло в голову, что кто-то из вас может остаться в церкви?

—Это нечестно, майор Шерман! Конечно, мы можем ошибаться, но с вашей стороны это все равно нечестно.

Когда Мэгги справедливо возмущается, я к ней всегда прислушиваюсь.

—Простите меня, девочки! Когда я нервничаю, то часто отыгрываюсь на людях, которые не могут мне ответить тем же.

Меня тронули их сочувственные, всепрощающие улыбки. Наверное, на мою нервную систему отрицательно повлиял грим: я себя чувствовал не в своей тарелке.

—Успокойтесь. Я делаю гораздо больше ошибок, чем вы.— Так оно и было. Именно в тот момент я совершил одну.из самых своих больших ошибок. Я должен был более внимательно выслушать, что они говорили.

— А что нам делать теперь? — спросила Белинда.

—Да, что нам делать теперь? — послышался голос Мэгги.

Они явно простили меня.

—Обойдите ближайшие ночные клубы. Их здесь предостаточно. Присматривайтесь ко всем: к офици-

—

айткам, артисткам, публике. Возможно, вам посчастливится и вы встретите кого-нибудь из прихожан той церкви.

Белинда недоверчиво посмотрела на меня.

— Неужели монахини ходят по ночным клубам?

— А почему бы и нет? Ходят же епископы на званые вечера.

— Это не одно и то же...

— Во всем мире развлечения — это развлечения, и они никому не чужды,— назидательным тоном сказал я.— Особенно присматривайтесь к тем, на ком платья с длинными рукавами или до локтей.

— Почему? — спросила Белинда.

— Если вы подумаете хорошенько, вам все будет ясно. Когда найдете кого-нибудь из таких людей, выясните, где они живут. Прошу вас к часу быть в отеле. Я заеду за вами.

— А что вы будете делать все это время?—спросила Мэгги.

Я оглядел зал.

— Мне предстоит кое-что разузнать здесь.

— Представляю! — бросила Белинда.

Мэгги уже открыла рот, чтобы одернуть Белинду, но в это время в зале началось что-то невообразимое. Зрители с трудом удерживались на своих местах. Усталая актриса решила прекратить свои мучения весьма эффектным способом. Она перевернула жестяную ванну и, прикрывшись ею, как черепаха панцирем, поползла к полотенцу. Обернувшись им, как Венера, выходящая из морской пены, она выпрямилась, поклонилась зрителям с королевской грацией, которой могла бы позавидовать сама мадам Мельба, последний раз прощающаяся со своими поклонниками в Ковент-Гарден.

Восторженная публика свистела и требовала продолжения с большими подробностями, особенно неистовстовали старцы. Безуспешно! Репертуар актрисы был исчерпан. Она тряхнула головой и мелкими шажками убежала со сцены, оставляя за собой облако мыльных пузырей.

— Вот это номер! — восхищенно сказал я.— Готов поспорить, что ни одной из вас не пришло бы в голову ничего подобного!

— Пойдем, Белинда,— сказала Мэгги.— Нам здесь больше делать нечего!

—

Они встали. Проходя мимо меня, Белинда подмигнула мне, улыбнулась и сказала:

— Таким вы мне больше нравитесь!

Я сидел и, размышляя относительно ее последнего замечания, провожал их глазами до выхода, чтобы проверить, нет ли за ними слежки. Эта предосторожность оказалась не напрасной. Первым за ними пошел жирный массивный человек с отвисшими щеками и добродушной физиономией. За ним поспешило около десятка других. Номер, ради которого большая часть посетителей пришла в ночной клуб, закончился, их здесь уже ничто не удерживало.

Вскоре в клубе осталась только половина его посетителей. Дымовая завеса редела, а видимость, естественно, улучшалась. Я оглянулся по сторонам, но не заметил ничего интересного. В зале все еще суетились официанты. Я заказал виски. Думаю, что тщательный химический анализ едва ли обнаружил бы в нем алкоголь. Какой-то старикашка, похожий на жреца, отправляющего священный ритуал, медленными, привычными движениями протирал тряпкой танцплощадку. Оркестр молчал, и оркестранты, на мой взгляд, начисто лишенные слуха, с удовольствием поглощали пиво, пожертвованное им каким-то, скорее всего, глухим клиентом. И тут я увидел ту, ради которой пришел сюда, и у меня появилось ощущение, что встреча эта будет слишком мимолетной.

Астрид Лемэй стояла у двери, ведущей во внутренние помещения, и какая-то девушка что-то шептала ей на ухо. Лица их были напряженными, движения торопливыми. Видимо, разговор был достаточно важным. Астрид несколько раз кивнула, почти бегом пересекла зал и выскочила через главный вход на улицу. Я устремился за ней и почти догнал ее, когда она свернула на Рембрандтсплейн. Вскоре девушка остановилась.

Я тоже остановился, проследил за направлением ее взгляда и прислушался к звукам, к которым прислушивалась она.

Перед летним кафе, расположенным под навесом, стояла шарманка. Даже теперь, почти ночью, в кафе было полно народа. Шарманка была точной копией той, которая стояла перед моим отелем: такая же яркая раскраска, такой же балдахин из старых пляжных зонтиков и те же одетые в национальные костюмы

марионетки, танцующие на резиновых шнурках. Только звук этой шарманки и ее пестрая раскраска значительно уступали той, которая стояла перед отелем «Эксельсиор». Шарманщик был тоже глубоким стариком и отличался от моего знакомого длинной всклокоченной седой бородой. По-видимому, старик ни разу не мыл и не расчесывал ее с той самой поры, как перестал бриться. На голове у него была шляпа, и одет он был в английскую армейскую шинель, доходящую до щиколоток. Среди лающих звуков, стонов и хрипов, издаваемых шарманкой, мне померещились обрывки мелодий из «Богемы», хотя Пуччини никогда не заставил бы умирающую Мими страдать так, как она страдала теперь. Публика состояла из одного человека, но зато он был очень внимательным слушателем. Я узналего: это был один из той группы юнцов, которую я видел перед своим отелем. Одежда его была потрепанной, но опрятной. Вьющиеся черные волосы падали на худые плечи. Под пиджаком выступали острые лопатки, и хотя я стоял в 20 шагах от него, но отчетливо видел в профиль его лицо: скулы, словно у трупа, были обтянуты кожей, напоминающей цветом старый пергамент. Юноша стоял, прислонясь к шарманке, но отнюдь не из сострадания к Мими — без подпорки он просто упал бы. Парень явно был серьезно болен. Малейшее неосторожное движение, и он рухнул бы на землю. Тело его сотрясали неудержимые конвульсии, из горла вырывался то ли плач, то ли стон. Старик, явно понимая, что клиент явно не выгодный, укоризненно причмокивал языком и беспомощно размахивал руками, напоминая курицу-несушку. Старик то и дело оглядывался, словно кого-то или чего-то боялся.