Она была бледной, но таков уж ее обычный цвет лица. Она молча обслуживала Доршена, который пришел перекусить, распределив работы на борту «Жанны».

Она, однако, прервала работу, стоя с подносом в руках, когда около девяти часов, в черных сабо, морской фуражке на голове и с видом человека, отправляющегося в море, пришел Вио.

Чуть раньше видели, как открылась его дверь. Вио не поздоровался с соседями. Он вышел из дома, глядя прямо перед собой. И он направился к разводному мосту, где собирались все местные моряки, не находящиеся в это время в море.

— Привет! — сказал он им, как и в другие дни.

Но усы его дрожали. Он переводил взгляд с одного на другого, как бы упрашивая ничего ему не говорить, не принимать понимающий вид, не смотреть на него так, как смотрели они.

Потом он внезапно повернул назад и вошел в кафе, поставил локти на стойку, за которой проходила Мари.

— Кофе… — произнес он каким-то сдавленным голосом.

Вероятно, он ожидал, поднимая на нее взгляд, увидеть в ее глазах жалость, понимание, немного симпатии, что-нибудь такое, что можно ожидать от близких.

Но именно в этот момент она повернула голову к набережной, где послышался шум останавливающейся машины, и она, обслуживая его, посмотрела на часы.

Дверца машины открылась и захлопнулась.

Это был Шателар, приехавший на два часа раньше, чем обычно; из машины он вышел тяжелой походкой невыспавшегося человека.

Все это не переросло в драму, однако стало событием хоть и незначительным, но наложившим свой отпечаток на весь день.

Никаких сборищ не происходило, и жандармы, считалось, ничего не знают.

Когда старший Вио вышел из «Морского кафе», он держался подчеркнуто прямо и направился покупать себе провизию так, как это делал всякий раз, выходя в море.

Утром старики говорили, поглядывая на почти траурное небо:

— Должно быть, скоро пойдет снег…

С десяти часов погода определилась. Парящие в воздухе капельки измороси стали еще мельче и гуще. Со стороны моря надвигалась словно дымовая завеса; первыми растаяли очертания волнорезов, затем прибрежных скал, и полчаса спустя все уже ходили той нерешительной походкой, какой обычно передвигаются в тумане.

«Сестра Тереза» все-таки вышла. Скрежет разводного моста разносился дальше, чем обычно, и группа женщин, собравшаяся для прощания, имела размытые очертания; лишь подходя к ней, можно было видеть, как из тумана проступают детали: чья-то шаль, рыжие волосы, ребенок на руках, передник из синего полотна…

Вио был на борту. Он хотел отбыть, делая вид, будто с сыном ничего не произошло. Но не смог удержаться и, когда судно выходило за пределы порта, посмотрел в сторону скал.

Для Порт-ан-Бессена все это стало не просто историей с мальчишкой, которого пьяный отец выгнал из кафе. Марселя знали мало, и именно сейчас вдруг многие принялись укорять себя за то, что никогда не обращали на него внимания.

Об этом говорили в лавках, на улице.

— Были ли хоть у него с собой деньги?

— Откуда, если и дома-то у них денег нет?..

И все поступали так же, как Вио: украдкой бросали взгляды в сторону скал.

Был ли юноша способен на безрассудные поступки? Этого никто не знал. Все видели, как он рос на улице, подобно другим, и никому не приходило в голову посмотреть на него внимательней.

Конечно, в произошедшем никто не был виноват. Они ведь не сделали ничего плохого! Правда, речь-то шла о ребенке, и взрослые ощущали смутные угрызения совести.

Приехав и еще ничего не зная, Шателар — с угрозой в голосе бросил Мари:

— Тебе придется все-таки меня выслушать!

Она не шелохнулась. Она видела, что он плохо спал, а весь его облик говорил, что он на что-то решился. Вместо того чтобы одеться по-городскому, он вырядился в нечто среднее между рыбацким и охотничьим костюмом: в сапоги, без пристежного воротничка, в довольно-таки неприглядный свитер и полинявшую фуражку.

Не означало ли все это, что с него достаточно ничего не делать на своем судне и бродить весь день вокруг девчонки из «Морского кафе»? Он собирался работать руками! Он не боялся испачкаться!

Мари не смогла удержаться от улыбки, увидев, как он сел рядом с Доршеном.

Она поняла, что Учитель говорил о Марселе, и Шателар, подобно другим, казался взволнованным.

Подтверждением стало то, что обещанный разговор с Мари за весь день так и не состоялся. Шателар сделал то, что и обещал своим видом.

«Жанну» привели к стапелям в глубине порта. Во время отлива обнажилось днище судна, стоявшего на больших, покрытых тиной плитах. Виднелись силуэты людей, работавших под килем, и кипящий на огне котел со смолой; она распространяла тяжелый запах гудрона.

Туман не был таким густым, чтобы помешать работе, даже портовую сирену не стали включать. Не было и слишком холодно. Погода стояла какая-то неопределенная, угрюмая, с неприятной и пронизывающей насквозь сыростью; такая погода делает день нескончаемым и вызывает желание впрячься в противную работу, откладываемую долгое время.

Именно этим и воспользовался Шателар, трудившийся, словно обыкновенный рабочий. Как и другие, он макал кисть на длинной палке в смолу, а затем стремительно, чтобы не дать ей застыть, мазал корпус судна.

Понемногу судно, чернеющее с каждым мазком на десяток квадратных сантиметров, принимало вид горы.

Плотники на палубе стучали молотками. Механики завершали установку двигателя.

Шателар долго упорствовал в этой работе, но поскольку на носу судна требовалось нарисовать двойной желтый треугольник, он предпочел переключиться и оставил смолу на своих компаньонов.

Ко времени завтрака он был грязен, обычное воодушевление оставило его. Он ел, поставив локти на стол и глядя на Мари так, будто она была в ответе за все, за эту историю с Марселем, за туман, за ту скучную работу, которую теперь нужно доводить до конца.

В этот день им не удалось все закончить, поскольку прилив вынудил их оставить днище, и они перешли на палубу. Другие рыбаки в гавани трудились в своих баркасах. Время от времени они бросали критические взгляды на «Жанну», посматривая, что на ней делается, и, разумеется, выбранный Шателаром желтый цвет форштевня вместо предыдущего небесно-голубого их коробил, как, впрочем, их коробило бы все, что угодно, ведь речь-то шла о чужаке.

Ссор в этот день хватало. Шателар почти ни за что устроил разнос Учителю, и тот заявил, что это уж слишком. Плотник перевернул горшок с краской, а паяльная лампа полетела в ил, где ее пришлось отыскивать.

Взгляды Мари и Шателара часто пересекались, но по-иному, чем раньше.

Сегодня Мари, казалось, спрашивала:

«Ну, что там у вас?»

А он, насупив брови, отвечал что-то вроде:

«Увидишь, еще не вечер!.. Ты, малышка, меня еще не знаешь!.. Думаешь, и дальше можешь играть со мной… Погоди только, и я тебе покажу, каков я есть…»

Шателар проявлял такое упорство, выражая свои чувства, что Мари не могла удержаться от смеха, возвращаясь на кухню, то и дело поглядывая на себя в зеркало; она была довольна собой.

Не говоря уж о том, как комично он выглядел, перепачкавшись! Другие тоже испачкались краской и илом. Но на нем пятна расположились так, что вид его вызывал смех!

После полудня Мари услышала, как на улице люди говорили о Марселе, определенно о нем, хотя и не упоминали имени. Она с безразличным видом вышла на порог, но разговор уже закончился, и она довольствовалась лишь тем, что бросила взгляд в сторону «Жанны».

Шателар тоже услышал разговор. Ему показалось, что одна женщина рассказывала другой, как она встретила мальчишку около кладбища, то бишь у въезда в город.

Чего ради забивать этим голову?

Когда наступила темнота, Шателар решил вернуться в Шербур, не заходя в «Морское кафе», точнее, он заставлял себя так думать, но сам-то знал, что в конце концов раздраженно войдет туда, гремя сапогами и заглядывая в зеркало, чтобы убедиться в том, что измазан по самые уши.

— Подай-ка мне аперитив!

Он произнес это почти с угрозой, уставился на тонкий силуэт Мари, пробиравшейся между столиками, и разозлился, увидев ее обычно спокойное лицо и услышав ее голос, спрашивающий самым естественным тоном, что уже было одним из проявлений иронии:

— С сельтерской?

Все еще сердившийся Доршен не пришел выпить с ним аперитив, а направился с рабочими в другое кафе. Это было так же глупо, как и все остальное. Так же, как и вопрос хозяина кафе:

— Вы возвращаетесь в Шербур, несмотря на туман?

Может быть, ему переночевать здесь? Он расплатился, сел в машину и тронулся в путь. Мари не вышла посмотреть, как он уезжает, не взглянула в окно. Фары давали слабый желтый свет, обозначавший два плохо различимых круга на мокрой мостовой. В этот момент начала завывать сирена, и так она будет завывать всю ночь.

Мог ли Шателар объяснить, почему он выехал из Порта со скоростью меньше тридцати километров в час? Он не отдавал себе в этом отчета. Он прислушивался к шуму мотора, который ему не нравился, задавался вопросом, хватит ли ему света до конца пути, и эти мелкие заботы, добавляющиеся к целой куче других забот, привели его в ярость, несмотря на одиночество.

Он разминулся с двухколесной повозкой, возвращающейся в город. Городская стена, вдоль которой он ехал, закончилась, и он покатил среди полей, затем внезапно, повинуясь инстинкту, остановил машину.

Что-то хлопнуло по ветровому стеклу. Несколько мгновений ему казалось, что это мелкий камешек, но затем он четко увидел в стекле круглую дырочку, окруженную звездой тонких трещин, и понял, что ее оставила пуля.

Не размышляя, он распахнул дверцу. Он не был вооружен, но не думал об этом. Ожесточенно стиснув челюсти, сжав кулаки, он огляделся вокруг, пытаясь различить человеческую фигуру сквозь вату тумана, окружавшего его.

— Мерзость!.. — повторял Шателар сквозь зубы.

Неожиданно он отпрыгнул, потому что скорее почувствовал, чем услышал какое-то движение недалеко от себя. Он встретился с живым существом, рванулся вперед и с кем-то покатился по земле, ругаясь и лупя что было силы, в то время как под ним послышались приглушенные стоны.