В его объяснении не чувствовалось ни малейшего замешательства, хотя это была первая наша встреча после сцены на Монтегю-сквер.

— Видели вы Рэчель? — спросила я.

Он коротко вздохнул и взял меня за руку. Конечно, я вырвала бы свою руку, если бы тон его ответа не поразил меня.

— Я видел Рэчель, — сказал он совершенно спокойно, — вам известно, дорогой друг, что она была помолвлена со мной? Но она вдруг решилась взять назад свое слово. Размышления убедили ее, что для нашего обоюдного блага будет лучше, если она возьмет назад опрометчивое обещание и предоставит мне свободу сделать другой, более счастливый выбор. Это единственная причина, на которую она ссылается, и единственный ответ, который она мне дает.

— А что вы сделали с своей стороны? — спросила я. — Покорились?

— Да, — ответил он с самым невозмутимым спокойствием, — я покорился.

Его поведение при подобных обстоятельствах было настолько непостижимо, что я стояла вне себя от изумления, в то время как рука моя лежала в его руке. Смотреть вытаращив глаза на кого бы то ни было — грубо, а на джентльмена — неделикатно. Я совершила оба эти неприличных поступка. И я произнесла, как во сне:

— Что это значит?

— Позвольте все рассказать вам, — ответил он, — и давайте лучше сядем.

Он подвел меня к креслу. Я смутно припоминаю, что он был очень внимателен. Кажется, он обнял меня рукою, чтобы поддержать меня, — хотя не знаю этого наверно. Я была совершенно беспомощна, а его обращение с дамами всегда такое сердечное. Во всяком случае, мы сели. За это я могу поручиться, если не могу поручиться ни за что другое.

Глава VII

— Я лишился прелестной невесты, превосходного общественного положения и богатого дохода, — начал мистер Годфри, — и покорился этому без борьбы.

Что может быть причиною такого необыкновенного поведения? Мой драгоценный друг, причины нет.

— Причины нет? — повторила я.

— Позвольте мне, дорогая мисс Клак, привести вам для сравнения в пример ребенка, — продолжал он. — Ребенок избирает какую-нибудь линию в своих поступках всегда непосредственно. Вы удивлены этим и пытаетесь узнать причину. Бедняжка неспособен объяснить вам эту причину. Вы можете точно так же спросить траву, почему она растет, и птиц, почему они поют. Так вот, в данном случае я похож на милого ребенка, на траву, на птиц. Я не знаю, почему я сделал предложение мисс Вериндер. Я не знаю, почему я постыдно пренебрег моими милыми дамами. Я по знаю, как мог я отречься от комитета материнского попечительства. Вы говорите ребенку: почему ты капризничаешь? А этот ангелочек засунет палец в рот и сам не знает.

Совершенно так, как со мною, мисс Клак! Я не могу признаться в этом никому другому. Но я чувствую себя обязанным признаться вам.

Я начала приходить в себя. Мне предлагалось разобраться в нравственной проблеме. Меня глубоко интересуют нравственные проблемы, и думаю, я довольно искусно их разрешаю.

— Лучший из друзей, изощрите ваш разум и помогите мне, — продолжал он.

— Скажите мне, почему настало время, когда мои матримониальные планы кажутся мне чем-то вроде сна. Почему мне вдруг пришло в голову, что мое истинное счастье в том, чтобы помогать моим милым дамам в исполнении скромных, полезных дел и чтобы произносить немногие убедительные слова, когда меня вызывает председатель? На что мне общественное положение? Оно у меня и без того есть. На что мне доход? Я и так могу заплатить за свой насущный хлеб, за свою миленькую квартирку и за два фрака в год. На что мне мисс Вериндер? Она призналась мне собственными устами (это между нами, милая мисс Клак), что любит другого человека и выходит за меня замуж только для того, чтобы скорее выбросить этого человека из головы. Какой ужасный союз! О боже мой! Какой ужасный союз! Вот о чем я размышлял, мисс Клак, когда узнал, что и она также передумала и предложила мне взять свое слово обратно. Я почувствовал (в этом не может быть ни малейшего сомнения) чрезвычайное облегчение. Месяц назад я с восторгом прижимал ее к груди.

Час тому назад радость, когда я узнал, что никогда более не прижму ее к груди, опьянила меня, как крепкий напиток. Это кажется невозможным, — этого как будто не может быть. А между тем это факты, как я имел честь сообщить вам, когда мы с вами сели на эти два стула. Я лишился прелестной невесты, прекрасного дохода и покорился этому без борьбы. Как вы можете это объяснить, милый друг? Самому мне объяснение недоступно, оно выше моих сил.

Его великолепная голова опустилась на грудь, и он с отчаянием отказался от разрешения нравственной проблемы.

Я была глубоко тронута. Болезнь стала для меня ясна, как день. Все мы по опыту знаем, что люди с высокими способностями часто опускаются до уровня самых ограниченных людей, окружающих их. Без сомнения, цель мудрого провидения заключается в том, чтобы напомнить великим мира сего, что и они смертны и что власть, давшая им их величие, может также и отнять его.

Теперь, как мне кажется, читателю легко различить в печальных поступках милого мистера Годфри, — которых я была невидимой свидетельницей, — одно из таких полезных унижений.

Я изложила ему свой взгляд в немногих простых и сестринских словах. На его радость приятно было смотреть. Он прижимал к губам попеременно то ту, то другую мою руку. Взволнованная торжеством при мысли, что он вернется к нам, я позволила ему делать, что он хочет, с моими руками. Я зажмурила глаза. В экстазе духовного самозабвения я опустила голову на его плечо.

Через минуту я, конечно, упала бы в обморок на его руки, если бы шум внешнего мира не заставил меня опомниться. Противное звяканье ножей и вилок послышалось за дверьми, — лакей пришел накрывать стол для завтрака.

Мистер Годфри вскочил и взглянул на часы, стоявшие на камине.

— Как летит время, когда я с вами! — воскликнул он. — Я опоздаю к поезду.

Я осмелилась спросить у него, почему он так торопится вернуться в Лондон. Его ответ напомнил мне о семейных затруднениях, которым еще предстояло наступить.

— Я получил письмо от отца, — сказал он. — Дела принуждают его ехать из Фризинголла в Лондон сегодня, и он намерен приехать сюда или сегодня вечером или завтра утром. Необходимо поставить его в известность о том, что случилось между Рэчель и мною.

С этими словами он поспешил уйти. Точно так же торопясь со своей стороны, я побежала наверх, успокоиться в своей комнате до того, как встречусь с тетушкой Эбльуайт и Рэчель за завтраком.

Мне хорошо известно, что все оскверняющее мнение света обвинило мистера Годфри в том, что он по каким-то своим соображениям освободил Рэчель от данного ею слова при первом же удобном случае, который ему представился.

До ушей моих дошло также, что его нетерпеливое желание восстановить себя в моих глазах было приписано некоторыми лицами корыстолюбивому намерению примириться (через меня) с одной почтенной дамой, членом комитета материнского попечительства, обильно одаренной благами мира сего и бывшей моим кротким и возлюбленным другом. Я упоминаю об этих гнусных сплетнях только для того, чтобы объявить, что они никогда не имели ни малейшего влияния на мою душу.

Я сошла вниз к завтраку, с нетерпением желая видеть, как подействовал на Рэчель разрыв с женихом.

Мне показалось (но признаюсь, я плохой судья в подобных вещах), что полученная ею свобода вернула ее к прежним мыслям о другом человеке, которого она любила, и что она злилась на себя за то, что не могла преодолеть чувства, которого в душе стыдилась. Кто был этот человек? Я догадывалась, — но бесполезно было тратить время на пустые соображения.

Если мне удастся обратить ее, она, разумеется, не будет иметь тайн от меня. Я услышу все об этом человеке, я услышу все и о Лунном камне. Если бы даже у меня не было высшей цели довести ее до высоты духовного сознания, — одного только желания освободить ее душу от этих греховных тайн было бы достаточно, чтобы поощрить меня действовать дальше.

Тетушка Эбльуайт делала вечером моцион в кресле для больных. Рэчель провожала ее.

— Хотелось бы мне самой тащить это кресло, — беспокойно произнесла она, — хотелось бы мне утомить себя до такой степени, чтобы свалиться!

Ее состояние не изменилось и к вечеру. Я нашла в одном из драгоценных изданий моего друга — “Житие, послания и труды мисс Джейн-Энн Стампер”, сорок пятое издание — места, чудесно подходившие к данному положению Рэчель. Но когда я предложила ей прочесть их, она отошла от меня к фортепиано. Как же мало она знала серьезных людей, если могла подумать, что мое терпение так быстро истощится. Я оставила при себе мисс Джейн Стампер и ожидала событий с неизменным упованием на будущее.

Старик Эбльуайт совсем не приехал в этот вечер. Но я знала, какое значение этот алчный мирянин приписывает браку своего сына с мисс Вериндер, и была твердо уверена, что (как бы ни мешал этому мистер Годфри) мы увидим его на следующий день.

И действительно, на следующий день, как я и предвидела, тетушке Эбльуайт, насколько позволила ей ее природа, пришлось выказать нечто вроде удивления при внезапном появлении ее мужа. Не успел он пробыть в доме и минуты, как вслед за ним явилось, к моему великому удивлению, неожиданное и запутанное обстоятельство в виде мистера Бреффа.

Не помню, чтобы когда-нибудь присутствие стряпчего было мне более неприятно, нежели в эту минуту. Он, по-видимому, приготовился к военным действиям.

— Какой приятный сюрприз, сэр, — сказал мистер Эбльуайт, обращаясь к мистеру Бреффу с обманчивой вежливостью. — Когда я выходил вчера из вашей конторы, я не ожидал иметь честь видеть вас в Брайтоне сегодня.

— После вашего ухода я мысленно перебрал весь наш разговор, — ответил мистер Брефф, — и мне пришло в голову, что, может быть, я буду здесь полезен. Я едва успел к поезду и не видел, в каком вагоне вы ехали.