Я встал, подошел к висевшему на столе зеркалу и стал причесываться, опасаясь, что ударю Римму, если не займу чем-нибудь руки.

— Денег у меня нет, и в кафе мы не пойдем. Убирайся! Мне противно смотреть на тебя.

Римма присела на краешек кровати, запустила руку под блузку и почесалась.

— А у меня есть деньги! Сегодня я угощаю тебя ужином. Я не такая жадная, как ты. Мы закажем телятину со спагетти.

Я повернулся и посмотрел на нее.

— У тебя есть деньги? Откуда?

— Получила в киностудии «Пасифик». Мне позвонили оттуда сразу же после твоего ухода. Я три часа работала статисткой на массовых съемках.

— Спорю, что лжешь! Тебя отблагодарил в темном переулке какой-нибудь старик.

Римма хихикнула.

— Нет, я участвовала в массовых съемках. Могу сообщить еще кое-что. Я знаю, где мы можем достать пять тысяч долларов, о которых ты так беспокоишься.

Я отложил расческу и снова взглянул на Римму.

— О чем ты говоришь, черт возьми?!

Римма принялась рассматривать свои руки. Они были грязные, с трауром под ногтями.

— Всего только о пяти тысячах на лечение.

— Ну и что?

— Я знаю, где их можно достать.

Я глубоко перевел дыхание.

— Бывают минуты, когда мне хочется поколотить тебя, — сказал я. — И ты доведешь меня до этого.

Римма снова хихикнула.

— И все же я знаю, где достать деньги.

— Превосходно. Где же?

— Ларри Ловенштейн мне сказал.

Я засунул руки глубоко в карманы брюк.

— Перестань говорить загадками. Кто этот Ларри Ловенштейн?

— Мой приятель. — Римма откинулась на кровати и оперлась на локти. Вид у нее был ничуть не соблазнительней, чем у тарелки остывшего супа. — Он работает в отделе кадров киностудии и сообщил мне, что в кассе у него иногда хранится по десяти и даже больше тысяч долларов для расплаты со статистами. Замок в кассе — сущий пустяк.

Я закурил, чувствуя, как у меня затряслись руки.

— Какое мне дело до того, сколько денег в кассе киностудии?

— Я думала, мы тихонько проберемся туда и хапнем денежки.

— Нечего сказать, блестящая идея! А ты подумала, как отнесется к этому киностудия? Может, тебе приходилось слышать, что бывает за «хапнем»?

Римма по обыкновению наморщила нос и передернула плечами.

— Просто у меня мелькнула такая мысль. Но если тебя не устраивает, то давай забудем.

— Спасибо за добрый совет. Я так и сделаю.

— Пожалуйста. Поступай, как знаешь. Я-то думала, что ты очень хочешь достать деньги!

— Очень. Только не таким путем.

Римма встала.

— Пойдем куда-нибудь поедим.

— Отправляйся одна. Мне нужно кое-что сделать.

Римма медленно подошла к двери.

— А то пойдем? Я не скупая, угощу. Или, может, тебе гордыня не позволяет поесть за мой счет?

— Моя гордыня тут ни при чем. У меня есть более важное дело, мне надо переговорить с Расти и одолжить у него денег на билет домой. Я уезжаю.

На лице Риммы промелькнуло удивление.

— Это почему же?

— Потому что я без работы. Питаться воздухом я еще не научился и поэтому возвращаюсь домой.

— Ты можешь получить работу в киностудии «Пасифик». Завтра там большие массовые съемки, им нужны статисты.

— Да? Как же это сделать?

— Я тебе помогу. Завтра отправимся туда вместе. Тебе дадут работу. А сейчас пойдем поедим. Я просто умираю от голода.

Я согласился, потому что был голоден и потому, что у меня не хватало сил продолжать спор.

Мы пришли в маленький итальянский ресторан и заказали спагетти, оказавшиеся очень вкусными, и телятину в масле, нарезанную тонкими ломтиками.

— Ширли действительно сказал, что я умею петь? — спросила Римма в середине обеда.

— Сказал. По его словам, он заключит с тобой контракт, как только ты вылечишься.

Она отставила тарелку и закурила.

— Взять деньги в киностудии — проще простого.

— Ни ради тебя, ни ради кого другого я на это не пойду.

— Я думала, что ты в самом деле хочешь помочь мне вылечиться.

— Довольно! Мне осточертело говорить о твоем лечении, и сама ты осточертела.

Кто-то опустил монету в радиолу-автомат. Джой Миллер запела «Некоторые дни». Мы оба внимательно слушали. Миллер пела слишком громко, в ее голосе слышался какой-то металлический оттенок, к тому же она часто фальшивила. Пленка со звукозаписью, лежавшая у меня в кармане, не шла ни в какое сравнение с этой пластинкой.

— Полмиллиона в год! — задумчиво проговорила Римма. — А ведь певица-то она совсем неважная, правда?

— Правда-то правда, и все же гораздо лучше тебя, хотя бы уже потому, что ей не нужно лечиться. Пошли. Я хочу спать.

Мы возвратились в пансион, и Римма остановилась на пороге моей комнаты.

— Если хочешь, можешь ночевать у меня. Я в настроении.

— Чего не могу сказать о себе, — ответил я и захлопнул дверь у нее перед носом.

Я лежал в темноте и думал над словами Риммы: «Взять деньги в киностудии проще простого…» Надо забыть об этом, твердил я себе. Да, мне приходится трудно, но я еще не настолько пал. И все же мысль о деньгах не выходила у меня из головы. Если бы только мне удалось помочь Римме вылечиться…

Размышляя так, я незаметно уснул.

На следующий день, около восьми утра, мы на автобусе поехали в Голливуд. Через главные ворота киностудии «Пасифик» двигался непрерывный поток людей, и мы замешались в толпе.

— Время у нас еще есть, — сказала Римма. — Съемка начнется не раньше десяти. Пойдем, я попрошу Ларри устроить тебя на работу.

Я последовал за ней.

В стороне от главного здания находилось несколько низких одноэтажных домиков. Около одного из них стоял высокий худой человек в вельветовых брюках и в голубой рубашке.

Я возненавидел его с первого взгляда. Плохо выбритый, с бледным одутловатым лицом и близко посаженными, бегающими глазками, он напоминал сутенера, ищущего заработка.

Человек глумливо бросил Римме:

— Хэлло, милашка! Пришла поработать? — Он посмотрел на меня. — А это что за фрукт?

— Мой приятель. Ларри, ты не сможешь его пристроить статистом?

— А почему бы и нет? Чем вас больше, тем веселее. Как зовут?

— Джефф Гордон, — ответила Римма за меня.

— Хорошо, я его беру. — Ларри обратился ко мне: — Отправляйся в студию номер три, дружище. Прямо по аллее, затем второй поворот направо.

— Иди пока один, — сказала Римма. — Мне нужно переговорить с Ларри.

Ловенштейн подмигнул мне:

— Все они хотят переговорить минуточку со мной!

Я пошел по аллее, но на полпути оглянулся. Римма и Ловенштейн направлялись в контору. Он обнял ее за плечи и, склонившись над ней, что-то говорил. Я остановился.

Через несколько минут Римма вышла из конторы и присоединилась ко мне.

— Я взглянула на двери. Ничего хитрого. Замок ящика стола, где хранятся деньги, посложнее, но я сумею его открыть, если хватит времени.

Я промолчал.

— Мы успеем все обделать за сегодняшнюю ночь, — продолжала Римма. — Здесь ведь легко «заблудиться». Кстати, я знаю тут местечко, где можно пересидеть до утра. Видишь, все очень просто.

Мои колебания были недолгими. Я говорил себе, что, если не пойду сейчас на риск, мне придется вернуться домой и вести жалкую жизнь неудачника. Если же я вылечу девушку, то мы оба будем обеспечены.

В ту минуту я думал только о том, какие возможности откроют передо мной десять процентов с полмиллиона долларов.

— Хорошо, — сказал я. — Если ты решилась, я с тобой.

2

Мы лежали бок о бок в темноте под большой сценой в студии номер три. Уже несколько часов мы провели в этом положении, прислушиваясь к топоту ног над нами, крикам рабочих, готовивших декорации к завтрашней съемке, и к брани чем-то недовольного режиссера.

С утра и до темноты я и Римма работали под жаркими лучами юпитера вместе с другими статистами — толпой никому не нужных людей, цеплявшихся за Голливуд в надежде, что когда-нибудь кто-нибудь их заметит и они засверкают в созвездии других кинозвезд. Пока же они трудились в поте лица своего, и мы, ненавидя их, делали то же самое.

Одну сцену мы повторяли бессчетное количество раз с одиннадцати утра до семи вечера, и, должен признаться, такого трудного дня у меня еще никогда не было.

В конце концов режиссер объявил перерыв.

— Ну, хорошо, ребята! — крикнул он в микрофон. — Приходите завтра ровно в девять в той же одежде, что и сегодня.

Римма взяла меня за руку.

— Держись ко мне поближе и пошевеливайся, когда я дам тебе знать.

Мы тащились в самом конце вереницы усталых, покрытых потом статистов. У меня колотилось сердце, но я не позволял себе задумываться над тем, что мне предстояло сделать.

— Сюда! — шепнула Римма и подтолкнула меня.

Мы незаметно свернули в аллею, ведущую к боковому входу в третью студию, и без всяких осложнений пробрались под сцену. Первые три часа мы лежали тихо, как мыши, опасаясь, что кто-нибудь нас обнаружит, но часам к десяти рабочие разошлись, и мы остались одни.

Нам очень хотелось курить, и мы достали по сигарете. Слабый огонек спички отразился в глазах Риммы, и она, взглянув на меня, сморщила нос.