— Но, Селма, ведь это Бродвей… — неуверенно начала Лоретт.

— Послушай, дорогая моя, — прервала ее Селма Пилтер. — Если ты серьезно думаешь о карьере певицы, то нет более быстрого способа добиться признания. Не можешь же ты годами околачиваться в клубах. Если хочешь стать звездой, нужно завоевать соответствующую публику. Хотя телевидение создает хорошую рекламу, это не кратчайший путь. Посмотри на Барбару Стрейзанд — она добилась всего, только попав на Бродвей. Джи-Джи карабкалась к вершине на радио, но то была другая эпоха. Рекламу ты получила, теперь тебе нужно показать себя, и поскорее, пока публика тебя помнит. Вот почему я советую отказаться от голливудского предложения — Голливуд отнимает слишком много времени. Конечно, если бы у тебя не было качеств звезды, тогда другое дело. Но с твоим голосом и тем, что с тобой произошло, грех упускать такую возможность.

— Вы действительно так думаете?

— Я слишком давно в этом бизнесе, чтобы тратить время на посредственность. И Оррин Стайн тоже. Если Оррин приглашает тебя в свой мюзикл, значит, считает, что ты справишься. Он не станет рисковать почти полумиллионом долларов своих спонсоров, не говоря уже о своей репутации, только ради хорошенького личика и нескольких дюжин газетных вырезок.

— Мне дадут главную роль?

Старуха усмехнулась:

— Ты говоришь так, словно уже стала звездой. Это музыкальное ревю, дорогая, битком набитое свежими молодыми талантами, — Оррин умеет подбирать завтрашних звезд. Для тебя он предназначает сольный номер — только ты, фортепиано и прожектор для подсветки. Большей уверенности в тебе он не мог продемонстрировать. Так что советую тебе согласиться.

Лоретт согласилась — и рекламная машина начала работать вовсю благодаря Селме Пилтер и пресс-агенту Стайна, не упоминая уже Кипа Кипли и ему подобных. Марта Беллина, вернувшись с гастролей, стала давать девушке уроки вокального мастерства.

— Это самое малое, что я могу сделать для племянницы Глори, — говорила ей пожилая оперная певица. — А твой голос напоминает мне ее.

Эллери, все еще гоняющийся за четырехбуквенным блуждающим огоньком в деле об убийстве Глори Гилд, выкроил время, чтобы приехать на такси к уже ветхому Римскому театру на Западной Сорок седьмой улице, где репетировала труппа Стайна, и с помощью шапочного знакомства со швейцаром, а также пяти долларов проскользнул в один из последних рядов.

Это оказалось правдой. Сходство заставляло вздрогнуть и покрыться гусиной кожей. Девушка от природы великолепно владела голосом — тем же голосом, который, как мог бы поклясться Эллери, звучал на старых пластинках Глори Гилд, доставлявших ему такое наслаждение.

Лоретт сидела у рояля на пустой сцене в своей повседневной одежде, без грима, изредка заглядывая в текст. Из ее горла исходил тот же тихий, трепетный голос, который некогда околдовывал миллионы радиослушателей ее тети. Он был столь же интимным, обращенным не ко всему залу, а к каждому слушателю, чтобы тот мог унести его с собой и мечтать о нем. Билли Годенс, которому Стайн поручил писать музыку для его ревю, уделял особое внимание соло Лоретт, подгоняя его стиль и настроение к ее голосу, пока музыкальный материал не стал составлять с ним единое целое. Годенс благоразумно отказался от стилей бит, рок и фолк, вернувшись к страстным балладам эпохи Глори Гилд — песням, которые трогали до глубины души. (Позднее Эллери узнал, что вся остальная музыка шоу была выдержана в современном стиле. Оррин Стайн предоставил Лоретт витрину. Он знал, что делает.)

Она произведет сенсацию, подумал Эллери, и в этот момент в голове у него вспыхнула молния, сулящая сенсацию куда большую, чем девушка на сцене.

Несколько минут он сидел неподвижно, пытаясь все обдумать.

Сомнений не было — Джи-Джи имела в виду именно это.

Поднявшись, Эллери отправился на поиски телефона.

Глава 35

— Не спрашивайте меня, почему мне пришло это в голову на репетиции Лоретт, — часом позже говорил Эллери в офисе Вассера нотариусу, своему отцу, Гарри Берку и Роберте. — Возможно, потому, что она создавала музыку, — именно создавала! — а в музыке заключена тайна этой штуки.

— О чем ты, сынок? — осведомился инспектор Квин. — Какой штуки?

— F-a-c-e, — ответил Эллери. — Сообщения, которое умирающая Джи-Джи оставила на своем столе.

— Ну и при чем тут музыка?

— При всем. — Эллери был слишком возбужден, чтобы говорить сидя, — он метался по кабинету Вассера, словно стараясь увернуться от шершней. — Не знаю, как я мог быть настолько туп. Ведь все скрывалось в этих четырех буквах. Обратите внимание, что я говорю «четыре буквы», а не «слово».

— А вы обратите внимание, мистер Квин, — сказал Вассер, чей тик резко усилился, — что я уже перестал вас понимать.

— Сейчас поймете. Дайте мне прийти в себя. Я чувствую себя так, словно выпил десять порций виски и внезапно очутился на свежем воздухе… Слушайте. Джи-Джи написала «face». Было очевидно, что она подразумевала под этим указание на своего убийцу. Но мне также становилось все более очевидно, о чем свидетельствует моя жуткая мигрень, что как ключевое слово к личности убийцы «лицо» не означает ровным счетом ничего. Естественно, возникает вопрос. Что, если это не было ключевым словом?

Инспектор нахмурился.

— Но в таком случае…

— Вот именно. Если оно не было ключевым словом, то какого рода ключом это могло быть? Я обдумывал всевозможные варианты, кроме правильного, который был настолько очевиден, что никто из нас его не замечал. Ибо если «face» не являлось ключевым словом, то оно становилось ключом, состоящим из четырех букв английского алфавита, образующих не слово, а какую-то иную последовательность, имеющую смысловое значение.

— Код? — предположил старик.

— Пожалуйста, не прерывай полет моих мыслей. На чем я остановился? Ах да. Когда начинаешь думать об этом с такой точки зрения, сразу приходит в голову, что Джи-Джи написала свое послание как четыре отдельные буквы. Ведь она даже разделила их интервалами. Правда, подобные интервалы были вообще свойственны ее почерку, поэтому буквы походили скорее на печатные, чем на обычные письменные. Но если подумать о «f-a-c-е» не как о слове, а в ином контексте, все становится ясным.

— Только не мне. — Шотландец нахмурился. — В каком контексте?

— Что нам известно о занятиях Глори Гилд? Во-первых, будучи певицей, она посвятила всю себя музыке. Во-вторых, уйдя на покой, она помешалась на загадках. Теперь подумайте о «f-a-c-е» как о музыкальной загадке.

Последовало молчание — музыкальное и загадочное. Эллери сиял — в своих рассуждениях он достиг космической скорости, а это всегда приводило его в состояние эйфории. Его отец, Вассер и Берк не обнаруживали никаких признаков понимания. Большие глаза Роберты блеснули под сдвинутыми бровями, как будто ей что-то пришло в голову, но потом она покачала головой.

— В детстве я училась музыке, поэтому вроде должна понимать, куда вы клоните, Эллери. Но я не понимаю.

— Что в музыке означает «f-a-c-е», Роберта?

— Лицо?

— Не слово, а буквы.

— Вы имеете в виду, что f, a, c и e — это ноты?[49]

— А что же еще? Конечно, ноты! Какие именно?

— В каком смысле?

— Где они расположены на нотоносце?

— Если бы у меня была нотная бумага…

— Вы позволите, мистер Вассер?.. — Эллери схватил со стола нотариуса лист желтой писчей бумаги, ручку и начал быстро писать. Когда он поднял лист, все увидели нотоносец из пяти параллельных линий:



— Вот нотный стан в ключе «соль» — в скрипичном ключе. Роберта, покажите нам, где находятся на нем ноты f, a, c и e.