Эдгар Аллан По - Лирика в переводах русских поэтов

Трирема легкая, по брызжущим волнам

когда-то несшая, в лазури чистой моря,

пловца усталого к родимым берегам:

вот красота твоя, не знающая горя.

И я ведь был пловцом. И ты, моя Наяда,

меня спасти от бурь мне послана судьбой.

И золото кудрей, и мрамор твой живой

мне сделали родным забытый мир Эллады.

И Рим, великий Рим — мне сделался родной.

О, ты зовешь меня! Я вижу яркий свет:

зажжен светильник твой; в твоих очах привет.

Статуя дивная, мои мечты лилея, ты там

стоишь в окне… О радость! о Психея

страны, которой нет!

Мне красота твоя, Елена, —

Никейских странствий корабли…

Они к отчизне вожделенной

Пловца усталого несли

По волнам до земли.

Я плыл сквозь шторм, мечтой томимый:

Наяды взор, античный лик…

Влекомый им неодолимо,

Я славу Греции постиг

И грозное величье Рима.

Ты, в нише у окна белея,

Сжимаешь, статуя над мглой,

Агатовый светильник свой.

Там родина твоя, Психея,

Там край святой!

Елена, красота твоя

Мне — словно парус морякам,

Скитальцам, древним, как земля,

Ведущим корабли в Пергам,

К фригийским берегам.

Как зов Наяд мне голос твой

Звучит за ропотом глухим

Морей, ведя меня домой,

К сиянью Греции святой

И славе, чье имя — Рим.

В алмазной раме у окна

Вот ты стоишь, стройна, как взмах

Крыла, с лампадою в руках —

Психея! — не оставь меня

В заветных снах!

Елена, красота твоя,

Как челн никейский, легкокрыла,

К морям благоуханным я

Плыву в отцовские края! —

Ты древность для меня открыла.

Твои античные черты

С игривой прелестью Наяды

Для нас классически чисты:

К величью Рима и Эллады

Скитальца возвращаешь ты.

Тебя я вижу в блеске окон

С лампадой в мраморной руке,

И гиацинтовый твой локон

Созвучен певческой тоске

О райском далеке.

Есть в небе дух Израфел,

«Чье сердце лютней звучит»,

И никто так не пел,

Как поет Израфел:

Пенье звезд умолкает, и блеск их бел,

Чтоб восторгом звезд небосвод пламенел, —

Так легенда гласит.

В недрах тишины

Звук возник,

И алеет лик

Влюбленной луны.

В красных отблесках безмолвно

Застывают стрелы молний,

И Плеяды, семь сестер,

Слышат, как звенит простор.

И хоры звезд ночами

Спешат поведать миру,

Что из созвездья Лиры

Дух исторгает пламя.

Он звездных струн перстами

Касается, звеня,

И плещет над струнами

Живой аккорд огня!

Израфел живет в лазури,

Там, где мудрость бесконечна,

Где любовь — единый бог,

Где, горя красой извечной,

Льют на землю взоры гурий

Света звездного поток.

Бард небесный, Израфел,

Лучший в мире ты по праву:

Песнь бесстрастную презрел!

Лавры — вечный твой удел,

Ибо мудрых песен слава

В том, чтоб голос пламенел!

Если полон мудрой страсти

Ритм пылающих аккордов, —

Горе, радость, боль и счастье

Слиты вместе в пенье гордом!

Пой, Израфел, чтобы звезды молчали,

В небе властвуешь ты!

А в мире радости и печали,

Где цветы — всего лишь цветы,

Тень песен, упавшую с высоты,

Мы солнечным светом назвали.

Но если бы выпал мне, о Израфел,

Твой горний удел,

Тебе же — удел земной,

Ты бы дольних песен моих не пропел,

А я бы смелей, чем ты, звенел

Небесною струной.

Пребывает ангел в высях

«С лютней-сердцем». Се — Израфил.

У него на устах

И в его перстах —

Песнь, настолько прекрасная, что в небесах

Гимны звезд замирают, ликованье в мирах,

Чуть Певец возгласил.

И, взойдя в зенит,

Полная луна

Пеньем прельщена —

Блаженное, звенит,

Переливаются рулады, —

И встают Плеяды,

Рдея, — божьи чада,

Семь из мириады.

И молвит звездный хор,

И вторит голос лун,

И зрит небесный взор:

Певец персты простер

Над Лирой, вечно юн, —

И вспыхнул метеор

Напева стройных струн!

Там Израфил поет,

Где мудрость воскрылила,

Где Бог в любви живет,

Где гурий красота

Сиянием светила

Над миром разлита.

Божественный Певец!

Ты прав, отринув холод

Бесчувственных сердец.

Тебе вручен венец!

Ты чист и вечно молод!

Ты победил, мудрец!

Плачь, смейся, пламеней!

Пройди надмирным лазом

Сквозь лабиринт страстей

Туда, где правит Разум, —

Охваченный экстазом!

Ты — светоч неземной,

А мы, увы, земляне —

Обречены заране

На смерть. Наш блеск дневной —

Тень твоего сиянья.

И все же, Израфил,

Когда б Аллах судил

Тебе — петь людям, мне — взмыть в космос твой,

Ты б, ангел, счастьем не затмил

Певца тоски земной,

А мне б — достало дерзких сил

Звенеть небесною струной.

В июньские ночи я во власти мистической луны: из ее золотистого облика изливается одуряющий, густой и влажный пар и, медленно сочась, капля за каплей, на тихие вершины гор, стекает с баюкающей музыкой по мировой равнине. Розмарин склонился над могилой, трепещет вервена средь пустыни, окутывая в ветерок свой стебель, развалины складываются на покой; смотрите, озеро, словно Лета, как будто наслаждается сознательным сном и ни за что на свете не проснется. Вся Красота уснула; покоится со своими Судьбами и Ирена, открыв навстречу небу свое окно.

О, очаровательная женщина! Хорошо ли, что открыто ночью твое окно? Резвые ветерки шаловливо спускаются с вершины дерева сквозь твой решетчатый ставень; бесплотных духов волшебные рои порхают снаружи и внутри твоего покоя и так сильно и резко колебают покровы балдахина над бахромой твоих сомкнутых век, за которыми укрылась во сне твоя душа, что по всему полу и вверху по стенам словно призраки взбираются и спускаются тени. О, возлюбленная! Неужели тебе не страшно? Что видишь ты сейчас во сне? Ведь ты приплыла из-за далеких морей, ты — чудо для деревьев этого сада. Им чужда твоя бледность, чужд твой наряд! И чужды также твои длинные волосы и вся эта торжественная тишина!

Она спит! О, если бы ее непрерывающийся сон мог быть все так же глубок! Да хранит ее небо под своей священной защитой. Придав более святой вид ее спальне, более меланхолической дремоты ее ложу, я прошу Бога, чтобы вечно покоилась она и не открылись ее очи, пока блуждают тени по затемненным складкам.

Моя возлюбленная спит! Да будет сон ее так же глубок, как он непрерывен. Пусть черви осторожно ползают вокруг нее! Далеко в темном старом лесу пусть для нее откроется высокий склеп, — какой-нибудь склеп, который уж не раз смыкал черные крылья своих победоносно развевающихся сетей над обшитыми гербами покровами, на похоронах ее знатной родни; какая-нибудь тесная, уединенная гробница, в двери которой в молодости она, часто, забавляясь, бросала камешки; какой-нибудь надгробный камень пусть завалит снаружи звучную дверь, из которой она уж никогда не вызовет отголосков, содрогаясь даже при мысли об этом, бедное дитя греха! Что это смерть стонет там внутри…

В июне в темный час ночной