«Музыкой сфер» зовет его поэт.

Мы — в мире слов, но мир словесный наш —

Молчания великого мираж,

Лишь теням звуков или крыльям теней

Мы внемлем в мире подлинных видений.

Но ах! порой молчание прервет

Глас Господа, струящийся с высот, —

И красный вихрь охватит небосвод:

«Невидимо летит в потоках света

Под скудным солнцем скудная планета,

Божественный презревшая закон, —

За что сей мир в пучину погружен

Отчаянья, мучения, позора,

Изведал ужас пламени и мора,

Под скудным солнцем (так мой гнев велик)

Дано изведать людям смертный миг.

Но, властная и вечная, не надо

Пренебрегать и жителями ада;

С алмазных и хрустальных эмпирей

Ты с сестрами сойди в юдоль скорбей,

Даруйте людям свет иного края,

Как светлячки Сицилии сияя.

Божественные тайны разгласи!

Смиренье неземное принеси!

Свет истины моей! И стань пределом

Всем смелым и опорой — оробелым».

Душа очнулась в златотканый час

(Как на земле)! — Одна луна зажглась.

Мы, люди, однолюбы, одноверцы:

Единственная страсть сжимает сердце).

И, как луна скользит из облаков,

Восстала с ложа замерших цветов

И обозрела сонный мир Незейя:

То не Земля была, а Теразея.

Часть II

Гора над миром в пламени заката —

Такую лишь пастух узрел когда-то,

Очнувшись от нечаянного сна,

И прошептал (слепила вышина);

«Спасите, небеса, меня и стадо!» —

Плыла луны квадратная громада

Над той горой, бросая дикий блеск

На пик ее, а волн эфира плеск

Еще златился в ясный полдень ночи

При свете солнц, терявших полномочья.

На той горе в причудливом сиянье

Ряды виднелись мраморных колонн,

Меж них располагались изваянья,

И весь невозмутимый пантеон

Был в искрометных водах отражен.

Колоннами поддержанный помост

Сковали духи из падучих звезд,

Погибших, как злодей на эшафоте,

В рассеянном серебряном полете.

Сам храм — магнит лучей его держал —

Короной на помосте возлежал

И созерцал окна алмазным оком,

Все, что творилось в космосе высоком.

Когда, казалось, блеск ослабевал,

Пылал огнем расплавленный металл

Метеоритов, но порою все же

Тревожный дух из сумеречной дрожи

Трепещущим крылом туманил свет…

Здесь целый мир: прекрасен он и сед.

Здесь Красоты волшебная могила,

Здесь опочила вся земная сила,

Вся слава, вся надежда наша — лишь

Бездушный мрамор, мраком черных ниш

Одетый и навечно погребенный.

Руины и пожарища вселенной!

Обломки Персеполя, приговор

Гордыне вашей, Бальбек и Тадмор,

Величие, расцветшее в Гоморре. —

Исхода нет… О волны в Мертвом море!

Ночь летняя — час пиршества речей

Эйракский звездочет и книгочей

Умел, внимая звездные порядки,

Расслышать их законы и загадки, —

Но чутче тем реченьям внемлет Тот,

Кто ниоткуда ничего не ждет,

И видит, наши вечности листая,

Как тьма нисходит — громкая, густая…

Но что это? все ближе, все слышнее,

Нежней свирели, звонких струн стройнее, —

Звук… нарастанье… грянет… нарастает…

Незейя во дворце… скрипичный взлет.

От быстрого полета расплелась

Ее коса, ланиты заалели,

И лента, что вкруг стана обвилась,

Висит свободно на воздушном теле.

Она вступила в свой заветный зал

И замерла… Но свет не замирал,

Ее власы златистые лобзая

И звезды золотые в них вонзая.

В такие ночи шепчутся цветы

Друг с дружкою, и с листьями — листы,

Ручей — с ручьем — все чаще, все невинней,

При звездах — в рощах, под луной — в долине.

Но все, что полудух и дух почти,

До музыки не в силах дорасти —

Цветы, крыла, ручьи… Лишь дух единый

Внимал и вторил песне соловьиной:

В очарованных чащах

Под сенью ветвей,

Охраняющей спящих

От слепящих лучей, —

Искры истины! Те, что

Ночною порой

Сквозь сонные вежды

Звезду за звездой

Влекут с небосклона,

Чаруя, к очам,

Как взоры влюбленно

Внимающей вам,

Очнитесь, в эфирном

Своем бытии,

Веленьем всемирным,

Служанки мои!

Стряхните с душистых

Распущенных кос

След лобзаний росистых

И лобзающих рос

(Ведь любовь и лобзанья

Ниспошлют небеса,

Но покой и молчанье

Предпочтут небеса).

Поведите плечами,

Взмахните крылами —

Мешает роса

Взлететь в небеса.

От любви надо лики

Отвратить наконец:

В косах — легкие блики,

В сердце — тяжкий свинец!

Лигейя! Лигейя!

Музыка! Красота!

Темной гибелью вея,

Ты светла и чиста!

О, плакать ли станешь,

Упав на утес,

Иль в небе застынешь —

Ночной альбатрос:

Он дремлет над морем,

Раскинув крыла, —

Ты грезишь над миром,

Чиста и светла!

Лигейя! Покуда

Свет миров не померк,

Ты — певучее чудо,

Берущее верх

Над страхом, что гложет

Людей в забытьи…

Но кто ж приумножит

Напевы твои?

Не дождь ли, шумящий

Над спящей травой

Все чаще и чаще —

И вот — проливной?

Не рост ли растенья?

Цветенье ль цветов?

Ах! Подлинно пенье

Не струн, а миров!

Служанка, не надо!

Оставь свой напев

Для струн водопада,

Для шума дерев,

Для озера, сонно

Поющего в лад,

Для звезд, миллионы

Которых не спят,

Для диких цветов и

Лежащих без сна

В девичьем алькове

(Если в небе луна),

Беспокоясь, как пчелы…

Где вереск сырой,

Где тихие долы, —

Там, верная, пой!

Ведь люди, что дышат

Легко в забытьи,

Уснули, чтоб слышать

Напевы твои,

Ведь ночью иного

Не ждет небосвод —

Ни ласковей слова,

Ни мягче забот,

Ведь ангелы встанут

В хладном блеске луны,

Лишь только настанут

Чары, песни и сны!

И с этим словом духи взмыли ввысь,

И ангелы по небу понеслись,

И сны, не просыпаясь, полетели —

Во всем подобны ангелам, но еле —

Еле причастны Знанию тому,

Что означает Смерть конец всему.

Но заблужденье было так прекрасно

(Хоть смерть еще прекрасней), что неясно,

Зачем дыханье Знанья (или Зла?)

Туманит нам восторга зеркала.

А им — не дуновением — самумом

Открылась бы в величии угрюмом,

Что правда значит ложь, а радость — боль…

Прекрасна смерть — затем ли, оттого ль,

Что жизнь уже пресытилась экстазом,

Что сердце отгремело, замер разум,

И духи речь степенно завели

Вдали от Рая, Ада и Земли!

Но кто, мятежный, в зарослях тумана

Смолчал, когда послышалась осанна?

Их двое… Догадались: не простит

Господь того, кто на небе грустит.

Их двое, посетивших эту глушь…

О, никогда в краю притихших душ

Любовь — слепую смуту — не прощали!

Им пасть — «в слезах властительной печали».

Он был великий дух — и он падет.

Он странник был, скиталец, звездочет,

Был созерцатель в грусти неизменной

Всего, что восхищает во вселенной.

И что за диво? если красота

Ему открылась, истинно свята,

Он не молился ничему священней,

Чем красота — в любом из воплощений.

И ночь во мраке Анжело нашла,

Ночь (для него) отчаянья и зла

Нашла его клянущим мирозданье

Словами из земного достоянья.

С возлюбленной сидел он на холме

(Орлиный взор его блуждал во тьме),

Не глядя на любимую, — затем ли,

Что там, внизу, — в слезах — увидел Землю?

«Ианте! Погляди скорей туда,

Где замерцала слабая звезда!

О, свет ее лился совсем иначе

В осенний час — в тот час (мне памятен тот час) —

На Лемносе закат был златовлас

И злато, не жалея, перенес

На шерсть ковров и шелк моих волос,

И на мои ресницы. Свет святой!

Мгновенье счастья перед пустотой!