Дай! — я выпью, и Ленору позабуду с этих пор!»

Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, — произнес я, замирая, —

Ты — пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор

Занесли тебя, крылатый, в дом мой, ужасом объятый,

В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, —

Говори: пройдет ли рана, что нанес его топор?»

Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, — повторил я, замирая, —

Ты — пророк. Во имя Неба, — говори: превыше гор,

Там, где Рай наш легендарный, — там найду ль я,

благодарный,

Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, —

Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?»

Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Если так, то вон, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись

ты.

Гневно крикнул я, вставая: «Этот черный твой убор

Для меня в моей кручине стал эмблемой лжи отныне, —

Дай мне снова быть в пустыне! Прочь! Верни душе простор!

Не терзай, не рви мне сердца, прочь, умчися на простор!»

Каркнул Ворон: «Nevermore».

И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон,

Над дверьми, на белом бюсте, — там сидит он до сих пор,

Злыми взорами блистая, — верно, так глядит, мечтая,

Демон, — тень его густая грузно пала на ковер —

И душе из этой тени, что ложится на ковер,

Не подняться — nevermore!

ВОРОН[68]

Как-то ночью одинокой

я задумался глубоко

Над томами черной магии,

забытой с давних пор.

Сон клонил, — я забывался…

Вдруг неясный звук раздался,

Словно кто-то постучался —

постучался в мой затвор…

«Это гость, — пробормотал я, —

постучался в мой затвор,

Запоздалый визитер…»

Ясно помню тот декабрьский

Лютый ветер, холод адский,

Эти тени — по паркету

черной бахромы узор, —

Как меня томило это,

как я с книгой ждал рассвета

В страшной скорби без просвета —

без просвета по Линор,

По утраченной недавно

светлой, ласковой Линор,

Невозвратной с этих пор.

Вдруг забилось неприятно

сердце в страхе под невнятный

Шорох шепотный пурпуровых

моих тяжелых штор;

Чтоб унять сердцебиенье,

сам с собою без смущенья

Говорил я, весь — волненье:

«То стучится в мой затвор,

Запоздалый гость, — смущенно

он стучится в мой затвор,

Этот поздний визитер».

Взяв себя немного в руки,

крикнул я в ответ на стуки:

«О, пожалуйста, простите, —

я сейчас сниму затвор!

Задремал я… рад… приятно…

но стучались вы невнятно,

Было даже непонятно —

непонятно: стук ли, вздор?..

А теперь я различаю —

это точно — стук, не вздор!..»

Дверь открыл: ночной простор.

Никого! В недоуменьи,

с новым страхом и в смущеньи

От неведомых предчувствий,

затаившийся, как вор,

Я смотрел, на все готовый,

в сумрак холода ночного,

И шепнул одно лишь слово,

слово-шепот, в ночь: «Линор»…

Это я сказал, но где-то

эхо вторило: «Линор»…

Тихий, жуткий разговор.

Я захлопнул дверь. Невольно

сердце сжалось острой болью.

Сел… и скоро вновь услышал

тот же звук: тор-тор… тор-тор…

«А-а, — сказал я: — так легка мне

вся загадка: стук недавний —

Дребезжанье старой ставни…

только ветер… мелочь… вздор…

Нет, никто там не стучался, —

Просто ставни… зимний вздор…

Мог бы знать и до сих пор».

Быстро встал, — окно открыл я.

Широко расставив крылья,

Крупный ворон — птица древняя —

в окно ко мне, в упор,

Вдруг вошел, неторопливо

всхохлил перья, и красивым

Плавным взлетом, горделиво,

— словно зная с давних пор, —

Пролетел, на бюст Паллады сел…

как будто с давних пор

Там сидел он, этот Ворон.

Сколько важности! Бравады!

Хохотал я до упаду:

«Ну, нежданный гость, привет вам!

Что ж, садитесь! Разговор

Я начну… Что много шума

натворил ты здесь, угрюмый

Ворон, полный древней думы? —

Ну, скажи — как бледный хор

Называл тебя — в Аиде

бестелесных духов хор?»

Ворон крикнул: «Nevermore».

Я вскочил от удивленья:

новое еще явленье! —

Никогда не приходилось

мне слыхать подобный вздор!

«Вы забавны, Ворон-птица, —

только как могло случиться

Языку вам обучиться

и салонный разговор

Завязать, седлая бюсты?

Что ж, продолжим разговор,

Досточтимый «Nevermore»…»

Но на белом четко-черный

он теперь молчал упорно,

Словно душу всю излил

в едином слове ворон-вор!

И опять понурый, сгорблен,

я застыл в привычной скорби,

Все надеясь: утро скорбь

утишит… Вдруг, в упор,

Неожиданно и властно,

с бюста белого, в упор

Птичий голос: «Nevermore».

Вздрогнул я: ответ угрюмый

был в том крике мне на думы!

Верно, ворону случалось часто

слышать, как повтор,

Это слово… звук не нежный…

Знать, его хозяин прежний,

Зло обманутый в надеждах,

повторял себе в укор,

Обращаясь безотчетно к ворону,

ронял укор

Безысходным: «Nevermore».

Весь во власти черной тени,

в жажде предосуществлений,

Я теперь хотел жестоко

с этой птицей жуткий спор

Завязать, — придвинул кресло

ближе к бюсту… и воскресла —

Там в мозгу моем воскресла,

словно грозный приговор,

Логика фантасмагорий,

странно слитых в приговор

С этим криком: «Nevermore…»

И теперь меня глубоко

волновали птицы Рока —

Птицы огневые очи,

устремленные в упор.

Свет от лампы плавно лился,

он над вороном струился…

Я мучительно забылся, —

мне казалось: с вечных пор

Этот черный хмурый ворон

здесь, со мной, с извечных пор

Со зловещим: «Nevermore».

Словно плавное кадило

в кабинете воскурило

Фимиамы, и туманы

наплывали с алых штор.

Простонал я: «Дух угрюмый,

что томишь тяжелой думой?

Обмани предвечным шумом

крыльев черных, и Линор

Позабыть совсем дай мне —

дай забыть мою Линор!»

Крикнул ворон: «Nevermore».

«Прорицатель! Вестник горя!

Птица-дьявол из-за моря!

За душой моею выслал Ад

тебя? — Хватай же, вор!

Ветер… злая ночь… и стужа…

В тихом доме смертный ужас —

Сердце рвет он, этот ужас,

строит склеп мне выше гор…

Ну, хватай! Ведь после смерти

позабуду я Линор!»

Крикнул ворон: «Nevermore».

«Прорицатель! Вестник горя!

Птица-дьявол из-за моря!

Там, где гнутся своды неба,

есть же Божий приговор!

Ты скажи — я жду ответа —

там, за гранью жизни этой

Прозвучит ли речь привета

иль пройдет хоть тень Линор —

Недостижной здесь навеки,

нежной, ласковой Линор?»

Крикнул ворон: «Nevermore».

В непереносимой муке

я стонал: «О, пусть разлуки

Будет знаком это слово,

мой последний приговор!

Вынь из сердца клюв жестокий,

ворон, друг мой, — одиноко

Улетай в Аид далекий,

сгинь в неведомый простор,

Населенный привиденьями

аидовый простор!»

Крикнул ворон: «Nevermore».

И зловещий, и сердитый

все сидит он и сидит он,

Черный ворон на Палладе,

охраняя мой затвор…

И от лампы свет струится…

И огромная ложится

От недвижной этой птицы

на пол тень… И с этих пор

Для души моей из мрака

черной Тени — с этих пор —

Нет исхода — Nevermore.

ВОРОН[69]

Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,

Задремал я над страницей фолианта одного,

И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,

Будто глухо так застукал в двери дома моего.

«Гость, — сказал я, — там стучится в двери дома моего,

Гость — и больше ничего».

Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,

И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.

Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали