Рекс Стаут - Лига запуганных мужчин

— Здорово. Это звучит прекрасно.

— Само собой. Я все время оборачивался, все ли на месте. У меня даже появилась идея — это мне пришло в голову, когда мы ехали через мост: а почему бы нам всем не объединиться? Вы бы нашли еще одного парня, чтобы он вместе с Бэскомом и тем сыщиком из города перекрывал Одиннадцатую улицу, а нас бы оставили на Перри-стрит, и был бы порядок. Сдается мне, что они сейчас торчат там по двенадцать часов, может, им бы полегчало, кто знает. Как тебе моя идея?

— Никуда не годится. — Я встал и подал ему шляпу. — Совершенно никуда, Фред, совсем мимо денег. Вульф просто из принципа не пользуется слежкой из вторых рук. Возьму-ка я трех парней из агентства «Метрополитен», и мы сами перекроем выход на Одиннадцатую улицу. Да, не повезло, ведь я уже говорил, что Вульф хочет, чтобы мы зажали его так плотно, как только можно. Шагай обратно на службу и смотри не потеряй его. Конечно, эта твоя транспортная пробка выглядит грустно, но ты уж постарайся сделать все, что можно. Я свяжусь с Бэскомом, и он, возможно, отзовет своего сторожевого пса. Не думаю, что у него много лишних денег, чтобы ими бросаться. А теперь катись, мне еще нужно дать разные указания, которых тебе не понять.

— Я должен там быть в девять.

— Все равно отчаливай… или… ладно уж. Один бросок, но только один. Четверть доллара против десяти центов.

Он кивнул, устроился поудобнее на стуле и бросил. Он почти попал, на волосок, шляпа даже десятую долю секунды висела на краешке спинки, но затем все же упала. Даркин вытащил из кошелька десятицентовик, отдал его мне и ушел.

Вначале я решил, что стоит позвонить Вульфу в его комнату и получить его согласие на перекрытие Одиннадцатой улицы, но было всего двадцать минут девятого, а мне всегда немного не по себе, когда я вижу, как он пьет шоколад в своей постели под черным шелковым покрывалом — не говоря уж о том, что он бы меня без сомнения отругал. Так что я позвонил в «Метрополитен» и объяснил им что и как. Я решил взять шестидолларовых ребят, потому что это и так нужно было только для подстраховки, я не видел никакого повода, зачем было бы Чейпину пользоваться таким финтом, как отвал через черный ход. Потом я пару минут не мог сообразить, кто же платит Бэскому за слежку, и решил позвонить ему — а вдруг он проговорится. Все это несколько выбило меня из моего собственного расписания, поэтому я схватил шляпу и пальто и помчался в гараж за машиной.

Накануне во время своих скитаний я насобирал кучу фактов о том, что же случилось с Дрейером.

Утром в четверг 20 сентября Юджин Дрейер, торговец предметами искусства, был найден мертвым в канцелярии своей галереи на Мэдисон-авеню, недалеко от Пятьдесят шестой улицы. Его тело нашли три копа[4], один из них лейтенант, который в соответствии с приказом высадил дверь. Дрейер был мертв уже в течение двенадцати часов, а причиной смерти стало отравление нитроглицерином. Полиция прекратила расследование, объявив его смерть самоубийством, а заключение судебного следователя подтвердило этот вывод. Однако в следующий понедельник все наши клиенты получили второе угрожающее письмо… В кабинете Вульфа уже имелось несколько его копий. Звучало оно следующим образом:

Вульф утверждал, что эти стихи получше, чем первые, потому что они короче и в них встретились две хорошие строчки. Я не стал спорить.

После этого письма разверзся ад. Наши клиенты тут же позабыли все свои рассуждения о нелепых шутках и визжа требовали от полицейских и окружного прокурора, чтобы те немедленно вернулись и посадили его, ни словом более не упоминая о самоубийстве. Услышав, какой переполох вызвали эти стихи, я начал склоняться к предложению Майкла Эйерса отказаться от названия Лига раскаивающихся и переименовать ее в Лигу запуганных. Единственно, кто, казалось, не поддался острому приступу дрожи в коленях, были доктор Бертон и хирург Леопольд Элкас. Хиббард оказался столь же напуганным, как и все остальные, пожалуй, даже больше других, однако он все-таки продолжал противиться вмешательству полиции. Похоже, что он не только соглашался засыпать, лихорадочно дрожа от страха, но и готов был пожертвовать собой. А вот Элкас, видимо, вполне с этим справлялся, но к этому я еще вернусь.

Я договорился встретиться с Элкасом в среду утром, в половине десятого, но вышел из дому пораньше, поскольку собирался до этого заглянуть на Пятьдесят шестую улицу и осмотреть галерею Дрейера, где все это произошло. Я прибыл туда около девяти. Это была уже не галерея, а книжный магазин. Меня приветливо встретила женщина средних лет с бородавкой около уха. Она сказала, что, разумеется, я могу осмотреть помещение, но там мало что можно увидеть, поскольку все уже попереставляли. Комнатушка направо, где проходило совещание в ту среду и где на следующее утро полиция нашла тело, и теперь использовалась в качестве канцелярии с письменным столом, пишущей машинкой и так далее, но была заставлена множеством стеллажей, по всей видимости новых. Я позвал эту женщину в канцелярию, указал на дверь в задней стене и спросил ее:

— Не были бы вы столь любезны сообщить мне, где мистер Юджин Дрейер держал все необходимое для приготовления разных напитков?

Она непонимающе посмотрела на меня.

— Мистер Дрейер?.. О… это тот человек?..

— Мужчина, который совершил самоубийство в этой комнате, совершенно точно, миссис. Но вы, наверное, не так-то много знаете об этом.

— Действительно… — она казалась испуганной, — я не сразу сообразила, что это случилось в этой самой комнате… Разумеется, я об этом слышала.

Я поблагодарил ее, вышел на улицу и сел в автомобиль. Люди, для которых жизнь остановилась в прошлое Рождество, а они этого еще не сообразили, действуют мне на нервы, и единственное, что я могу им уделить, это вежливость, да и ее чертовски мало.

А вот для Леопольда Элкаса жизнь не останавливалась, я понял это сразу же, как только пришел к нему и вошел в его комнату. Но он был в печали. Среднего роста, с крупными руками, крупной головой и выразительными черными глазами, которые постоянно куда-то убегали, но не в сторону или вверх, а куда-то внутрь. Он предложил мне сесть и дружелюбно обратился ко мне:

— Видите ли, мистер Гудвин, я согласился принять вас только лишь из любезности по отношению к своим друзьям, которые попросили меня об этом. Я уже объяснял мистеру Фаррелу, что не желаю поддерживать вашего работодателя в его намерениях. Я не намерен ему ни в чем помогать.

— О’кей, — ухмыльнулся я ему. — Я пришел сюда не для сбора отходов, доктор Элкас, я лишь хотел бы задать вам несколько вопросов, относящихся к 19 сентября. Чисто деловые вопросы.

— На все вопросы, которые вы могли бы мне задать, я уже ответил. Причем неоднократно — сначала полиции, а потом этому невероятно тупому детективу…

— Вот и прекрасно. В этом мы с вами едины. Но это не значит, что вы не могли бы — просто из любезности по отношению к своим друзьям — ответить еще раз, правда? Выложить все шпикам и Дэлу Бэскому, а Ниро Вульфа и меня оставить несолоно хлебавши… это было бы как-то…

Он грустно мне улыбнулся:

— Верблюда проглотить, а комара отогнать? Господи, ну и ловкач же этот Вульф!

— Ну, в общем-то да. Только вот, если бы вы хоть раз увидели Ниро Вульфа, вы едва ли вспомнили бы о комаре. Как мне кажется, дело обстоит следующим образом, доктор Элкас: я в курсе, что вы и пальцем не пошевелите, если речь пойдет о том, чтобы поймать Пола Чейпина. Но в деле Дрейера вы для меня единственный источник информации из первых рук, поэтому я вынужден расспрашивать вас. Второй свидетель — эксперт по искусству, — насколько мне известно, вернулся в Италию?

Он кивнул:

— Мистер Сантини отплыл некоторое время назад.

— Так что теперь остались только вы. Я не вижу прока задавать кучу изощренных вопросов. Почему бы вам не рассказать мне все самому?

Он снова грустно улыбнулся:

— Как вы, по-видимому, знаете, двое или трое друзей подозревают меня в том, что я лгу, чтобы покрывать Пола Чейпина.

— Да. А вы его покрываете?

— Нет, я не хочу ни покрывать его, ни вредить ему больше, чем есть на самом деле. Дело было так, мистер Гудвин. Вам, очевидно, известно, что Юджин Дрейер был моим старым другом, однокашником по университету. Перед экономической депрессией его галерея весьма преуспевала. Я получил в наследство кое-какое имущество, так что мне никогда не было нужды добиваться успеха любой ценой. Как хирург, я обязан своей хорошей репутацией убежденности в том, что в каждом человеческом существе под наружной оболочкой что-нибудь да не так. К счастью, у меня уверенная и ловкая рука.

Я посмотрел на его крупные руки и кивнул, глядя в черные, уходящие куда-то внутрь себя глаза. Он продолжал: