— Обычный стиль их работы, — ответил Мейсон. — Как же вы оправдывались?

— Мне нечем было оправдаться, нечего было сказать. В конце концов я взяла себя в руки, заявила, что мне все равно не верят и не будут верить, а раз так, пусть разговаривают с моим адвокатом.

— Но они от вас не отстали?

— Нет, не отстали. Потом посадили в автомобиль, доставили в тюрьму, опять допрашивали много часов подряд.

— Как вы себя вели?

— Молчала. Дошла до точки. Я поняла, чем больше скажешь, тем хуже будет. И решила вообще ничего не говорить. Наверное, я поступила неправильно.

— В сложившихся обстоятельствах вы сделали лучшее, что только могли сделать, — ответил, хмурясь, Мейсон. — А теперь скажите, почему вы сделали ставку именно на Даф-Боя, откуда черпали информацию?

— Я не пользовалась никакой информацией.

С усталым видом человека, которому все осточертело, Мейсон встал.

— Ладно, Нэнси, — сказал он, — я так и полагал, что наши пути разойдутся. Слишком часто вы меня обманываете. И хотел бы отметить, обманщица из вас никудышная.

— О, пожалуйста, мистер Мейсон, поверьте, — в отчаянии воскликнула она, — я говорю правду. На этот раз чистую правду.

— Не прикидывайтесь дурочкой, — отрезал Мейсон. — Вы располагали убедительными данными об этой лошади. Она никому не внушала доверия, ни один знаток закулисных подробностей не ожидал ее победы, иначе выигрыш не достиг бы таких размеров. Когда молодая женщина с материальным положением, как у вас, ставит вдруг пятьсот долларов, она руководствуется отнюдь не наитием.

Мейсон направился к двери.

— Подождите, мистер Мейсон. Подождите… Я все расскажу.

Адвокат остановился, обернулся, выжидая.

— Не было никакого наития, мистер Мейсон. И не было ничьей подсказки. Я просто… просто ставила на него, потому что… Ну, разве вы не понимаете? Это была единственная лошадь, на которую я могла ставить.

— Нет, я не понимаю, — откликнулся Мейсон.

— Я не хотела рассказывать, мистер Мейсон, потому что это отразится на третьих лицах…

— Давайте, давайте, — поощрил ее Мейсон.

— Это Род, — выпалилала она.

— Род? — переспросил Мейсон. — Ваш брат?

— Да. Он… Он присвоил несколько тысяч долларов и никак не мог выпутаться, а тут еще кто-то пронюхал про это.

— Кто? — спросил Мейсон.

— По-моему, Холстед, бухгалтер. Точно не знаю.

— Как вы узнали, что ваш брат присвоил деньги?

— Он сам мне признался. Он позвонил по телефону, попрощался. Сказал, что в следующий раз я увижу его, по всей видимости, в тюрьме.

— А зачем ему понадобилось прощаться? Чего он хотел?

— Откуда вы знаете, что он чего-то хотел?

— Догадался, — ответил Мейсон. — Так чего же?

— Он хотел… денег.

— Сколько?

— Чтоб покрыть недостачу.

— И вы дали?

— Нет. Не было у меня таких денег. Все, чем я располагала, до последнего цента, — пятьсот долларов в банке. Вообще-то там было четыреста семьдесят пять, но с последней получки я сэкономила еще двадцать пять долларов, чтоб округлить сумму. Я поклялась не трогать эти деньги ни при каких обстоятельствах.

— Что ж вы сделали?

— Единственное, что могла сделать девушка в моем положении. Отправилась на скачки и поставила на ту лошадь, которая сулила наибольший выигрыш. На любую, первую попавшуюся, лишь бы ставка окупилась.

— Неужто вы… О Боже, — поразился Мейсон, — вы могли потерять все… Ну хорошо, продолжайте. Решение сумасшедшее, но по-своему логичное…

— Абсолютно логичное. Пятьсот долларов не принесли бы ни малейшей пользы. Мой брат до смерти нуждался в деньгах, причем в крупной сумме и немедленно, и чтоб никто не видел, как он их получил. В общем, я сделала то, что сделала. Брат признался, что брал деньги из тайника Фремонта.

Мейсон прищурился:

— Картина начинает проясняться. Продолжайте.

— Вот и вся история. Я сняла в банке деньги, отправилась на ипподром и выбрала лошадь, на которую ставили так мало, что ее победа позволила бы мне выиграть приличную сумму. Я была очень несчастна, мистер Мейсон. По правде говоря, в душе совсем не надеялась на выигрыш. Думала, раз пятьсот долларов не помогут Роду, так пусть пропадут пропадом, все равно от них никакого толку.

— Дьявольски рискованный способ выбирать фаворита, — констатировал Мейсон. — Но он сработал.

— Да, сработал, мистер Мейсон, и…

— Минуточку, — остановил ее Мейсон. — Родни поставил пятьдесят долларов на ту же лошадь. Случайность?

— Он рассуждал точно так же, как я, — объяснила Нэнси. — Ему нужны были деньги, а имел он немного. Поэтому сделал предварительную ставку в пятьдесят долларов, а другие пятьдесят поставил на горячее, по наводке.

— Почему и вы не ограничились пятидесятидолларовой ставкой? — спросил Мейсон.

— Хотела полностью покрыть недостачу.

— Насколько она велика?

— По словам Родни, около четырех тысяч.

— Еще вопрос. Почему вы не поставили, например, триста долларов на одну лошадь, а еще двести — на другую?

— Я ведь достаточно знаю о бегах. Соотношение ставок при предварительном пари ни о чем не говорит, оно просто дает математическую оценку сиюминутной ситуации. Окончательный результат может оказаться совсем иным, особенно когда на лошадь мало надежд, и тогда к ней тянутся отчаявшиеся вроде меня, кому нечего терять.

— Почему вы сами не пошли в кассу за выигрышем?

— Я поехала на ипподром. Мой брат этого не знал, хотя тоже был там. А я его видела. Он поставил на ту же лошадь, правда, я узнала об этом только после забега. Кинулась к окошку, где выдают выигрыши по стодолларовым билетам, а там, у соседнего окошка, мой брат, и мистер Фремонт рядом вертится. У них разыгралась жуткая сцена. Мистер Фремонт утверждал, что деньги, на которые играл мой брат, принадлежат ему, Фремонту, а стало быть, он вправе получить выигрыш. Тут же выяснилось, что он выбил ордер на арест Родни и представители закона уже здесь… О, это было ужасно!

— Продолжайте, — сказал Мейсон.

— Я решила, что они следят за этим окошком и знают о моей ставке, а потому…

— Какие отношения у вас с мистером Фремонтом?

— Он не любил меня… Вернее, я хочу сказать… Ну, он любил меня, но… Я не любила его.

— Он приставал к вам? — спросил Мейсон.

— Навязывался, — подтвердила Нэнси. — Сперва как бы по-отечески. Я служила у него, и он взял Родни на работу из одолжения мне. А потом он стал приставать в открытую.

— И тогда вы ушли с работы?

— Да.

— Брат признался вам, что присвоил деньги?

— Да.

— И сколько, вы говорите?

— Около трех-четырех тысяч.

— А у меня создалось впечатление, что недостача составляла только тысячу, максимум тысячу пятьсот, — заметил Мейсон.

— Был момент, когда цифра достигала пяти тысяч. Потом он пару раз выиграл, и цифра значительно уменьшилась. Но ситуация оставалась взрывоопасной, я это знала. И поэтому мечтала разбогатеть, чтобы возместить недостачу, а позже — утолить глодавший брата неуемный финансовый голод, который толкал его на хищения.

— Итак, расплатиться он не мог?

— Нет. И пребывал в отчаянии. Еще бы! Поневоле взвоешь, когда в кармане последняя сотня… По-моему, он собирался присвоить еще денег. Философия на мой лад — или все, или ничего. Кажется, у него появилась мыслишка, мол, какая разница за сколько страдать, за пять тысяч или за три с половиной, один черт… Но тут что-то произошло. Не знаю что, но доступа к наличности не стало. Во всяком случае, на бега он отправился с сотней долларов, и только. Больше ставить ему было нечего.

Обдумав услышанное, Мейсон вдруг сказал:

— Вот вам совет. Сидите, будто воды в рот набрали. Никому ни слова. Не давайте полиции ни малейшей зацепки. Вас будут допрашивать. Будут сладкими голосами утверждать, что вы, по их мнению, выгораживаете кого-то другого, что они хотят вас…

— О, но все это уже было.

— И вы ничего не сказали о брате?

— Абсолютно ничего.

— Прекрасно, — похвалил свою клиентку Мейсон. — Продолжайте в том же духе. Не рассказывайте им ничего. Твердите одно: за любой информацией пусть обращаются к вашему адвокату, и я предоставлю им те сведения, какие можно предоставить… Должен предупредить вас еще об одном, о газетных страстях. Репортеры, слезливые комментаторы — любители сенсаций, вся эта публика будет вымогать у вас интервью, суля представить вас публике в исключительно благоприятном свете.

— И это будет неправдой?

— Не обязательно, — сказал Мейсон. — Иные из репортеров — честные ребята. Они постараются сохранять беспристрастность, но при этом захотят описать своим читателям вашу персону, вашу биографию, ваш характер, напишут об обескураженной девчушке с незапятнанным прошлым, добросовестной секретарше-стенографистке, которая внезапно оказалась вовлеченной в вихрь неуправляемых событий, попала в тюрьму и ожидает суда по обвинению в убийстве первой степени. Они будут старательно изображать вас, все, что им удастся раскопать в вашей интимной жизни.

— Значит, я не должна им ничего рассказывать?

— Что бы ни случилось, — категорически заявил Мейсон, — вы должны хранить гробовое молчание. Никому ни слова. Выстоите?

— Да.

— Что ж, это потребует от вас нервов, характера и железной воли.

— Я умею молчать. Если вы меня не покинете, я буду вас слушаться во всем.

Адвокат сделал знак надзирательнице, что его визит завершен, поспешил к лифту, а затем — к телефонной будке, позвонить Полу Дрейку.

Когда Дрейк взял трубку, Мейсон сказал:

— Это я, Перри. Есть задание для тебя.

— Валяй.

— Оно касается запрета на инвентаризацию вещей покойника или вскрытие его сейфов, или что-либо другое в том же роде в отсутствие официальных представителей.