— Отпустите меня, слышите! — пронзительно визжала она на всю улицу. — Вы не имеете права! Эй, кто-нибудь, помогите! Да что, во всем городе не осталось полицейских!

— Полицейских? Ты получишь полицейских сколько твоей душе угодно! Тебе еще станет тошно от них!

Прежде чем она сумела выскользнуть с другой стороны, Ломбард тоже забрался в машину, изо всех сил толкнул девицу назад, так что она опрокинулась, и захлопнул дверцу.

Он дважды ударил ее тыльной стороной ладони, чтобы заставить замолчать, один раз для острастки, второй раз в полную силу. Потом склонился над приборной доской.

— Я никогда раньше не бил женщин, — процедил он сквозь зубы. — Но ты не женщина. Ты чудовище в женском обличье. Отвратительное чудовище.

Он отъехал от обочины, развернулся и встроился в поток машин.

— Ты поедешь со мной, хочешь ты этого или нет. И лучше сиди тихо. Если, пока мы едем, ты попробуешь закричать или выкинуть еще что-нибудь, я снова ударю тебя. Так что решай сама.

Она затихла, словно из нее выпустили воздух, и угрюмо скорчилась на сиденье, мрачно глядя по сторонам. Срезая на поворотах углы, Ломбард один за другим обгонял другие автомобили, движущиеся в том же направлении. Один раз, когда они встали перед светофором, девушка спросила безразлично, оставив все попытки удрать:

— Куда вы меня везете?

— А вы будто не догадываетесь! — резко ответил он. — Для вас это все полнейшая неожиданность!

— К нему, да? — спросила она покорно.

— К нему, да! Вы просто образец гуманности! — Он до предела вдавил педаль акселератора, и их головы синхронно откинулись назад. — Вас бы стоило убить на месте: из-за вас чуть не отправили на электрический стул невинного человека, а ведь вы сразу могли все это прекратить, всего-навсего объявившись и рассказав то, что вам хорошо известно!

— Я так и думала, — равнодушно отозвалась она и опустила глаза, разглядывая свои руки. Немного помолчав, спросила: — Когда это произойдет — сегодня?

— Да, сегодня!

В слабом свете, идущем от приборной доски, Ломбард заметил, что ее глаза слегка расширились, как будто до сих пор она не осознавала, чем все это кончится.

— Я не знала, что это так… что это произойдет так скоро, — выдохнула она.

— Ну, теперь уже не произойдет, — сурово пообещал он. — После того, как я в конце концов нашел тебя.

Они опять остановились на красный свет. Ломбард выругался, вытирая лоб большим носовым платком. Затем их головы снова откинулись назад.

Девушка смотрела прямо перед собой. Не на дорогу перед автомобилем и не на интерьер машины, хотя ее глаза, казалось, прилипли к нижнему краю переднего стекла. Ломбард видел ее лицо в боковом зеркале. Ее взгляд был устремлен в себя. Возможно, в прошлое. Она вспоминала. И под рукой у нее не было виски, чтобы заглушить воспоминания. Она была вынуждена сидеть и вспоминать. А машина неслась вперед.

— В вас нет ничего человеческого, наверное, изнутри вы просто набиты опилками! — вдруг сказал он.

Ломбард не ожидал ответа, но она сказала:

— Посмотрите, что сталось со мной. Об этом ведь вы не подумали? Разве я мало страдала? Почему я должна думать о том, что случится с ним или с кем-нибудь еще? В конце концов, кто он мне? Его должны казнить сегодня. Но меня казнили уже давно. Я мертва, слышите, вы, мертва! Рядом с вами в машине сидит труп! — Она говорила низким, исполненным боли голосом, лишь иногда срываясь на крик — не на пронзительный визг, часто свойственный женщинам, — нет, это был скорее стон безмерного страдающего существа. — Иногда во сне я вижу женщину, у которой был чудесный дом, любящий муж, деньги, красивые вещи, уважение друзей, спокойствие и безопасность. И казалось, все это будет у нее до самой смерти. Казалось, что будет. Я не могу поверить, что это была я. Я знаю, что это был кто-то другой. И все же после хорошей порции виски, иногда, во сне, я вспоминаю, что все это было со мной. Вы знаете, как бывает во сне…

Ломбард вглядывался в темноту, которая надвигалась на них, расступалась в стороны, раздвигаемая фарами машины, и вновь смыкалась сзади, как волны какой-то таинственной реки. Его глаза были неподвижны. Он не смотрел в ее сторону, не слушал ее, ни разу не выразил ни малейшего сочувствия к ее несчастьям.

— Вы знаете, что это такое, когда тебя выбрасывают на улицу? Да, выбрасывают в полном смысле слова, в два часа ночи, прямо в том, что на тебе надето, и захлопывают за тобой дверь, и запрещают твоим собственным слугам пускать тебя в дом под угрозой увольнения! Я всю ночь просидела на скамейке в парке. На следующий день мне пришлось одолжить пять долларов у моей бывшей горничной, чтобы снять комнату и получить хоть какую-то крышу над головой.

— Почему же хотя бы тогда вы не пришли в полицию? Если вы уже потеряли все, чего еще вы боялись?

— Его власть надо мной не кончилась. Он предупредил меня, что если я только открою рот, если я сделаю что-нибудь, что может повредить его репутации или опорочить его доброе имя, то он отправит меня в лечебницу для алкоголиков. Он запросто может это сделать, у него есть связи и деньги. И я бы никогда не вышла оттуда — а там смирительные рубашки и ледяной душ.

— Но это не оправдание! Вы же знали, что мы ищем вас, вы не могли этого не знать. Вы наверняка знали, что этот человек должен умереть. Вы просто струсили, вот и все. Но даже если вы еще ни разу в жизни не сделали доброго дела и больше никогда не сделаете, то сейчас вам придется совершить благородный поступок. Вам придется сказать свое слово и спасти Скотта Хендерсона!

Она долго молчала, потом медленно подняла голову.

— Да, — сказала она наконец. — Я скажу. Я сама хочу сказать — теперь. Наверное, я все эти месяцы была просто слепа и не видела вещи такими, какие они есть на самом деле. Я как-то не думала о нем до сих пор, я думала только о себе, о том, что я могу потерять. — Она повернулась к Ломбарду: — И я хочу в конце концов сделать доброе дело — просто для разнообразия.

— Вам придется его сделать, — мрачно пообещал он. — В котором часу вы встретились с ним в баре в тот вечер?

— В десять минут седьмого, если верить часам, которые висели перед нами.

— И вы скажете это? Вы готовы в этом поклясться?

— Да, — повторила она безжизненным голосом. — Я скажу это. Я готова поклясться в этом.

В ответ он сказал лишь:

— Да простит вас Бог за все, что вы сделали этому человеку!

И тут с ней что-то случилось. Как будто она была заморожена, а теперь вдруг стала таять и оседать. Или же лопнула та жесткая оболочка, в которую она пряталась, как в скорлупу. Она опустила голову и мгновенно закрыла лицо руками. Она не издала ни звука. Он никогда раньше не видел, чтобы люди так дрожали. Как будто ее раздирали на части изнутри. Он уже думал, что она никогда не перестанет дрожать.

Он не говорил с ней, не смотрел на нее и видел лишь мельком в зеркале.

Через некоторое время Ломбард заметил, что все прошло. Она опустила руки и сказала, обращаясь больше к себе самой, чем к своему спутнику:

— Чувствуешь такое облегчение, когда решаешься сделать то, чего раньше боялась…

Дальше они ехали молча. Он не стал включать свет в салоне. Движение стало более редким; если раньше машины шли в обоих направлениях, то теперь в основном навстречу им. Они выехали за пределы города и теперь мчались по ухоженному, прямому, как стрела, загородному шоссе. Встречные автомобили мелькали в боковом окне размытыми полосками света.

— Почему мы так далеко отъехали от города? — вдруг спросила она с печальным недоумением. — Разве нам надо не в здание уголовного суда?..

— Я везу вас прямо в тюрьму, — напряженным голосом ответил он. — Так будет скорее. Тогда мы, может быть, успеем прежде, чем…

— Сегодня, вы сказали?

— В ближайшие полтора часа. Мы должны успеть.

Теперь дорога шла через лес. В темноте можно было различить лишь деревья и белые столбики по обеим сторонам шоссе. Никаких огней вокруг, разве что случайный встречный автомобиль, приближаясь, зажжет ближний свет и приветственно помигает фарами, словно прохожий, вежливо приподнимающий шляпу.

— А если что-нибудь задержит нас? Колесо спустят или что-нибудь в этом роде? Может быть, лучше было позвонить?

— Я знаю, что делаю. А вы-то что вдруг забеспокоились?

— Да, я беспокоюсь, — выдохнула она. — Я была слепа, просто слепа. Теперь я вижу, что было во сне, а что на самом деле.

— Какое превращение, — проворчал он. — Целых пять месяцев вы и пальцем не пошевелили, чтобы помочь ему. А теперь не прошло и каких-то пятнадцати минут, как вы сгораете от нетерпения.

— Да, — согласилась она смиренно. — Теперь мне кажется, что все это вовсе не имеет значения. Я имею в виду моего мужа, и его угрозы отправить меня в лечебницу, и все остальное. Вы заставили меня увидеть все в другом свете. — Она устало провела тыльной стороной ладони по лбу. — Я хочу совершить, наконец, хоть один смелый поступок. Мне надоело всю жизнь быть трусихой!

Какое-то время они опять ехали молча. Потом девушка спросила, почти что с тревогой:

— А моего свидетельства под присягой будет достаточно, чтобы спасти его?

— Его будет достаточно, чтобы отложить то, что было намечено на сегодня. И как только мы этого добьемся, дело перейдет к юристам, а они уже проследят за всем остальным.

Вдруг она заметила, что на развилке они свернули налево, на пустынную сельскую дорогу, неровную и с плохим покрытием. Должно быть, она не сразу обратила на это внимание. Машина теперь двигалась рывками. Параллельная дорога постепенно становилась все уже и наконец исчезла. Вокруг не было никаких признаков жизни.

— Почему мы свернули? Я думала, что шоссе, идущее с севера на юг, как раз и приведет нас в тюрьму штата, разве он не там?..