За ней на стене были вывешены три огромных графика. Каждый из них был разбит на квадратики два на два дюйма, чем-то напоминая нераскрашенную шахматную доску. Крайнюю левую колонку каждого из этих графиков составлял ряд расположенных одна под другой фотографий. Сам график был разбит по рабочим часам. Графики были покрыты прозрачным плексигласом. Справа от них висел на шнуре фломастер, которым можно было делать записи. Благодаря этому каждая из манекенщиц могла с первого же взгляда увидеть расписание своих работ на целую неделю. Справа от графиков была полочка для писем, разделенная на ячейки и также снабженная фотографиями, однако, чтобы подойти к ней, нужно было пройти через проход в стойке, за которой сейчас сидела женщина, разговаривающая по телефону.

Противоположная стена была покрыта крупными — двадцать четыре на тридцать — черно-белыми фотографиями всех манекенщиц, интересы которых представляло данное агентство. Фотографий этих было около семидесяти пяти. На фотографиях не было ни имен, ни фамилий, но зато под каждым рядом фотографий шла общая широкая полоса из белого пластика, к которой также были прикреплены на шнурках фломастеры, чтобы можно было делать при необходимости легко стираемые записи. Благодаря этому нехитрому приему каждая из манекенщиц, едва войдя в комнату, сразу же могла узнать, куда ей следует позвонить или какие предложения поступали в ее адрес, а заодно и справиться с расписанием уже назначенных работ. Таким образом, едва вы попадали в эту комнату, как у вас немедленно возникало впечатление, что фотографии играют весьма существенную роль в работе самого агентства. Кроме того, у вас возникала странная уверенность в том, что изображенные на фотографиях лица вы уже сотни раз видели до этого и знакомы с ними по рекламным табло и журнальным обложкам. При этом казалось, что сопроводить какую-либо из выставленных фотографий табличкой с именем и фамилией было бы столь же неуместным, как, скажем, прицепить к Тадж-Махалу или Статуе Свободы табличку с их названием. Однако одна стена в этой обширной комнате оставалась ни чем не украшенной. Она просто была сплошь покрыта панелями, в точности такими же, как те, что были в приемной.

— Кажется, я все-таки разглядел здесь ручку двери, — шепотом сказал Карелла, и они направились туда, пересекая зал.

Женщина, которая до этого целиком была поглощена телефонным разговором, соблаговолила заметить их.

— Одну секундочку, Алекс. — сказала она в трубку и, обращаясь к детективам, осведомилась:

— Что вам угодно, не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

— Нам нужен кабинет мистера Катлера, — сказал Карелла.

— Да? — сказала она.

— Да. Мы детективы. Нам поручено расследование дела об убийстве Тинки Закс.

— Ах, так. Идите прямо туда, — сказала женщина. — Я — Лесли Катлер. Сейчас я закончу этот разговор и сразу же присоединюсь к вам.

— Благодарю вас, — сказал Карелла.

Сопровождаемый Клингом, он подошел к стене и постучал в то место, где, по его предположениям, должна была скрываться дверь.

— Входите, — услышали они мужской голос.

Арт Катлер был мужчина сорока с небольшим лет с прямыми светлыми волосами, которые он носил на манер Сонни Тафтса. Рост его был по меньшей мере шесть футов и четыре дюйма при мускулистой, мощной фигуре. Он встал им навстречу из-за стола и, улыбаясь, протянул руку.

— Входите, джентльмены, — сказал он глубоким низким голосом. Он так и продолжал держать руку вытянутой, пока Карелла с Клингом не подошли к его столу. Рукопожатие его было сильным и уверенным. — Пожалуйста, рассаживайтесь поудобней, — сказал он, указывая на два кресла, что стояли у него перед столом. — Вы, как я полагаю, пришли сюда в связи с этой несчастной Тинкой, — сказал он с оттенком грусти в голосе.

— Да, — подтвердил Карелла.

— Жуткий случай. Наверняка это работа какого-нибудь маньяка, как вы думаете?

— Я пока ничего не могу сказать, — ответил Карелла.

— Ну, это же наверняка именно так, не правда ли? — настаивал он, обращаясь уже в сторону Клинга.

— Не знаю, — сказал Клинг.

— Вот именно для этого мы и пришли сюда, мистер Катлер, — объяснил Карелла. — Мы хотим узнать у вас как можно больше об этой девушке. Мы исходим из того предположения, что агент должен очень много знать о тех, кого он представля…

— Совершенно верно, — прервал его Катлер, — а особенно это справедливо в отношении Тинки.

— А почему особенно справедливо в отношении нее?

— Видите ли, мы оказывали ей услуги, можно сказать, с первого же дня ее карьеры на этом поприще.

— И каков же этот срок на самом деле, мистер Катлер?

— О, по меньшей мере, лет десять… Ей было всего девятнадцать лет, когда мы внесли ее в свои списки, а ей сейчас… погодите-ка, дайте мне подсчитать, тридцать лет ей исполнилось в феврале, значит, мы сотрудничаем с ней уже одиннадцать лет, так будет вернее.

— А какого числа в феврале? — спросил Клинг.

— Третьего февраля, — ответил Катлер. — Прежде чем подписать контракт с нами, она уже на свой страх и риск выступала в качестве манекенщицы на западном побережье. Однако ничего выдающегося она тогда собой не представляла. Мы ввели ее в большинство значительных журналов, впрочем, мне, пожалуй, перечислять их не стоит. А знаете ли вы, каковы были заработки у Тинки Закс?

— Нет, а сколько она зарабатывала? — спросил Клинг.

— Шестьдесят долларов в час, умножьте теперь эту цифру на восемь — десять рабочих часов в день при шестидневной рабочей неделе и вы получите что-то около ста пятидесяти тысяч в год. Это значительно больше, чем получает президент Соединенных Штатов.

— И притом безо всяких хлопот, — заметил Клинг.

— Мистер Катлер, — сказал Карелла, — а когда вы видели Тинку Закс в последний раз при жизни?

— В конце дня в пятницу, — ответил Катлер.

— Уточните пожалуйста, при каких обстоятельствах вы виделись?

— В пять часов у нее была съемка, а потом часов в семь она зашла сюда узнать, не было ли ей звонков или почты. Вот как это было.

— И были? — спросил Клинг.

— Что — были?

— Ну были звонки к ней?

— Ну этого уж я точно не помню. Обычно тот, кто сидит на телефоне, то есть дежурный, раскладывает почту и расписывает звонки сразу же после их поступления. Вы, возможно, видели фотографии наших моделей у нас на стенах…

— Да, видели, — сказал Клинг.

— Так вот, у нас этим занимается девушка из приемной. Если хотите, я могу у нее справиться, может, она припомнит, что кому пришло в тот день, может быть, она фиксирует это где-то для себя, хотя я и очень сомневаюсь в этом. Как только она положит нужную бумажку в соответствующее отделение на стене…

— А как насчет почты?

— Я не думаю, что она вообще… хотя, погодите минутку… да, мне и в самом деле припоминается, что она получала какую-то почту. Я помню, что однажды застал ее за тем, как она перебирала конверты, когда я вышел из своего кабинета, чтобы поговорить с ней.

— А в котором часу она ушла отсюда? — спросил Карелла.

— Примерно в четверть восьмого.

— Она поехала на очередную съемку?

— Нет, она поехала домой. У нее, как вы, наверное, знаете, есть дочь. Пятилетняя девочка.

— Да, я это знаю, — сказал Карелла.

— Ну, в общем она пошла домой, — сказал Катлер.

— А вы знаете, где она живет? — спросил Клинг.

— Да, знаю.

— И где это?

— На Стаффорд-Плейс.

— Вы когда-нибудь бывали там?

— Да, конечно, бывал.

— Как по-вашему, сколько может уйти времени на то, чтобы добраться отсюда до ее дома.

— Не более пятнадцати минут.

— Значит, Тинка должна была добраться до дома к половине восьмого… если, конечно, она и в самом деле пошла домой.

— Да, я полагаю, что именно так и было.

— А она, уходя, говорила, что направляется отсюда прямо домой?

— Да. Хотя нет, она сказала, что зайдет сначала за пирожными, а уж потом — прямо домой.

— Пирожными?

— Да. Здесь, немного дальше по улице есть кондитерская, где бывают очень вкусные пирожные. Многие из наших манекенщиц берут там пирожные и прочие кондитерские изделия.

— А не говорила ли она вам, что к ней должен прийти в тот день кто-нибудь в гости? — спросил Клинг.

— Нет, она не посвящала меня в свои планы.

— А может быть, эта ваша девушка из приемной лучше осведомлена о том, какие могли быть планы у Тинки Закс на тот вечер?

— Понятия не имею, вам лучше было бы спросить об этом у нее.

— Да, это обязательно нужно будет сделать, — сказал Карелла.

— А каковы были ваши планы относительно вечера в прошлую пятницу? — спросил Клинг.

— Мои планы?

— Да.

— А как прикажете это понимать?

— Вы-то сами в котором часу вышли из конторы?

— А зачем вам может понадобиться это? — спросил Катлер.

— Вы были последним человеком, который видел ее живой, — сказал Клинг.

— Нет, последним человеком, который видел ее живой, был, несомненно, ее убийца, — поправил его Катлер. — И если верить тому, что написано об этом в газетах, то предпоследним человеком, который видел ее живой, была ее дочь. Поэтому я, право, не понимаю, каким образом приход Тинки в агентство и мои планы на тот вечер могут хоть каким-то образом оказаться связанными с ее смертью.

— Очень может быть, что они никак и не связаны, мистер Катлер, — сказал Карелла, — но, я уверен, вы прекрасно понимаете, что мы просто обязаны тщательно проверить любую возможность.

Катлер поморщился, как бы давая этим понять, что враждебность, которую он испытывал по отношению к Клингу, распространяется теперь и на Кареллу. Он помолчал какое-то время, а потом заговорил обиженным тоном.