По тону я сразу поняла: случилось что-то нехорошее. Да еще папа сделал ударение на слове «как». Будто они с мамой оказались в весьма затруднительном положении. Другая девочка на моем месте не обратила бы на это внимания и тут же забыла об услышанном или же зашла бы в гостиную и прямо спросила: «В чем дело?» Но я была слишком чувствительной и ранимой натурой, а потому осталась за дверью, стараясь расслышать мамин ответ. Мне удалось уловить лишь обрывок фразы: «Она быстро привыкнет и успокоится». Потом в столовой началось движение — наверное, мама встала с кресла, — и я поспешила к себе наверх.

Назревали какие-то события, означающие перемены для всей семьи. И из маминых слов стало понятно, что родителей мучают сомнения, как я их приму.

Я никогда не отличалась крепким здоровьем и в детстве то и дело сильно простужалась. Вот и в тот вечер болезнь еще не совсем прошла, а после подслушанного перешептывания родителей, вероятно, наступило ухудшение. Забившись в холодную маленькую спаленку, я без конца сморкалась, а когда пришло время спуститься вниз, глаза и нос покраснели и распухли. В общем, я представляла собой жалкое зрелище.

— Ах, Дилли! — забеспокоилась мама. — Что случилось? Насморк стал сильнее?

Папа тоже с тревогой смотрел на меня.

— Ерунда, — успокоила я родителей. — Просто весь день нездоровилось, а тут еще пришлось потрудиться над подготовкой к экзаменам, что предстоят в конце семестра.

Сдерживаться дальше не было сил, и я разрыдалась. Родители молча наблюдали за мной и, видимо, испытывали некоторую неловкость. А потом я заметила, как они переглянулись между собой.

— Тебе, дорогая, лучше отправиться в постель, — предложила мама. — Поднимись к себе, а я принесу ужин в спальню.

И тут я сорвалась с места, бросилась к маме и крепко ее обняла.

— Если с тобой или папой что-нибудь случится, я умру! — Этот поступок лишний раз говорит о моей чувствительной и легкоранимой натуре. Вот и все. И ни слова больше. Я вытерла глаза и улыбнулась. — Лучше я накрою на стол и принесу вам с папой ужин.

Мама бросилась помогать, но я и слышать не хотела. Решила показать, сколько могу принести пользы в семейных делах.

В тот вечер папа пришел ко мне в спальню, присел на кровать и рассказал о работе, которую ему предложили в Австралии. Если родители решатся на отъезд, меня придется оставить здесь на год, пока мама подыщет подходящий дом для нас троих. Я не плакала и не спорила, только покорно кивнула и прошептала:

— Поступайте, как считаете нужным, и не думайте обо мне.

— Все бы оно ничего, да только мы не можем уехать и оставить тебя, не удостоверившись, что вы поладите с тетей Мэдж.

Тетушка Мэдж — сестра отца, которая живет в Лондоне.

— Конечно, мы поладим, и скоро я привыкну к одиночеству, — заверила я. — На первых порах придется тяжело, ведь тете Мэдж на меня плевать. Всем известно: у нее множество друзей, и вечерами она привыкла весело проводить время. А это означает, что меня бросят одну в пустом доме, где повсюду гуляют сквозняки. Но на каникулах я смогу каждый день писать вам с мамой и тогда не буду чувствовать себя покинутой. Направлю все силы на учебу, вот времени для грустных мыслей и не останется.

Помню, папа расстроился. Бедняжка, он был такой же ранимой натурой, как и я.

— Почему у тебя сложилось такое мнение о тете Мэдж? — поинтересовался он.

— Да так, пустяки. Просто я имела в виду ее манеру вечно ко мне придираться и критиковать. Не стоит беспокоиться из-за таких мелочей. Ведь мне можно взять с собой безделушки и хранить в спальне? Так я буду чувствовать связь со всем, что люблю.

Отец встал и принялся ходить по комнате.

— Еще ничего окончательно не решено, — сообщил он. — Я пообещал директору компании подумать над предложением.

Я и не собиралась демонстрировать недовольство, а потому легла в постель и, уткнувшись лицом в одеяло, прошептала:

— Если вам с мамой кажется, что в Австралии ждет счастливая жизнь, надо ехать.

Краешком глаза я следила за отцом из-под одеяла и видела, как страдальчески сморщилось его лицо. И это лишь укрепило уверенность, что отъезд родителей в Австралию станет большой ошибкой.

На следующее утро насморк усилился, и мама хотела оставить меня дома, но я настояла на своем и, как всегда, пошла в школу.

— Нельзя поднимать столько шума вокруг обычной простуды, — убеждала я. — Нужно привыкать к ожидающим в скором будущем трудностям и забыть, как вы с папой меня баловали. И потом, если я всякий раз буду валяться в постели из-за такой чепухи, то превращусь в сущее наказание для тети Мэдж. А при лондонских туманах скорее всего проболею всю зиму, так что надо приспосабливаться уже сейчас. — Я бодро рассмеялась, чтобы унять мамину тревогу, а потом решила поддразнить и намекнула, как, должно быть, приятно греться на жарком австралийском солнышке, пока я сижу в одиночестве в сырой спальне в доме тетушки Мэдж.

— Ты же знаешь: мы непременно взяли бы тебя с собой, появись такая возможность, — расстроилась мама. — Но с одной стороны, предстоят большие расходы, а с другой — на новом месте нас ждет неизвестность.

— Понимаю, — согласилась я. — Именно это и тревожит папу, так? Неопределенность в новой незнакомой обстановке и обрыв всех привычных связей, которые установились дома.

— Он с тобой об этом говорил? — поинтересовалась мама.

— Нет, но я сама догадалась. Папа станет тосковать и не переживет этой боли.

Отец уже ушел на службу, и мы с мамой остались в доме одни. Прислуга наводила порядок в спальнях наверху, а я принялась заталкивать школьные принадлежности в ранец.

— По-моему, он очень радовался подвернувшейся возможности, — удивилась мама. — С таким воодушевлением обсуждал планы на будущее.

— Тебе лучше знать. Но ведь с папой всегда так, верно? Поначалу загорится какой-то идеей, а потом быстро охладеет, но уже поздно что-то менять. Помнишь, когда он купил ту злосчастную самоходную сенокосилку, а ты осталась без зимнего пальто? Какой ужас, если вы уедете, а потом окажется, что он не может приспособиться к новой жизни!

— Да, — тихо откликнулась мама. — Я знаю и поначалу не слишком вдохновилась такой перспективой, но в конце концов папа меня уговорил.

Мне нужно было спешить, чтобы не пропустить автобус, и потому времени на выражение сочувствия не оставалось. Я просто крепко обняла маму и сказала:

— От души надеюсь, что ты получишь огромное удовольствие от беготни в поисках подходящего дома, где все хозяйство придется вести самой. Поначалу, правда, будешь скучать по Флоренс, — это прислуга, проработавшая у нас много лет, — а уж я точно знаю, что в Австралии очень трудно найти помощницу по дому. У нас в школе работает учительница-австралийка. Так вот она говорит, что это замечательная страна для молодых и энергичных, а людям средних лет там не на что рассчитывать. Однако в преодолении трудностей есть своя прелесть. Наверное, быть первооткрывателем — занятие весьма увлекательное и захватывающее.

Проклятая простуда вконец измучила меня, и срочно пришлось в очередной раз высморкаться, после чего я поспешила в школу, оставив маму заканчивать завтрак в одиночестве. Однако от моего внимания не ускользнуло, что в глубине души она уже не испытывает прежнего энтузиазма по поводу переезда в Австралию.

Короче говоря, закончилось тем, что родители никуда не поехали. По сей день не пойму причины, но подозреваю, что оба сильно во мне нуждались и потому не могли расстаться даже на год.

Забавно, но после этого случая, я имею в виду несостоявшееся путешествие в Австралию, отец с матерью стали все больше отдаляться друг от друга. Папа, казалось, потерял интерес к работе, да и к самой жизни в целом, то и дело брюзжал на маму по пустякам, а та, разумеется, не оставалась в долгу. Ну а мне снова выпала роль миротворца. Вечерами папа подолгу засиживался в клубе. Во всяком случае, так он утверждал, а мама только тяжело вздыхала: «Твой отец снова задерживается. Интересно, в чем на сей раз причина?»

Я поднимала глаза от домашнего задания и просто так, чтобы поддразнить, говорила: «Не следовало выходить замуж за мужчину младше себя. Его тянет к молодежи, а на работе к его услугам подходящая компания девиц, которые немногим старше меня».

Сказать по правде, мама совсем за собой не следила. Такая домоседка, из кухни не выгонишь. Все пекла торты да пирожные и, надо сказать, делала это превосходно, гораздо лучше Флоренс. К счастью, ее кулинарный талант передался и мне. Не встречала человека, который мог бы состязаться со мной в искусстве приготовления всевозможных блюд. Однако это увлечение привело к тому, что мама махнула рукой на свою внешность. Когда папа наконец являлся домой, я украдкой выскальзывала в прихожую, прижимала к губам палец и делала страшную физиономию.

— Ты впал в немилость, — говорила я шепотом. — Мама весь вечер только и твердила о твоих задержках. Ступай в гостиную и молча читай газету.

Бедный папа. Его лицо тут же принимало виноватое выражение, и нас всех ждал чудесный вечер. Мама сидела, плотно сжав губы, отец дулся на противоположном конце стола, а я металась между двух огней, стараясь угодить обоим родителям.

После окончания школы встал вопрос, чем заниматься дальше. Я уже говорила, что не имею талантов к наукам, зато быстро соображаю в делах житейских и обладаю хорошей практической смекалкой. А посему решила изучать машинопись и стенографию. Как оказалось, впоследствии пришлось не раз благодарить Господа, что подсказал правильный выбор. Но в то время я не задумывалась, что подобные навыки могут пригодиться в жизни. Мне было восемнадцать лет, и, как большинство девушек в этом возрасте, я «заболела» сценой и даже сыграла в школьном спектакле леди Тизл в «Школе злословия». Одним словом, о другой профессии не могло быть и речи. Присутствовавший в зале репортер оказался приятелем директрисы, и мое имя упомянули в местной газете. Но когда я сообщила родителям о намерении стать актрисой, оба, словно сговорившись, проявили непреклонность.