Мейер Мейер выдернул листок с этим сообщением из телетайпа следственного отдела. Пробежав ориентировку глазами, он озадаченно почесал подбородок. Интересно, что сподвигло детектива из отдела по розыску пропавших без вести написать не просто «лысый», а именно «совершенно лыс»? Мейер Мейер, который сам был лыс, счел ориентировку изобилующей лишними словами и к тому же оскорбительной. И так понятно, что у лысого человека по определению нет волос. Совсем. Совершенно. Тогда зачем сочинитель этого шедевра (у Мейера отчего-то возникла уверенность, что это непременно бородач с густой черной шевелюрой и кустистыми бровями) посчитал нужным написать «совершенно лыс»? Неужели он хотел таким образом унизить всех тех, кто лишен на голове растительности? Вне себя от возмущения, Мейер взял с полки толковый словарь и принялся его листать. «Лучник», «лучок», «лыжи», «лыко»… Ага. «Лысый… лысая, лысое; лыс, лыса, лысо. 1. Частично или полностью лишенный волос на голове; такой, у к-рого волосы на голове вылезли. Лысый старик. Лысый череп. 2. Лишенный растительности, голый. Лысый холм. Лысый пригорок. 3. Белое пятно на голове у животного. Лысый орел (белоголовый орлан).»

Мейер закрыл толковый словарь и тяжело вздохнул. Получается, чуть-чуть беременным быть нельзя, а вот немного лысым – можно. Да, как это ни печально признавать, но этот косматый бородач, составитель ориентировки, поступил совершенно верно, написав про Циклопа, что старик «совершенно лыс». Если в один прекрасный день Мейер пропадет без вести, его опишут точно таким же образом. Зря он полез в словарь. Какой удар по самолюбию! Получается, что он, Мейер, человек, «полностью лишенный волос на голове»? Выходит, у него «волосы на голове вылезли»? Значит, у него голова «голая, лишенная растительности»? Что ж, остается радоваться, что хотя бы нет белого пятна, как у лысого орла. Лысый Орел… А что, хорошее прозвище! Классно звучит! Что ж, теперь он будет именоваться Лысым Орлом. Лысый Орел – гроза всех уголовников, защитник обиженных, герой, наводящий ужас на преступный мир!

– Берегитесь! Я Лысый Орел! – произнес Мейер вслух.

Сидевший за столом Артур Браун озадаченно посмотрел на коллегу. К счастью, в этот момент зазвонил телефон.

– Восемьдесят седьмой участок, – бросил Мейер в трубку.

– Это Сэм Гроссман из лаборатории судебно-медицинской экспертизы. С кем я говорю?

– С Лысым Орлом, – отозвался Мейер.

– Да ну?

– Ага.

– Ясно. Тогда я Волосатая Обезьяна, – промолвил Гроссман. – Что с тобой? Весеннее обострение?

– Ну да! Погода сегодня просто на загляденье – душа так и рвется погулять! – ответил Мейер, глядя в окно.

На улице лило как из ведра.

– Клинг на месте? У меня есть для него кое-что по делу Тинки Сакс.

– Дело передали мне, – отозвался Мейер.

– Правда? Ладно, понял. Ну так как, будем работать? Или полетишь в гнездо яйца высиживать?

– Пошел ты со своим гнездом, – фыркнул Мейер и засмеялся.

– Да-а… Похоже, я не вовремя позвонил, – протянул Гроссман, – ладно уж. Как будет свободная минутка – звякни мне. Договорились? А я пока…

– Лысый Орел очень занят. У него совершенно нет времени, – торжественно проговорил Мейер. – Ладно, говори, чем ты меня хотел порадовать?

– Значит так. Кухонный нож. Орудие убийства. В сопроводительной записке сказано, что он был обнаружен в коридоре у двери спальни. Скорее всего, убийца его бросил, когда выходил.

– И что там с ножом?

– Если честно – не густо. Похож на другие ножи с кухни потерпевшей, так что вполне логично предположить, что он принадлежал ей. Иными словами, преступник не приносил его с собой. Не знаю, насколько эта информация будет полезной для вас.

– То есть он взял нож с кухни? Выбрал его из числа других ножей? – решил уточнить Мейер.

– Не совсем. Я считаю, что нож уже был в спальне.

– И что же он там делал?

– Думаю, убитая нарезала им лимон.

– Да ну?

– Ага. На столике стоял кувшин с холодным чаем. В нем плавали два лимона, разрезанных пополам. На подносе обнаружены следы лимонного сока и царапины, оставленные ножом. Мы решили, что она принесла чай, лимоны и нож как раз на этом подносе. Потом лимоны разрезала и положила в чай.

– На мой взгляд, у вас в основном одни догадки, – скептическим тоном произнес Мейер.

– Напрасно ты так думаешь. Пол Блейни, он проводил осмотр тела, утверждает, что обнаружил на левой руке убитой следы лимонной кислоты. Этой рукой она и держала лимоны, а правой – их резала. Она была правшой, Мейер. Не сомневайся – мы специально это проверяли.

– Ясно. Итак, перед смертью она пила чай, – промолвил детектив.

– Совершенно верно. Стакан с отпечатками ее пальцев мы обнаружили на столике рядом с кроватью.

– А чьи отпечатки вы нашли на ноже?

– Ничьи, – вздохнул Гроссман. – Вернее, чьих там отпечатков только нет. Их полно, и все смазанные.

– А ее кошелек? В рапорте Клинга сказано…

– Та же самая картина. Ни одного приличного отпечатка. Кстати, если ты не в курсе, денег там не было. Я лично считаю, что убийца заодно ее и ограбил.

– Угу, – задумчиво отозвался Мейер. – Это все?

– Все. Обидно, правда? Ты разочарован?

– Что-то уж совсем не густо. Я думал, вам удастся нарыть что-нибудь еще.

– Извиняй, – буркнул Гроссман.

– Да я все понимаю.

На несколько мгновений воцарилось молчание.

– Мейер, – вдруг произнес Гроссман.

– Да?

– Как считаешь, гибель Кареллы имеет отношение к этому делу?

– Не знаю, – честно признался детектив.

– Мне он нравился. Хороший, в общем, был мужик, – отрывисто промолвил Гроссман и повесил трубку.

* * *

Адвоката Тинки Сакс звали Харви Садлер. Он являлся старшим партнером в юридической фирме «Садлер, Макинтайр и Брукс», офис которой располагался на Фишер-стрит. Мейер приехал в офис без десяти двенадцать и обнаружил, что Садлер уже собирается уходить, – адвокат направлялся в местное отделение Молодежной христианской организации – МХО. Детектив объяснил, что пришел узнать, оставляла ли Тинка завещание. Садлер ответил утвердительно и предложил поговорить об этом по дороге, если, конечно, Мейер согласится составить ему компанию. Мейер возражать не стал. Мужчины вышли на улицу и поймали такси.

Садлеру шел сорок пятый год. Он мог похвастаться крепким телосложением. Адвокат пояснил Мейеру, что в сороковом году, до того как его призвали в армию, он был нападающим в сборной Дартмута. Даже сейчас держит себя в форме и два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, приезжает в МХО побегать по полю с мячом.

– Вернее сказать, я стараюсь держать себя в форме, – уточнил адвокат. – Я просиживаю за столом по восемь часов в день, так что футбол два раза в неделю все равно спасти не может.

Мейер вгляделся в грубые черты лица адвоката. У детектива тут же возникло подозрение, что Садлер хочет его уязвить. В последнее время он болезненно реагировал, когда заходила речь о лишнем весе. Несколько недель назад детектив выяснил, что имеет в виду его четырнадцатилетний сын Алан, называя отца Бутеней. В ходе небольшого расследования, проведенного в свободное от работы время, Мейеру удалось выяснить, что на жаргоне школьников это слово означает «жирняй». Ну разве так можно называть отца, даже в шутку? Мейер было собрался всыпать негоднику по первое число, но тут жена согласилась с юным нахалом. «Ты располнел, – заявила она супругу. – У вас же есть специальный спортзал для полицейских. Почему бы тебе туда не походить?» Все свое детство и юность Мейеру приходилось сносить колкости и остроты ребят в районе, глумившихся над его национальностью. Детектив был уверен, что достаточно толстокож, и потому удивился, насколько его уязвила кличка, данная родным сыном. Прищурившись, Мейер посмотрел на Садлера, почувствовав себя солдатом, оказавшимся в расположении противника. «Неужели я становлюсь параноиком? – подумал детектив. – Еврей-параноик… это просто ужас. Нет. Не просто еврей-параноик. Жирный еврей-параноик».

Стоило Садлеру и Мейеру войти в раздевалку, как все тревожные мысли, столь сильно беспокоившие детектива, тут же пропали – словно их корова слизнула языком. В ней стоял запах, присущий всем мужским спортивным раздевалкам. Мейер был убежден, что лучшее средство от предрассудков и подозрений – это как раз аромат раздевалки, в которой царит атмосфера мужской дружбы и товарищества. Детектив прислонился к шкафчикам и стал слушать Садлера, который, переодеваясь, принялся рассказывать о завещании Тинки.

– Она все оставила своему бывшему мужу, – промолвил адвокат, – это была ее воля.

– А как же дочь? Ей что, ни гроша?

– Дочери все должно было перейти только в том случае, если бы муж умер раньше Тинки. В этом случае предусматривалось назначение опекуна, который бы распоряжался имуществом до совершеннолетия Энни.

– А Дэннис был об этом в курсе? – спросил Мейер.

– Понятия не имею.

– У него была копия завещания супруги?

– Не знаю. Лично я ему ничего не посылал.

– Сколько копий завещания вы отправили Тинке?

– Две. Оригинал находится у меня в офисе в сейфе.

– Это она сама попросила отправить ей два экземпляра? – спросил детектив.

– Нет. Просто в нашей компании при составлении завещаний мы поступаем именно так. Отправляем клиенту два экземпляра. Подавляющее большинство один экземпляр оставляет дома, чтобы в случае необходимости было с чем свериться, а другой кладет в банковскую ячейку. У нас, по крайней мере, именно так.

– Мистер Садлер, мы тщательно обыскали всю квартиру Тинки, но никакого завещания там не нашли.

– Что ж, она вполне могла его отправить бывшему мужу. Ничего необычного в этом я не вижу.

– Да? – удивленно поднял брови Мейер.

– А почему бы нет? Они, знаете ли, в хороших отношениях. Ну и, кроме того, не будем забывать, что единственным наследником назван именно он. Полагаю, что Тинка хотела его об этом известить.