Главный инспектор Тавернер попытался налить немного бальзама на душевные раны поверенного.

— Все-таки он был очень стар, мистер Гэйтскилл, — сказал он. — А старики, как правило, все с приветом… Нет, они не сумасшедшие — просто слегка эксцентричные.

Мистер Гэйтскилл только фыркнул в ответ.

— Итак, мистер Гэйтскилл позвонил нам, — продолжал отец, — и вкратце ознакомил нас с содержанием завещания. Я попросил его прийти сюда и принести с собой документ. И позвонил тебе, Чарлз.

Я до сих пор не понимал, зачем здесь понадобилось мое присутствие. Поведение отца и Тавернера в данном случае казалось мне непонятным. В свое время я, безусловно, узнал бы об условиях завещания, и, в конце концов, меня совершенно не касалось, как старый Леонидис распорядился своими деньгами.

— Это что, совсем другое завещание? — спросил я. — То есть наследство распределяется как-то иначе?

— Естественно, — сказал поверенный.

Мой отец внимательно смотрел на меня. И главный инспектор Тавернер тоже смотрел на меня очень внимательно. Я почувствовал себя несколько неуютно… Что-то было у них на уме — что-то, о чем я никак не мог догадаться.

Я вопросительно взглянул на Гэйтскилла.

— Условия завещания мистера Леонидиса, — сказал поверенный, — конечно же, ни для кого не являются секретом. Просто я посчитал себя обязанным ознакомить с этим документом сначала помощника комиссара и инспектора, дабы получить от них дальнейшие инструкции. Насколько я понимаю… — мистер Гэйтскилл сделал паузу. — Между вами и мисс Софией Леонидис существует… Э-э… Взаимопонимание, так скажем?

— Я надеюсь жениться на ней, — ответил я. — Но в данный момент мисс Леонидис не желает объявлять о помолвке.

— Очень разумно с её стороны, — заметил мистер Гэйтскилл.

Мысленно я с ним не согласился, но сейчас было не до споров.

— Согласно этому завещанию, — произнес мистер Гэйтскилл, — датированному двадцать девятым ноября прошлого года, мистер Леонидис после отказа ста тысяч фунтов в пользу своей жены, оставляет все остальное состояние целиком и полностью своей внучке, Софии Катерине Леонидис.

У меня отвалилась челюсть. Я ожидал всего, чего угодно, но только не этого.

— Он оставил все Софии? — тупо переспросил я. — Как странно. А по каким соображениям?

— Все свои соображения по этому поводу он очень ясно изложил в сопроводительном письме, — сказал отец, беря со стола лист бумаги. — Вы не возражаете, если Чарлз ознакомится с ним, мистер Гэйтскилл?

— Мне все равно, — холодно ответил поверенный. — Это письмо, по крайней мере, предлагает хоть какое-то объяснение ситуации и хоть в какой-то мере извиняет дикое поведение мистера Леонидиса.

Мой старик вручил мне лист бумаги, исписанный мелким неразборчивым почерком, по которому можно было судить о сильном характере и неординарности его обладателя.

«Дорогой Гэйтскилл!

Вы будете удивлены, получив это письмо, и, вероятно, обижены. Но у меня есть причины вести себя с непонятной для вас скрытностью. Я всегда глубоко верил в Индивидуальность. В любой семье (это я заметил еще в детстве и запомнил навсегда), как правило, есть одна сильная личность, которой суждено нести на себе груз забот и проблем всех остальных родственников. В моей семье такой личностью всегда был я. Я переехал в Лондон, устроился здесь и всю жизнь помогал живущим на Смирне родственникам; однажды вызволил из тюрьмы одного из братьев, потом купил одной из сестер свободу от несчастливого брака и так далее. Бог благосклонно даровал мне долгую жизнь и счастливую возможность вырастить детей и внуков. Многих забрала смерть, остальные же — к моей радости — живут под одной крышей со мной. После моей смерти бремя ответственности, которое сейчас несу я, должен будет взять на свои плечи кто-то другой. Я долго сомневался, делить ли мне состояние среди моих любимых родственников на — по возможности — равные части, и пришел к выводу, что в результате такое равенство обернется неравенством. Люди не рождаются одинаковыми — и для того чтобы компенсировать разницу природных качеств, необходимо перераспределить баланс. Другими словами, кто-то должен стать моим преемником и взять на себя ответственность за всю остальную семью. По долгом размышлении я пришел к выводу, что ни один из моих сыновей на это не способен. Мой горячо любимый сын Роджер абсолютно не обладает деловой хваткой и, несмотря на прекрасную душу, слишком импульсивен, чтобы верно оценивать ситуацию. Филип слишком неуверен в себе, чтобы сделать в жизни что-нибудь большее, чем уйти от действительности в мир книг. Мой внук Юстас слишком еще молод, и я не думаю, что он обладает необходимым для лидера здравым смыслом. Он ленив и легко поддается постороннему влиянию. И только моя внучка София, по-моему, обладает всеми требуемыми качествами: она умна, рассудительна, решительна, умеет объективно оценивать ситуацию и, полагаю, благородна духом. Ей я и поручаю ответственность за благоденствие семьи и за благоденствие моей дорогой свояченицы Эдит де Хэвилэнд, которой я глубоко благодарен за пожизненную преданность и верность нашей семье.

Все вышесказанное является объяснением прилагаемого документа. Гораздо труднее мне объяснить вам, мой старый друг, почему я прибегнул к подобному обману. Я просто посчитал разумным не возбуждать лишних разговоров и раздумий по поводу того, как я распорядился своим состоянием, и не хотел ставить семью в известность о своем решении касательно Софии. Поскольку оба моих сына уже в достаточной мере обеспечены деньгами, я не считаю, что условия данного завещания ущемят их жизненные интересы.

Во избежание лишних разговоров и домыслов я попросил вас составить для меня завещание, которое и зачитал вслух на семейном собрании, после чего положил документ на стол, прикрыв его листом промокательной бумаги и велел пригласить в гостиную двух слуг для его подписания. Когда они подошли ко мне, я чуть сдвинул вверх промокашку, открыв нижнюю часть листа с текстом завещания, поставил на нем свою подпись, после чего предложил расписаться и свидетелям. Излишне пояснять, что при этом подписано было завещание, приложенное к данному письму, а не составленное вами и зачитанное мной семье.

Не смею надеяться, что вы сможете понять причины, побудившие меня совершить подобный поступок, — я просто прошу вас простить меня за скрытность. Старики любят хранить свои маленькие секреты.

Спасибо вам, мой дорогой друг, за усердие, с которым вы всегда вели мои дела. Засвидетельствуйте перед Софией мою глубокую любовь к ней и призовите ее разумно править семьей.

Искренне преданный вам Аристид Леонидис».

Я ознакомился с этим замечательным документом с огромным интересом.

— Невероятно! — сказал я, кончив читать.

— В высшей степени невероятно! — мистер Гэйтскилл поднялся с кресла. — Повторяю, я всегда полагал, что мой старый друг мистер Леонидис доверяет мне.

— Нет, Гэйтскилл, — сказал мой отец. — Старый джентльмен был природным хитрецом. Он всю жизнь любил неординарные ходы, кривые окольные пути.

— Это уж точно, сэр, — с чувством подтвердил Тавернер. — Он был хитрец из хитрецов.

Гэйтскилл выплыл из кабинета с по-прежнему оскорбленным видом. Как профессионал он был уязвлен до глубины души.

— Для него это тяжелый удар, — заметил инспектор Тавернер. — Очень уважаемая фирма «Гэйтскилл, Каллит энд Гэйтскилл». Не признают никакого мошенничества. И когда Леонидис прокручивал какие-то темные махинации, он никогда не обращался за содействием к этой фирме. Его обслуживал еще с добрый десяток юридических контор. О, это был настоящий хитрец!

— И как никогда это его качество проявилось при составлении данного завещания! — подхватил отец.

— Мы были глупы, — сказал Тавернер. — Ведь если подумать как следует, то получается, что единственный, кто мог смухлевать с этим завещанием, был сам старик. Нам просто не пришло в голову, что ему это могло понадобиться!

Я вспомнил высокомерную улыбку Джозефины и её слова: «Полицейские — дураки!» Но Джозефина при оглашении завещания не присутствовала. И даже если девочка подслушивала под дверью (что казалось мне весьма вероятным), она едва ли могла угадать действия своего деда. Но откуда тогда этот высокомерный вид? Какие основания у Джозефины называть полицейских дураками? Или это просто рисовка?

Внезапно пораженный царящей в кабинете тишиной, я поднял глаза: отец и Тавернер внимательно наблюдали за мной. Не знаю, что в их поведении заставило меня возмущенно воскликнуть:

— София ничего об этом не знала! Абсолютно ничего!

— Нет? — произнес отец.

Я не вполне понял, утверждение это или вопрос.

— Она будет страшно удивлена.

— Да?

— Страшно удивлена!

Наступило молчание. Потом — неожиданно громко и резко — зазвонил телефон на столе отца. Он поднял трубку: — Да? — подождал немного и сказал: — Соедините, — потом взглянул на меня:

— Это твоя девушка. Хочет поговорить с тобой. Что-то важное.

Я взял трубку:

— София?

— Чарлз? Это ты? Джозефина… — голос Софии сорвался.

— Что Джозефина?

— Кто-то ударил ее по голове. Сотрясение мозга. Она… Она в тяжёлом состоянии… Врачи говорят, она может не оправиться…

Я повернулся к отцу и инспектору:

— На Джозефину совершено покушение.

Отец взял у меня трубку и сказал со всей резкостью, на какую был способен:

— Говорил же я вам присматривать за этим ребенком…

Глава 18

Уже через несколько минут мы с Тавернером неслись в полицейской машине по направлению к Суинли-Дин.

Я вспомнил вывалившуюся мне под ноги с чердака Джозефину и ее небрежное замечание: «Пришло время для второго убийства». Бедная девочка не предполагала, что именно она, по всей вероятности, и явится новой жертвой.