Сегодня я мог пойти к нему и доказать, что они у меня в руках. Он бы мне поверил, перешел на мою сторону и помог бы довести дело до конца законным путем. Я мог бы это сделать. Но мне проще, чтобы они сами перебили друг друга. Проще и спокойнее. Сейчас я в таком кровожадном состоянии, что эта мысль даже доставляет мне удовольствие. Не знаю, правда, как на это посмотрят в детективном агентстве. Если Старик узнает, что я тут натворил, он шкуру с меня спустит. Проклятый город Бесвилл, одно слово — все точно взбесились!

Слушай, сегодня вечером у Уилсона я делал с ними все что хотел. Давно я не получал такого удовольствия. Я смотрел на Нунена и прекрасно понимал, что теперь, после всего сказанного, дни его сочтены. Я смотрел на него и смеялся от радости. Знаешь, я сам себя не узнаю. У меня ведь толстая шкура, за двадцать лет тесного общения с бандитами я так свыкся с убийствами, что они стали для меня будничной работой, моим хлебом с маслом. Чтобы я заранее радовался, что кого-то должны убить?! А все этот проклятый город!

Она как-то особенно нежно мне улыбнулась и ласково сказала:

— Ты преувеличиваешь, любимый. Другого отношения они и не заслуживают. У тебя жуткий вид. Мне за тебя страшно.

Я хмыкнул, взял стаканы и пошел на кухню за джином. Когда я вернулся, она окинула меня озабоченным взглядом и спросила:

— Зачем ты принес из кухни ледоруб?

— Чтобы ты видела, что со мной творится. Еще совсем недавно на вопрос, для чего этот ледоруб нужен, я бы ответил: чтобы колоть лед. — Я провел пальцем по острию ледоруба. — Теперь же я прикидываю: а ведь этой штукой можно пригвоздить человека к стене. Это первое, что приходит мне в голову, честное слово. Даже вид самой обыкновенной зажигалки наводит на мысль: а не налить ли в нее нитроглицерина? По дороге к тебе я видел в канаве моток проволоки, и знаешь, о чем я подумал? Хорошая проволока, длинная, тонкая, — надеть бы такую кому-нибудь на шею, закрутить потуже и потянуть за два конца в разные стороны… Еле удержался, чтобы не прихватить ее с собой. На всякий случай…

— Ты спятил.

— Знаю. О том и речь. Я жажду крови.

— Ты меня просто пугаешь. Пожалуйста, отнеси ледоруб на кухню, сядь и возьми себя в руки.

Две первые просьбы я выполнил, третью — нет.

— Все дело в том, что у тебя сдали нервы, — проворчала она. — Ты переволновался. Еще немного, и тебя родимчик хватит, так и знай.

Я вытянул вперед руку и растопырил пальцы. Рука не дрожала. Она посмотрела на мою руку и сказала:

— Это еще ничего не значит. Болезнь не снаружи, а внутри. Слушай, а почему бы тебе на пару дней не уехать? Дела никуда не убегут. Давай съездим в Солт-Лейк. Отдых пойдет тебе только на пользу.

— Не могу, детка. Кто-то же должен считать трупы. Кроме того, если мы уедем, ситуация всего за несколько дней может в корне измениться, и придется все начинать сначала.

— Никто не заметит, что тебя нет в городе, а я вообще тут ни при чем.

— Правда? С каких это пор?

Она подалась вперед, прищурилась и спросила:

— На что ты, собственно, намекаешь?

— Просто забавно, что ты вдруг превратилась в стороннего наблюдателя. Ты забыла, что Дональд Уилсон — ас него ведь все и началось — был убит из-за тебя? Забыла, что вся история заглохла бы, не расскажи ты мне про Сиплого?

— Ты знаешь не хуже меня: моей вины во всем, что произошло, нет! — с возмущением сказала Дина. — И потом, сейчас это не имеет никакого значения. Просто у тебя плохое настроение, вот ты и цепляешься к каждому слову.

— Вчера вечером, когда ты тряслась от ужаса, что Сиплый убьет тебя, это почему-то имело значение.

— Опять ты про убийства? Сколько можно?

— По словам юного Олбери, Билл Квинт угрожал пристрелить тебя, — сказал я.

— Прекрати!

— Ты обладаешь удивительной способностью возбуждать в своих дружках кровавые инстинкты. Олбери прикончил из-за тебя Уилсона. Сиплый охотится за тобой. Даже я не избежал твоего влияния. Посмотри, в кого я превратился. Да и Дэн Рольф, мне кажется, еще попытается свести с тобой счеты.

— Дэн? Ты спятил. Да ведь я…

— Знаю, ты подобрала и приютила чахоточного доходягу. Ты дала ему крышу над головой и много-много опиума. Поэтому он у тебя на побегушках, ты хлещешь его при мне по щекам и вообще с ним не церемонишься. А ведь он в тебя влюблен. В одно прекрасное утро, помяни мое слово, ты проснешься и обнаружишь, что он отвернул тебе голову.

Она вздрогнула, встала и засмеялась.

— Несешь какую-то ахинею, — сказала она и унесла пустые стаканы на кухню.

А я закурил и задумался: что же все-таки со мной происходит, уж не свихнулся ли я, и откуда у меня такие предчувствия — не иначе нервы совсем расшатались.

— Если не хочешь уезжать, напейся в стельку и забудь обо всем на свете, — посоветовала мне Дина, вернувшись с наполненными стаканами. — Я налила тебе двойную порцию джина — не повредит.

— Ахинею несешь ты, а не я, — сказал я, сам не знаю зачем. — Стоит мне заговорить об убийстве, как ты на меня набрасываешься. Типично женская логика: если этой темы избегать, то ни один из многочисленных потенциальных убийц никогда не посягнет на твою жизнь. Глупо же. Мы с тобой можем говорить все что угодно, а Сиплый все равно…

— Перестань, прошу тебя! Да, я глупая. Я боюсь слов. Я боюсь его. Я… Господи, я же просила тебя расправиться с ним! Почему ты этого не сделал?

— Прости, — совершенно серьезно сказал я.

— Ты думаешь, он…

— Не знаю… боюсь, ты права. Но говорить об этом бесполезно. Вот пить — дело другое, хотя этот джин сегодня что-то меня не берет.

— Дело не в джине, дело в тебе. Хочешь кое-что покрепче?

— Сегодня я и нитроглицерин выпил бы.

— Что-то в этом роде я тебе и принесу, — пообещала она.

Дина пошла на кухню, звякнула бутылками и принесла стакан с какой-то жидкостью, которая по виду ничем не отличалась от того, что мы до сих пор пили.

— Опиум Дэна? — спросил я, понюхав жидкость. — Он, кстати, еще в больнице?

— Да, у него вроде бы перелом черепа. Ну-с, мистер, попробуйте этот божественный напиток!

Я сделал глоток джина с наркотиком, и вскоре мне стало легче.

Мы выпивали и беседовали, а мир вокруг сделался лучезарным, радостным — земной рай, да и только.

Потом вслед за Диной я опять перешел на джин, но не удержался и выпил еще один стакан дьявольской смеси спиртного с наркотиком.

Прошло еще какое-то время, и я придумал себе игру: во что бы то ни стало сидеть с открытыми глазами, хотя я все равно уже ничего не видел. Догадавшись, что Дина этот фокус раскусила, я перестал себя мучить.

Последнее, что я помню: она укладывает меня на диване в гостиной.

XX

СЕМНАДЦАТОЕ УБИЙСТВО

Мне снилось, что я в Балтиморе: сижу на скамейке в Гарлем-парке и смотрю на фонтан, а рядом со мной женщина в вуали. Я пришел сюда с ней. Это моя хорошая знакомая. Но вдруг я забыл, кто она. Из-за длинной черной вуали мне не видно ее лица.

Я подумал, что, если я заговорю с ней и она мне ответит, я узнаю ее по голосу. Но я никак не мог придумать, с чего начать, и наконец спросил, знает ли она Кэрролла Харриса.

Она что-то ответила, но я не расслышал: ее голос потонул в грохоте падающей воды.

На Эдмондсон-авеню показались пожарные машины. С криком: «Пожар! Пожар!» — она вскочила и бросилась за ними следом. И тут, услыхав ее голос, я понял, что это очень близкий мне человек, побежал за ней, но и она, и пожарные машины куда-то исчезли.

Где я только не побывал в поисках этой женщины: бродил по Гей-стрит и по Маунт-Ройэл-авеню в Балтиморе, по Колфакс-авеню в Денвере, по Этна-роуд и Сент-Клер-авеню в Кливленде, по Маккинни-авеню в Далласе, по Ламартин-стрит, Корнелл-стрит и Эмори-стрит в Бостоне, по бульвару Берри в Луисвилле, по Лексингтон-авеню в Нью-Йорке, пока наконец, оказавшись на Виктории-стрит в Джексонвилле, я опять не услышал ее голос, хотя самой ее не видел.

Я шел по улицам, а вдалеке звучал ее голос. Она повторяла чье-то имя, не мое, какое-то совершенно неизвестное мне имя, но куда бы я ни шел, как бы ни торопился, голос ее не становился ближе. Где бы я ни был, на главной улице Эль Пасо или в парке Гранд-серкес в Детройте, ее голос находился на одинаковом расстоянии от меня. А потом вдруг голос пропал.

Усталый, расстроенный, я зашел в отель на вокзальной площади в Роки-Маунтин, штат Северная Каролина, и сел в холле. Из окна вижу: подошел поезд. Из вагона выходит она, вбегает в отель, бросается ко мне и начинает меня целовать. А мне неудобно: все смотрят на нас и смеются.

На этом первый сон кончился и начался второй. Мне снилось, что я в чужом городе, разыскиваю своего смертельного врага. В кармане у меня нож, которым я собираюсь этого человека убить. Воскресное утро. Колокольный звон. На улице много народу, одни идут в церковь, другие — из церкви. В этом сне я хожу не меньше, чем в первом, но все время по улицам одного и того же неизвестного мне города.

Вдруг слышу голос человека, которого я преследую. Это небольшой, смуглый мужчина, в гигантском сомбреро. Он стоит на другом конце огромной площади, у входа в высокое здание и громко смеется надо мной. Площадь запружена народом.

Сунув руку в карман, я бегу к нему через площадь по головам и плечам людей. Бежать трудно: головы и плечи разной высоты, расстояние между людьми неодинаковое. Я то и дело скольжу, проваливаюсь.

А маленький смуглый человечек стоит себе и смеется. В последний момент он поворачивается ко мне спиной и вбегает в высокое здание. Я бегу за ним наверх по нескончаемой винтовой лестнице; кажется, еще немного — и я поймаю его. Мы выскакиваем на крышу. Он прыгает вниз — ив этот момент я успеваю одной рукой схватить его.