– Черт. – В трубке на мгновение замолчали. – Тем не менее я хочу поговорить с ней.

Вульф вздохнул:

– В вашей чертовой дыре? Она устала и ничем не сможет помочь вам. У нее два миллиона долларов, а к ближайшим выборам уже будет право голоса. Почему бы вам не заехать вечером к ней домой? Или послать кого-нибудь из ваших помощников?

– Потому что я… Ладно, бог с ней. С вами бесполезно спорить. Значит, она не знает, где шкатулка?

– Она вообще ничего о ней не знает. И ее двоюродный брат тоже. Даю вам слово.

– Хорошо. Я, пожалуй, свяжусь с ней попозже. Если что всплывет, дадите мне знать, ладно?

– Непременно.

Вульф повесил трубку, отодвинул аппарат, снова откинулся в кресле, сцепив пальцы на животе, и проворчал, качая головой:

– Он слишком много говорит. Мисс Фрост, я уверен, вы не расстроились из-за отмены визита в полицейское управление. Должен признаться в своем глубочайшем предубеждении против того, чтобы мои клиенты посещали это заведение. Будем надеяться, что поиски шкатулки немного отвлекут мистера Кремера от вас.

– Похоже, – вставил Луэллин, – нам остается только ждать, пока найдут шкатулку. И вообще, если вы так заботитесь о своих клиентах, лучше бы сами поменьше их беспокоили.

– Напоминаю вам, сэр, что вы находитесь здесь исключительно благодаря моему долготерпению. А у вашей кузины, к счастью, хватает здравого смысла, наняв специалиста, соглашаться с его методами. Так на чем мы остановились, мисс Фрост? Ах да. Вы говорили, что мистер Джебер приехал в Нью-Йорк в тысяча девятьсот тридцать первом году. Вам тогда было шестнадцать лет. Сейчас ему сорок четыре, значит, тогда было тридцать девять, возраст далеко не преклонный. Я полагаю, что на правах старого друга он сразу же стал часто бывать у вас в доме?

Она кивнула:

– Да. Мы уже знали о его приезде – он написал заранее. Конечно, я его совсем не помнила. Ведь в последний раз я его видела, когда мне было всего четыре года.

– А вам никогда не приходило в голову, что он приехал в Нью-Йорк с какими-нибудь политическими целями? Насколько мне известно, он был членом организации «Королевские молодчики».

– Вряд ли. Я даже уверена, что нет, хотя, конечно, я говорю глупости – откуда же мне знать наверняка. Но думаю, что нет.

– Во всяком случае, вы знаете, что он нигде не служит, и это вам не нравится.

– Мне это ни в ком не нравится.

– Интересная мысль для богатой наследницы. И тем не менее, если мистер Джебер женится на вас, это и будет его служба. Но давайте сохраним надежду, что он исправится. Скоро четыре часа, и мне придется покинуть вас. Хочу только спросить вот о чем. Вчера вы сказали, что ваш отец умер, когда вам было несколько месяцев, и поэтому вы не знали его. Потом вы произнесли «то есть» и умолкли. Я просил вас закончить мысль, но вы сказали, что это несущественно. Вполне вероятно, что это действительно так, но мне хотелось бы все же знать, чт́о вы имели в виду. Помните?

Она кивнула:

– Но это и правда несущественно. Даже, пожалуй, глупо.

– И все-таки. Я же говорил, что нам приходится искать иголку в стоге сена.

– Это действительно пустяк. Однажды, когда я была маленькая, мне приснился сон.

– Пожалуйста, расскажите.

– Ну, хорошо. Первый раз он приснился мне лет в шесть, когда мы жили на Бали. Потом я не раз пыталась вспомнить, чт́о было накануне, чтобы понять, почему мне это приснилось, но ничего не вспомнила. Мне снилось, что я маленькая девочка, но уже умею ходить; наверно, мне года два. Рядом со мной на стуле на салфетке лежит очищенный апельсин, разломленный на дольки. Я беру одну дольку – и в рот, а другую даю мужчине на скамейке и говорю: «А это папе». Хорошо помню, что это был мой голос, только совсем детский. Потом съедаю еще дольку, беру новую и опять говорю: «Это папе». И так до конца, пока весь апельсин не кончился. Я проснулась и заплакала. Это было на какой-то террасе. Мама спала на соседней кровати. Она подошла и спросила, в чем дело, а я говорю: «Я плачу, потому что мне очень хорошо». Я матери никогда не рассказывала об этом сне. Потом он часто повторялся. Последний раз – когда мне было уже лет одиннадцать и мы жили в Нью-Йорке. И каждый раз я плакала.

– А на кого был похож этот мужчина? – спросил Вульф.

Елена покачала головой.

– Я же говорю, что все это глупости. Может быть, вовсе и не мужчина, просто мне так показалось. У мамы сохранилась только одна папина фотокарточка, но я не видела ее тогда и не знаю, похож ли он на того, во сне. Я просто называла его папой.

– Вот как… – Вульф вытянул губы трубочкой, помолчал и наконец заметил: – Довольно знаменательно, тем более что имела место определенная картина. А вы в детстве ели апельсины?

– Кажется, да. Я всегда их любила.

– Ладно. Может быть, вы и правы – ничего существенного в этом нет. Вы упомянули о карточке отца. У вашей матери осталась всего одна фотография?

– Да, она сохранила ее для меня.

– А себе – ничего?

– Ничего, – помедлив, тихо сказала Елена. – Тут нет никакой тайны. Мама была жестоко оскорблена папиным завещанием, и ее можно понять. Да, у них произошла серьезная размолвка, я толком не знаю какая. Это давно было, когда я еще только родилась. И все равно… Он ничего ей не оставил. Вообще ничего, даже скромного пансиона не назначил.

Вульф кивнул:

– Понимаю. Все состояние было завещано вам с передачей под опеку до вашего совершеннолетия, а опекуном он назначил дядю Дадли, своего брата. Вы сами-то читали завещание?

– Один раз, очень давно. Дядя показал мне его вскоре после нашего приезда в Нью-Йорк.

– И вы, девятилетний ребенок, разобрались в условиях завещания? Неплохо. Как я понимаю, ваш дядя наделялся исключительным правом распоряжаться вашим состоянием по своему усмотрению, причем какой-либо контроль со стороны вас или третьего лица не предусматривался. Насколько мне известно, принятая в таких случаях юридическая формулировка звучит следующим образом: «Абсолютная и неподотчетная свобода действий». То есть, в сущности, вы не знаете, каким состоянием будете располагать по достижении двадцати одного года. Может быть, миллионами, а может, и ничем. Более того, вы даже рискуете получить в наследство одни долги.

– На что вы намекаете? – возмутился Лу Фрост. – Если вы хотите сказать, что мой отец…

Вульф оборвал его:

– Помолчите! Я ни на что не намекаю, я всего лишь констатирую факт полного неведения моей клиентки относительно своего состояния. Вероятно, оно увеличилось, но не исключено, что и растрачено. Она же не имеет об этом ни малейшего представления. Как по-вашему, мисс Фрост, я прав?

– Да, – она нахмурилась, – я действительно не имею представления. Хотя точно знаю, что все двадцать лет полагающееся мне содержание выплачивалось каждый квартал полностью и без задержек. Мистер Вульф, мне кажется, мы слишком…

– Мы скоро закончим. Через несколько минут мне придется покинуть вас. Что до кажущейся неуместности моих вопросов, то я предупреждал, что они могут коснуться чего угодно. Позвольте задать еще два вопроса о завещании. Вы вступите во владение наследством седьмого мая?

– Очевидно.

– Кто становится наследником в случае вашей смерти до этого срока?

– Если бы я была замужем и имела ребенка, то мой ребенок. Если нет, то половина отходит моему дяде, половина – его сыну, моему двоюродному брату Лу.

– Вот оно как. Даже в этом случае вашей матери ничего не достается?

– Ничего.

– Так. В той ссоре ваш отец принял сторону брата? – обратился Вульф к Луэллину. – Советую вам в ближайшие пять недель беречь двоюродную сестру как зеницу ока. Если с ней что-нибудь случится за это время, вы станете обладателем миллиона долларов, а ночные кошмары и угрызения совести надолго лишат вас покоя. Крупные завещания – штука сплошь и рядом пренеприятнейшая. Подумать только: однажды погорячился человек, и вот его уже давно на свете нет, а другим людям столько несчастий! – Вульф пристально посмотрел на клиентку и поднял палец: – Очень скоро вам самой придется составить завещание, распорядиться своим состоянием на случай смерти – ну, допустим, восьмого мая или чуть позже. У вас, полагаю, есть адвокат?

– Нет, в нем не было необходимости.

– Теперь будет. Богатство для того и придумано, чтобы содержать адвокатов, призванных охранять его от разграбления. – Вульф посмотрел на часы. – Должен вас покинуть. Считаю, мы недаром потратили столько времени. Я вижу, вы думаете иначе. Напрасно, поверьте мне. Благодарю вас за долготерпение. А пока мы томимся в ожидании вестей об этой злополучной шкатулке, хочу попросить вас о небольшом одолжении. Не могли бы вы сегодня пригласить мистера Гудвина к себе на чай?

Последние полчаса Луэллин сидел с очень недовольным видом, но, услышав эти слова, сделался просто мрачнее тучи. Елена взглянула на меня и снова повернулась к Вульфу:

– Не знаю, но если вы настаиваете…

– Настаиваю. Надеюсь, мистер Джебер тоже будет у вас?

Она кивнула:

– Он уже там. Во всяком случае, был там, когда я разговаривала с мамой. Правда, маме может не понравиться…

– Догадываюсь, что миссис Фрост будет не в восторге. Она ведь считает, что вы лезете в осиное гнездо. Но настоящее осиное гнездо – это полиция. А мы, в отличие от нее, вас пока не ужалили. Что касается мистера Гудвина, то он вполне здравомыслящий и рассудительный молодой человек, не лишенный к тому же наблюдательности. Мне бы хотелось, чтобы он побеседовал с мистером Джебером и с вашей матерью, если она согласится, конечно. Мисс Фрост, вы уже не маленькая и затеяли сложное и небезопасное предприятие. Надеюсь, вам удастся убедить ваших родственников и друзей хорошенько все взвесить. И если они находятся в неведении относительно обстоятельств смерти мистера Макнейра, то, не исключаю, им будет интересно узнать некоторые подробности, чтобы потом вместе с нами нащупать тропинку к истине. Посему, если вы соблаговолите пригласить мистера Гудвина на чашку чая…