Дом Вернера представлял из себя типичную асиенду, расположенную на берегу канала. Когда мы с Эндрю шли от места, где я поставил свою «акуру», к входной двери из красного дерева, перед нами предстали розовые оштукатуренные стены, крытая черепицей крыша, узкие стрельчатые окна, в которых чувствовалось влияние мавританской архитектуры, и экзотического вида башенки и минареты. По каналу оживленно сновали яхты. Было начало выходных — суббота, четыре часа пополудни, — и многочисленные яхтсмены города отправились поплавать по разветвленной сети оплетающих город каналов и полюбоваться на роскошные дома, построенные на берегах. На косяке двери красовался дверной звонок, выполненный в виде распустившейся черной розы. Эндрю нажал на сердцевинку розы. За дверью послышались шаги.

Несмотря на то, что здесь, в солнечной Калузе, проживает немало богатых людей, экономки здесь встречаются нечасто, а экономку, одетую как настоящая английская горничная, увидишь не чаще, чем дикую пантеру.

А нам открыла дверь красивая чернокожая женщина лет двадцати, одетая в черное форменное платье с белым воротником, белый передник и белую же наколку. Мы сообщили ей, кто мы такие и к кому пришли. Экономка сказала:

— Pase, por favor. Le dire que esta aqui.[3]

Мне стало любопытно, есть ли у нее грин-карта.

Мы стояли в передней, вымощенной синей плиткой и окаймленной мавританскими колоннами. В глубине дома виднелся внутренний дворик, буйно заросший цветами. На колоннах играли солнечные блики. Было слышно, как горничная идет по дому. Мрачное безмолвие нарушил долетевший с канала звук работающего лодочного мотора.

Откуда-то из-за дома появился Вернер — из одежды на нем были только шорты и сандалии, — и быстро подошел к тому месту, где стояли мы с Эндрю. Это был невысокий человечек, смахивающий на киношного джедая Йоду, слегка кривоногий, сильно загорелый, с блестящими голубыми глазами и редкими седыми волосами. Он крепко пожал нам руки, сказал, что всегда рад помочь, и провел нас за дом, к искрящемуся под солнцем плавательному бассейну.

Впервые я заметил в его речи слабый южный акцент, когда Вернер поинтересовался, не хотим ли мы чего-нибудь выпить.

— Виски, джентльмены? Пива? Или, может, чаю со льдом?

Но мы сказали, что не хотим отнимать у него слишком много времени, и предпочли бы сразу перейти к делу. Мы поставили диктофон на белый пластиковый куб, а сами расселись вокруг на дорогой дачной мебели от Брауна Джордана. Моторная лодка, которая незадолго перед этим вошла в канал, теперь пробиралась обратно к побережью. Укрепленная на столбе у входа в канал вывеска сообщала, что данная зона закрыта для посещений.

Мы подождали, пока смолкнет тарахтение мотора, и включили диктофон.

Вернер пересказал нам суть своих показаний перед большим жюри. Во вторник вечером, в десять сорок пять, он вел свой шлюп — двадцатипятифутовое судно с выдвижным килем, с мотором и носовым прожектором, — к своему месту у пристани клуба. Всего там около шестидесяти эллингов. Он прошел мимо яхты «Игрушечка». На кокпите у «Игрушечки» горел свет, за столом сидели мужчина и женщина, оба светловолосые. Вернер узнал в мужчине Бретта Толанда, с которым был знаком по клубу.

— А женщину вы узнали? — спросил я.

— Я никогда прежде ее не видел, — ответил Вернер.

Я попытался угадать по акценту, откуда же он родом. Должно быть, откуда-нибудь из Северной Каролины.

— Видели ли вы эту женщину впоследствии?

— Да, — кивнул Вернер. — Мне показали ее фото в суде.

— Одну фотографию? — переспросил я. — Или…

— Мне показали около десятка фотографий, и я выбрал ее фото среди остальных.

— Вы узнали ее на фотографии.

— Да, узнал.

— Можете вы теперь сказать мне, кто она такая?

— Это женщина, которую обвиняют в убийстве Бретта Толанда. Ее зовут Лэйни Камминс.

— Вы сказали, что шли на двигателе, когда возвращались в клуб.

— Да, действительно.

— И как быстро вы шли?

— На самой малой скорости.

— И у вас горел носовой прожектор?

— Да.

— Он был направлен на яхту Толандов?

— Нет, на воду.

— Перед яхтой?

— Когда я проходил через створы, то да, луч прожектора падал рядом с яхтой Толандов, а когда я подошел поближе — то на пристань.

— Насколько ярко был освещен кокпит «Игрушечки»?

— Достаточно ярко, чтобы было видно сидящих.

— Вы сказали, что там сидели два человека, мужчина и женщина, оба светловолосые.

— Да, именно. Бретт Толанд и мисс Камминс.

— Вы хорошо их видели?

— Четко, как днем. Они сидели и выпивали.

— Вы не заговорили с ними?

— Нет.

— И не поприветствовали их как-нибудь?

— Нет.

— Не окликнули их?

— Нет. Я был слишком занят управлением. Следил за водой, следил за пристанью.

— А они вас не окликнули?

— Нет.

— Ваш шлюп стоит борт о борт с яхтой Толандов?

— О, нет. Значительно дальше.

— Не могли бы вы сказать, сколько яхт вас разделяет?

— Шесть или семь.

— Видели ли вы яхту Толандов после того, как проплыли мимо?

— Я мог бы ее увидеть, если бы обернулся, но я не оборачивался. Я вел судно в ночное время, всего с одним носовым прожектором. Мне нужно было внимательно следить за водой.

— Вы сказали, что было примерно десять сорок пять — так?

— Да, примерно.

— Откуда вам это известно?

— Я посмотрел на часы на приборной доске.

— Они у вас с подсветкой?

— Да.

— И они показывали десять сорок пять?

— Примерно.

— Это электронные часы?

— Нет, механические. Со стрелками. Черные стрелки на белом циферблате.

— Тогда почему вы говорите…

— Часовая стрелка стояла почти на одиннадцати, а минутная — почти на девяти. Потому я и говорю, что было примерно десять сорок пять.

— Вы посмотрели на часы, когда проплывали мимо яхты Толандов?

— Да. И было примерно десять сорок пять.

— Вы оторвали взгляд от воды…

— Только на секунду.

— …чтобы посмотреть на часы?

— Ну, да.

— Почему вы это сделали?

— Ну, наверное, хотел знать, сколько сейчас времени.

— А почему вы захотели узнать время?

— Хотел посмотреть, во сколько я вернулся.

— Воду была темной?

— Там, куда не падал луч прожектора — да.

— Но вы все же оторвали взгляд от воды…

— Только на секунду.

— …чтобы посмотреть, который сейчас час.

— Ну да.

Я видел, что Вернер потихоньку начинает выходить из себя. По телефону я попросил его о «небольшой неофициальной беседе», а теперь набросился на него, как Шерман на Атланту. Вернеру это чертовски не нравилось. Но все же он был южанином, а значит — джентльменом, а я был его гостем, и он согласился побеседовать со мной, и потому разговор продолжился.

— Значит, когда вы сказали, что смотрели на воду, не отрываясь, на самом деле…

— Я же сказал, что отвлекся лишь на секунду.

— Отвлеклись, чтобы посмотреть на часы.

— Да.

— Могло ли получиться так, что на самом деле в тот момент было не десять сорок пять, а меньше?

— Нет.

— Не могло ли это происходить, например, в десять двадцать пять?

— Нет, это никак не могло происходить раньше, чем без четверти одиннадцать.

— И в это время вы шли на двигателе…

— Да.

— …мимо яхты Толандов… кстати, вы не знаете, в каком эллинге она стояла?

— Нет, не знаю.

— Вы посмотрели на часы, проплывая мимо яхты Толандов, а потом снова перевели взгляд на воду.

— Да. Я следил за управлением.

— В какой эллинг вы вели в свой шлюп?

— Номер двенадцать. Я постоянно его арендую.

— Он находится в шести или семи эллингах от постоянной стоянки Толандов.

— Да, именно.

— Посмотрели ли вы на часы, когда входили в свой эллинг?

— Думаю, нет.

— А перед тем, как выключить двигатель?

— Нет.

— А перед тем, как пришвартоваться?

— Нет.

— А вам не хотелось узнать, который сейчас час?

— Я уже знал это, — сухо ответил Вернер и встал, давая понять, что разговор окончен. — Было примерно без пятнадцати одиннадцать.


Из дому я позвонил последним двум свидетелям из выданного Фолгером списка — мужу и жене, Джерри и Бренде Баннерманам, проживающим в Уэст-Палм-Бич. Они любезно согласились встретиться со мной и с Эндрю завтра, если нас не затруднит прийти к ним на яхту. Мы договорились, что будем в их яхт-клубе в половине первого. Это означало ранний подъем и три-четыре часа пути на машине.

Этта Толанд не была настолько любезна.

Хотя мы с ней были знакомы задолго до дела о нарушении авторских прав, по телефону она называла меня исключительно «мистер Хоуп». Она сразу сказала, что не намерена в неофициальной обстановке обсуждать свои показания, данные большому жюри. С другой стороны, она сказала, что в удовольствием явится ко мне в контору в понедельник утром и даст показания под присягой, потому что, как деликатно выразилась мисс Толанд, — «Я желаю похоронить вашу долбаную клиентку».

Я спросил, сможет ли она подойти к десяти часам.

— Меня это вполне устраивает, мистер Хоуп.

Я вежливо поблагодарил ее, а она повесила трубку, даже не попрощавшись.

Я посмотрел на часы.

Было уже почти шесть вечера, а я обещал в семь заехать за Патрицией.


За обедом я все время думал, почему Патриция больше не хочет заниматься со мной любовью. Мне казалось, что это связано со страхом потерять меня. Она переспит со мной, и у меня снова съедет крыша. Она переспит со мной, и я снова впаду в кому и останусь в ней до конца жизни. Многие только обрадовались бы этому, но только не Патриция — она ведь любит меня. Но она также любила мужчину по имени Марк Лоэб, и, мне кажется, его тень по-прежнему стояла между нами. Марк был одним из компаньонов в фирме, где Патриция когда-то работала — «Картер, Рифкин, Лебер и Лоэб». Вот он как раз был Лоэбом. Патриции был тогда тридцать один год — это происходило лет пять назад. Марку было сорок два. За месяц до того они отпраздновали его день рожденья. Пятнадцатое октября.