Патриция Хайсмит - Коротко про неприязненных женщин

«Мужчины не против нас!» — крикнула одна женщина со своего места. — «Это женщины сдерживают нас, эгоистичные, трусливые женщины, которые думают, что они что-то потеряют, требуя равной оплаты за равный труд!..»

«Мой муж, — заговорила Конни, потому что она снова неожиданно взяла слово и заговорила еще громче, — собирается сдавать выпускные экзамены, чтобы стать врачом, и мы беспокоимся, потому что едва сводим концы с концами. Я должна оставаться дома и присматривать за двумя детьми. Если бы мы наняли няню, я бы лишилась моего заработка, если б я работала! Вот почему я выступаю за бесплатные общественные ясли! Я не слишком ленива, чтобы взяться за работу!»

Снова поощрительные вопли и рукоплескания.

Теперь поднялась Памела. «Общественные детские сады! — сказала она, и ее должны были услышать, потому что ее голос заглушал все остальные. — Вы люди ещё молодые, — а мне сорок два года, — и вы, кажется, не понимаете, что место женщины — дома, чтобы создавать уют, и что вы будете выращивать поколение преступников, если вырастет поколение детей, воспитанных в общественных детсадах».

Общий шум заставил Памелу на мгновение замолчать.

«Это бездоказательно!» — завопил девичий голос.

«Как насчет отмены алиментов?! Может быть, ты и против этого?» — требовательно спросил ещё кто-то. Это была ее дочь Барбара.

Лица превратились в размытые пятна. Памела узнала некоторые из них, лица своих давних соседей, но почему-то не могла узнать их в новой роли нападавших, в роли врагов. «Что касается алиментов, — продолжала Памела, все еще стоя, — то это обязанность мужа содержать семью, не так ли?»

«Даже когда жена гуляет?» — спросил кто-то.

«Вы знаете, что некоторым женщинам сходит с рук убийство, и от этого у них дурная репутация?»

«Каждый случай развода должен рассматриваться отдельно!» — крикнул другой голос.

«Женщины превратятся в жертв! — кричала Памела в ответ. — Отмену алиментов назвали лицензией для кобелей, и это действительно так! Заработная плата — вот что погубит женщин!»

Взрыв! Будто масло в огонь плеснули. Возможно, слова были выбраны неудачно — заработная плата — но, во всяком случае, вся паства, или, скорее, толпа, принялась ходить на ушах.

При виде этого у Памелы подскочил адреналин. Вдобавок она поняла, что должна себя защитить, потому что атмосфера внезапно стала неприятной и враждебной. Но она была не одна: по меньшей мере четыре женщины, все ее соседки и все почти таких же средних лет, как Памела, были на ее стороне, и Памела видела, что спорщики собираются в группы или в кружки. Голоса стали еще громче. Понеслись благословения.

Хрясь!

«Ренегаты!»

«… бляди!»

«Ты еще, как пить дать, против абортов!»

Яйцо попало Памеле между глаз. Она вытерла лицо бумажной салфеткой. Откуда взялась это яйцо? Но у многих женщин, конечно же, имелись с собой сумки с покупками.

Похожие на красные бомбы, по воздуху полетели помидоры. Вслед за ними яблоки. Этот галдеж напоминал громкое кудахтанье кур или какой-то другой птицы, сильно потревоженной в замкнутом пространстве. Ряды драчунов были нестройными. Группы сражались друг с другом в упор.

Йоп! Это на голову женщины обрушилась консервная банка с чем-то, в отместку, как утверждали нападавшие, за что-то более тяжкое с ее стороны. Зонтики, по крайней мере три или четыре, тоже теперь пошли в ход.

«Послушайте, что я говорю!»

«Ты сука!»

«Прекратите драку!»

«Сесть всем! Где председатель?!»

Памела заметила, что некоторые женщины уходят, давясь у парадных дверей. Затем, к своему собственному удивлению, она обнаружила, что держит в руках здоровый складной стул и собирается швырнуть его. Сколько она уже бросила? Памела уронила стул (себе на ноги) и как раз вовремя пригнулась, чтобы не попасть под качан капусты.

Но это была двухфунтовая[3] банка печеных бобов, которая была запущена в Памелу и попала ей в правый висок. Она умерла в течение нескольких секунд, а нападавший так и не был опознан.

Сара была уже не новичок в этом деле, но пока все это было простое любительство. С замужеством, в двадцатилетнем возрасте, у нее, что называется, появилась лицензия. В довершение всего, бракосочетание состоялось в церкви на виду у родственников, друзей и соседей, может быть, даже у Бога в качестве свидетеля, ибо он, конечно же, был приглашен. Она была вся в белом, хотя вряд ли была девственницей, будучи на втором месяце беременности и не от мужчины, за которого выходила замуж, по имени Сильвестр. Теперь она могла стать профессионалом, имея защиту закона, одобрение общества, благословение священника и финансовую поддержку, гарантированную ее мужем.

Сара не теряла времени даром. Сначала это был служащий, снимающий показания газового счетчика, чтобы, так сказать, размять передок, затем мойщик окон, чья работа занимала разное количество часов, в зависимости от того, насколько грязными, как она говорила Сильвестру, были окна. Иногда Сильвестру приходилось платить за восемь часов работы плюс немного сверхурочных. Иногда мойщик окон был там, когда Сильвестр уходил на работу, и все еще там, когда он возвращался вечером домой. Но это была мелкая сошка, и Сара перешла к их семейному адвокату, который имел преимущество, потому что за любые услуги, сделанные им для семьи Сильвестра Диллона, платить было не надо, теперь уже три.

Сильвестр гордился маленьким сыном Эдмундом и краснел от удовольствия, когда друзья говорили о его сходстве с самим собой. Друзья не лгали, а только говорили то, что, по их мнению, они должны были сказать, и то, что они сказали бы любому отцу. После рождения Эдмунда Сара прекратила сексуальные отношения с Сильвестром (не то, чтобы у них когда-либо было много этих отношений), сказав: «Одного достаточно, не так ли?» Она также могла сказать: «Я устала» или «Здесь слишком жарко». На самом деле бедняга Сильвестр был хорош только из-за своих денег — он не был богат, но вполне обеспечен — и еще он был достаточно умен и презентабелен, не настолько агрессивен, чтобы быть помехой и… ну, это было почти что все, что требовалось, чтобы удовлетворить Сару. У нее было смутное ощущение, что ей нужен защитник и сопровождающий. Почему-то было гораздо весомее написать «Миссис» в конце письма.

Три или четыре года она с наслаждением возилась с адвокатом, потом с их доктором, потом с парочкой праздношатающихся мужей из числа их знакомых, было несколько двухнедельных загулов с отцом Эдмунда. Эти люди посещали дом в основном во второй половине дня с понедельника по пятницу. Сара была очень осторожна и настаивала — фасад ее дома был виден нескольким соседям — что ее любовники звонят ей, когда уже находятся поблизости, чтобы она могла сказать им, достаточно ли чисто на горизонте, чтобы они могли пристать к ее берегу. Час тридцать пополудни — самое безопасное время, когда у большинства людей время ланча. В конце концов, на карту были поставлены постель и жизненный уровень Сары, и Сильвестр начинал беспокоиться, хотя пока еще ничего не подозревал.

На четвертом году брака Сильвестр немного засуетился. Его собственные ухаживания за секретаршей, а также за девчонкой, работавшей в магазине канцелярских принадлежностей, были мягко, но решительно отвергнуты, и его эго было на исходе.

«А мы не можем попробовать еще раз?» — это было дежурной темой Сильвестра.

Сара контратаковала, как дюжина батальонов, чьи орудия годами готовились к стрельбе. Можно было подумать, что это она была той, с кем поступили несправедливо. «Разве я не создала для тебя прекрасный дом? Разве я не хорошая хозяйка — лучшая по мнению всех наших друзей, не так ли? Разве я когда-нибудь пренебрегала Эдмундом? Разве я когда-нибудь, ожидая, когда ты вернешься домой, не ждала тебя с горячим обедом?»

«Я бы хотел, чтобы время от времени ты забывала о горячей еде и думала о чем-нибудь другом», — хотел сказать Сильвестр, но был слишком хорошо воспитан, чтобы произнести эти слова.

«Кроме того, у меня есть вкус, — добавила Сара в качестве последнего залпа. — Наша мебель не только хороша, но и хорошо ухожена. Я не знаю, чего еще ты можешь от меня ожидать».

Мебель была так хорошо отполирована, что дом походил на музей. Сильвестр часто стеснялся пачкать пепельницы. Ему хотелось бы больше беспорядка и немного больше тепла. Как он мог выразить это?

«А теперь иди и съешь чего-нибудь», — сказала Сара более ласково, протягивая руку в порыве невиданной для Сильвестра за последние несколько лет близости. Ей только что пришла в голову мысль, один план.

Сильвестр с радостью взял ее за руку и улыбнулся. Он съел всю добавку, что она ему наложила. Обед был, как всегда, хорош, потому что Сара была превосходным, педантичным поваром. Сильвестр также надеялся на счастливое завершение вечера, но в этом его постигло разочарование.

Идея Сары состояла в том, чтобы убить Сильвестра хорошей едой, добротой в некотором смысле, женским долгом. Она собиралась готовить все более и более тщательно. У Сильвестра уже был животик, доктор предупреждал его о переедании, недостаточной физической нагрузке и прочей ерунде, но Сара знала достаточно о контроле веса, чтобы понимать, что важно то, что ты ешь, а не то, сколько упражнений ты делаешь. А Сильвестр любил поесть. Почва была подготовлена, она это чувствовала, и что ей было терять?

Она начала использовать более насыщенные жиры, гусиный жир, оливковое масло, готовить макароны с сыром, более густо намазывать бутерброды маслом, использовать молоко как великолепный источник кальция для выпадающих волос Сильвестра. За три месяца он прибавил двадцать фунтов[4]. Его портному пришлось переделать все его костюмы, а потом сшить для него новые.