Некоторое время Кэти наслаждалась ролью мученицы. Но она не могла продолжать это больше нескольких недель, потому что это было недостаточно весело. Легион ее друзей-приятелей немного отступил, хотя они все еще приглашали ее на свидание. Со временем, когда Кэти жаловалась на изнасилование, ее родители не обращали на это особого внимания. В конце концов, она уже много лет сидела на противозачаточных пилюлях.

Планы Кэти изменились, и она больше не хотела становиться медсестрой. Она собиралась стать стюардессой. Ей было шестнадцать лет, но она легко могла сойти за двадцатилетнюю или даже старше, если бы захотела, поэтому она сказала авиакомпании, что ей восемнадцать, и прошла шестинедельный курс обучения тому, как включать очарование, любезно подавать всем еду и напитки, успокаивать нервничающих, оказывать первую помощь и проводить процедуры экстренного выхода, если это необходимо. Кэти была совершенно естественна во всем этом. Полеты в Рим, Бейрут, Тегеран, Париж и свидания по пути с очаровательными мужчинами были для нее всего лишь чашкой чая. Часто стюардессы должны были оставаться на ночь в чужих городах, где их отели были оплачены. Так что жизнь была как легкий ветерок. У Кэти было в избытке денег и целая коллекция самых странных подарков, особенно от джентльменов с Ближнего Востока, таких как золотая зубная щетка и карманный кальян (тоже из золота), пригодный для курения травки. У нее был сломан нос, спасибо бешеному шоферу итальянского миллионера, жившего на обрывистой дороге между Позитано и Амальфи. Но нос был хорошо вправлен и нисколько не портил ее красоты. К ее чести, Кэти регулярно посылала деньги родителям, а у нее самой был стремительно растущий счет в Нью-Йоркском Сберегательном банке.

Затем чеки ее родителям резко прекратились. Авиалинии связались с Виком и Руби. Где же Кэти? Вик и Руби понятия не имели. Она могла быть где угодно — на Филиппинах, в Гонконге, даже в Австралии, насколько им было известно. «Не будет ли авиакомпания так любезна сообщить нам, — спросили ее родители, — как только вам станет что-нибудь известно?»

Следы привели в Танжер[10] и там обрывались. Своей напарнице Кэти сказала, что у нее в Танжере назначено большое свидание с мужчиной, который должен встретить ее в аэропорту. Эта дата, по всей вероятности, запомнилась Кэти, и никто больше ничего не слышал о ней.

Евангелие от Дайаны

The Evangelist

Бог поздно пришел к Дайане Редферн — но он пришел. Дайане было сорок два года, когда, идя по своей залитой дождем улице, где из-за дождя, который недавно прекратился, с вязов падали капли, она испытала перемену — откровение. Это откровение коснулось ее разума, ее плоти, а также ее души. Она осознала присутствие природы и Всемогущего Бога, струящегося через нее. В тот же миг солнце, пробивавшееся сквозь облака, залило ее лицо, тело и всю улицу, которая называлась улицей Вязов.

Дайана стояла неподвижно, раскинув руки и не обращая внимания на то, что могут подумать люди, уронила пустую хозяйственную сумку и опустилась на колени на тротуар. Затем она встала, и ее шаг стал легче, ее домашние дела делались сами собой. Внезапно обед был готов, ее муж Бен и дочь Прунелла, четырнадцати лет, сидели за освещенным свечами столом с креветочными коктейлями[11] перед ними.

«Теперь помолимся», — сказала Дайана, к удивлению мужа и дочери.

Они уронили свои маленькие креветочные вилочки и склонили головы. В голосе Дайаны было что-то повелительное.

«Господь здесь», — сказала Дайана в заключение.

Никто не мог отрицать это или отрицать Дайану. Бен озадаченно посмотрел на свою дочь, на что Прунелла ответила ему тем же, и они принялись за еду.

Дайана сразу же стала мирской проповедницей. По четвергам она устраивала у себя дома послеобеденные чаепития, на которые приглашала соседей. Соседи были в основном женщины, но несколько пенсионеров тоже смогли прийти. «Осознаете ли вы постоянное присутствие Бога? — вопрошала она. — Только несчастные люди, которые никогда не были знакомы с Богом, могут сомневаться в бессмертии человека и его вечной жизни после смерти».

Соседи молчали, сначала потому, что пытались придумать, что ответить (атмосфера располагала к общению), а затем потому, что они действительно были очень впечатлены и предпочли позволить Дайане говорить. Количество участников ее собраний росло.

Дайана начала переписываться с пожилыми людьми, заключенными и незамужними матерями, имена которых она узнала в своей местной церкви. Проповедником там был преподобный Мартин Казинс. Он одобрял работу Дайаны и говорил о ней с кафедры как о «той из нас, кто вдохновлен Богом».

На чердаке, который Дайана частично расчистила и теперь использовала как свой кабинет, она каждое утро на рассвете почти два часа стояла на коленях на маленькой низкой табуретке. По воскресеньям утром, слишком рано, чтобы не мешать прихожанам, идущим в церковь к двум часам, она проповедовала на уличных углах, стоя на пластиковом стуле, принесенном ею из кухни. «Я не прошу у тебя ни пенни. Бога не интересует монета кесаря. Я прошу, чтобы вы отдали себя Богу — и преклонили колени». Она протягивала руки, закрывала глаза и вдохновляла многих людей встать на колени. Некоторые люди записывали свои имена и адреса в ее большую бухгалтерскую книгу. Этим людям она позже писала с целью поддержать их веру.

Теперь Дайана носила ниспадающий белый балахон и сандалии, даже в самую дурную погоду. Она никогда не простужалась. Веки Дайаны всегда были розовыми, как будто от недосыпания, но, вообще-то, спала она довольно много, или, вернее сказать, спала раньше. Теперь она спала не более четырех часов в сутки у себя на чердаке, где писала до поздней ночи. Ее веки стали розовее, отчего глаза казались голубыми. Когда она пристально смотрела на незнакомца, он или она боялись пошевелиться, пока она не передаст свое послание, которое казалось персональным личным посланием: «Только осознай — и ты сможешь победить!»

Бену было трудно понять, чего хочет добиться Дайана. Ей не нужны были помощники, хотя нагружала она себя так, что три или четыре человека не смогли бы держаться на ногах от усталости. Ее поведение вызвало некоторое смущение у Бена, который был менеджером ювелирной и часовой мастерской в городе Паунук, штат Миннесота. Паунук был новым пригородом, который образовывали богатые домовладения, переехавшие из соседнего метрополиса.

«Лучше принять это спокойно и терпеливо, — думал Бен. — Дайана полностью на стороне добра, в любом случае».

Прунелла почему-то боялась своей матери и отступала в сторону всякий раз, когда Дайана хотела пройти мимо нее в комнату или в прихожую. Даже Бен теперь обращался к жене почтительно и иногда заикался. Однако Дайана редко бывала дома. Она начала совершать авиаперелеты в Филадельфию, Нью-Йорк и Бостон — города, которые больше всего нуждались в спасении. Если бы у нее не было зала для проповеди — обычно она письменно или по телефону связывалась с различными торговыми палатами, которые могли бы организовать эти вещи для нее, — Дайана шагала бы прямо в церквы, в сандалиях в любую погоду, с ее распущенными светлыми волосами, она производила поразительное впечатление, когда шла по проходу и поднималась на кафедру или занимала трибуну. Кто мог — или хотя бы осмелился — вышвырнуть ее вон? Она проповедовала слово Божье.

«Братья — собратья — сестры! Вы должны вымести паутину прошлого! Забудьте старые фразы, выученные наизусть! Думайте о себе как о новорожденном — с этого часа! Сегодня день твоего настоящего рождения!»

Хотя некоторые проповедники и раввины были раздражены, никто никогда не пытался остановить ее. Все прихожане, как и соседи, к которым Дайана обращалась на тротуарах своего города, молчали и слушали ее слово. В течение шести месяцев слава о Дайане Редферн распространилась по всей Америке. Те немногие, кто насмехался — а их было очень мало, — позволяли себе лишь мягкую критику. Больше всех она раздражала людей мясной промышленности, потому что Дайана проповедовала вегетарианство, а число ее новых последователей начинало плохо отражаться на прибыли чикагских скотобоен.

Дайана планировала мировое турне для спасения людей. Деньги к ней текли рекой или, можно сказать, падали, как манна небесная — деньги от незнакомых людей, от французов, немцев, канадцев, людей, которые только читали о ней и никогда ее не видели. Так что расходы на мировое турне не представляли никакой проблемы. Часть этих денег Дайана фактически отослала обратно донорам. Она, конечно, не была жадной, но вскоре стало ясно, что она не справится со всеми своими письмами (что еще важнее), если отошлет назад все взносы, поэтому она положила их на специальный банковский счет.

Работающий на полставки сторож теперь готовил еду для дома Дайаны, разумеется, вегетарианскую. Часто дом напоминал общежитие для молодых и для стариков, потому что незнакомые люди звонили в дверь, останавливались, чтобы поговорить, и Бен перестал удивляться семьям с тремя и более детьми, которые собирались спать на двух диванах в гостиной и в свободных спальнях.

«Все, все возможно», — сказала Дайана Бену.

Да, подумал Бен. Но он никогда не предполагал, что его брак дойдет до такого — Дайана, изолированная от него, спит на доске с гвоздями, более или менее, на чердаке, в то время, как его дом заполняется чужими людьми. Он чувствовал, что с кругосветным путешествием Дайаны события приближаются к кульминации, и что, подобно библейским событиям, они станут чем-то вроде жития святого, возможно, даже более знаменитого, чем когда-либо живший святой.

Утром в тот день, когда она должна была отправиться в мировое турне, Дайана встала на подоконник своего чердачного окна, подняла руки к восходящему солнцу и вышла, уверенная, что может летать или хотя бы парить. Она упала на круглый, выкрашенный белой краской железный стол и красные кирпичи на заднем дворе. Так бедная Дайана встретила свой земной конец.