– Я не мог бы отказать столь прелестному адвокату, – ответил он.

Я в задумчивости разглядывала его, пока он целовал мне руку. Слишком скор на комплименты, слишком легок на улыбку. Интересно, какова в точности была его роль в этой операции? Никогда раньше я не слышала о нем как о воине. Деньги?.. Имение?.. Не эти ли земли в Трекарреле и в Саутхилле, которые не сумел отсудить мой отец? Ричард, вне всякого сомнения, определил стоимость операции. Роялистское восстание нельзя было проводить без денег. Значит ли это, что Амброз Манатон отвечает за казну? Я задавалась вопросом, что же побудило его поставить на карту собственную жизнь и состояние? И мгновенье спустя он сам дал мне ключ к разгадке.

– Миссис Денис еще не приехала?

– Нет. Вы хорошо ее знаете?

– Так случилось, что мы оказались близкими соседями в Северном Корнуолле и в Северном Девоне.

Непринужденный тон, доверительная улыбка. Ах, Ричард, мой не очень-то щепетильный возлюбленный. Значит, Гартред была приманкой, чтобы поймать тигра.

Что же, черт возьми, происходило в Бидефорде на протяжении этих долгих зимних месяцев? Могу себе представить, если Гартред выступала в роли хозяйки дома. Ну ладно, зато теперь, в Менебилли, хозяйкой была я. И соломенные тюфяки в комнатах наверху покажутся после пуховых перин Орли-Корта еще тверже.

– Если я правильно понимаю, мой брат, генерал Харрис, выступает как управляющий имением миссис Денис?

– Да, что-то в этом роде, – сказал Амброз Манатон.

Он внимательно изучал носок своего сапога, и его тон был наигранно небрежен.

– Вы виделись с братом в последнее время? – спросил он.

– После падения Пендинниса я с ним не виделась, а ведь прошло уже два года.

– Вы заметите в нем перемены. У него сдают нервы. Несомненно, это сказывается осада.

Робин никогда не отличался нервозностью. Робин отправлялся в бой с соколом на рукавице. Если Робин изменился, то отнюдь не по вине пятимесячной осады.

Они прибыли вместе незадолго до того, как стемнело. Я одна встретила их в галерее. В правление парламента Гартред жилось весьма легко. Она, по-моему, слегка раздалась в плечах и в груди, но это ей очень шло. К тому же, искушая судьбу, она позволила природе сурово обойтись со своими волосами, которые теперь уже не отливали золотом, а поблескивали серебром, и от этого она выглядела более очаровательной и хрупкой.

Войдя в комнату, она бросила свой плащ Робину, сказав этим первым небрежным жестом все, что хотелось мне узнать об их отношениях. В один миг годы откатились назад. Передо мной была двадцатилетняя новобрачная, уже подуставшая от Кита, этого раба и крепостного, которому не хватало силы воли, чтобы играть роль господина…

Точно так же, когда-то, стоял рядом с ней Кит – с той же собачьей преданностью и обожанием во взгляде.

Но Амброз Манатон оказался прав. В глазах Робина читалось не одно лишь обожание. В них отражались и напряжение, и сомнение, и тревога. А отяжелевший подбородок и одутловатые щеки выдавали пьяницу. Поражение в войне и роман с Гартред тяжело сказались на моем брате.

– Похоже, мы с тобой обречены встречаться в моменты больших потрясений, – сказала я Гартред. – Ты по-прежнему играешь в пикет?

Я заметила, как Робин озадаченно переводит взгляд с одной на другую, но Гартред, стягивая кружевные перчатки, улыбнулась.

– Пикет нынче не в моде, – ответила она. – Последнее модное увлечение – игра в кости, но с тех пор, как все азартные игры запрещены парламентом, следует заниматься этим делом тайком.

– Тогда можешь на меня не рассчитывать, – сказала я. – Тебе придется играть с Робином или Амброзом Манатоном.

Она метнула на меня быстрый взгляд, но я сделала вид, что не заметила этого.

– По крайней мере мне остается одно утешение, – сказала она. – Это сознание того, что хоть раз в жизни мы не играем друг против друга. Ведь мы все здесь партнеры, побеждающая сторона?

– Мы? – переспросила я. Всего лишь четыре года назад она приезжала сюда как шпионка лорда Робартса.

– Если ты сомневаешься в моих верноподданнических чувствах, – сказала Гартред, – тебе следует сказать об этом Ричарду, когда он приедет. Но сейчас, пожалуй, уже поздно отступать. Я посвящена во все секреты.

Она снова улыбнулась, и когда я посмотрела на нее, то почувствовала себя рыцарем стародавних времен, приветствующим своего противника перед поединком.

– Я распорядилась поместить тебя в той длинной комнате наверху, которую обычно занимает Элис с детьми, – сказала я.

– Спасибо, – ответила Гартред.

– Робин слева от тебя, – сказала я, – а Амброз Манатон справа в небольшой спальне у лестничной площадки. С двумя такими стражами тебе, я думаю, вряд ли придется волноваться.

Она и глазом не повела. Повернувшись к Робину, она дала ему кое-какие распоряжения относительно багажа. И он тут же, как лакей, отправился исполнять ее приказания.

– Тебе повезло, – сказала я, – что мужчины в моем роду отличаются столь уживчивым характером.

– Мне бы повезло еще больше, – ответила она, – если бы они в то же время не были такими собственниками.

– Фамильная черта, – парировала я, – напоминает о девизе нашего дома: «Что имеем, не отдаем».

Она какое-то время в задумчивости на меня смотрела.

– Ты обладаешь странной властью над Ричардом, – сказала она. – Какой-то непонятной притягательной силой. Я полностью доверяюсь тебе.

Я поклонилась ей со своего кресла.

– Не доверяйся мне, Гартред, – ответила я. – Менебилли – всего лишь название на карте, выбор мог пасть и на любое другое поместье. Пустой дом, близость песчаного берега.

– И сверх того – тайник, – произнесла она резко.

– Серебро уже давным-давно на Монетном дворе, – сказала я. – А то, что еще оставалось, пополнило парламентскую казну. Какую игру ты затеяла на сей раз, Гартред?

Она ответила не сразу, но я заметила, что ее кошачьи глаза следят за тенью Робина в холле.

– Мои дочери выросли, – сказала она. – Орли-Корт становится тяжелой обузой. Быть может, мне захочется третьего мужа и безбедного существования.

Которое мой брат не в силах был бы дать ей, подумала я, но которое с удовольствием мог бы предоставить ей мужчина, бывший на пятнадцать лет моложе ее, с землями и состоянием. Миссис Харрис… Миссис Денис… Миссис Манатон?

– Ты уже разбила жизнь одному мужчине из моей семьи, – сказала я. – Поостерегись пытаться сделать то же самое и со вторым.

– Думаешь, в твоих силах помешать мне?

– Нет. Ты вольна поступать, как тебе заблагорассудится. Я лишь предупреждаю тебя.

– Предупреждаешь о чем?

– У тебя никогда не получится играть с Робином, как ты это делала с Китом. Робин способен убить.

Какое-то время она недоумевающе на меня смотрела. И тут в комнату вошел мой брат.

В тот вечер я размышляла о роялистском восстании. В их замысел входило, чтобы Корнуолл заполыхал с востока до запада, а ведь во все времена здесь было достаточно горючего материала, и вот эти люди собрались под крышей Менебилли, чтобы занялся пожар по всей стране.

За обеденным столом мы являли собой странное общество. Гартред со своими серебряными волосами, украшенными драгоценностями, – во главе стола, по обе стороны от нее – мужчины: мой брат постоянно тянулся рукой к графину и не сводил влюбленных глаз с ее лица, в то время как холодный и невозмутимый Амброз Манатон не переставая говорил ей в правое ухо – выключив таким образом из разговора Робина – о коррупции в парламенте, что заставляло меня заподозрить, что он, должно быть, сам был в этом замешан, уж больно много подробностей было ему известно. Слева от меня сидел Питер Кортни, который время от времени встречался взглядом с Гартред и при этом многозначительно улыбался. Но поскольку он то же самое проделывал и со служанкой, подававшей ему тарелку, и со мной, когда мне случалось посмотреть в его сторону, то я предположила, что со стороны Гартред речь скорее идет о привычке, чем о сговоре. Я хорошо знала своего Питера. Насупившийся Дик занимал место в центре и бросал мрачные взгляды на сидевшего напротив него кузена, ну а тот без умолку болтал о письмах, полученных им от его брата Джека, который вошел в такую милость к принцу Уэльскому во Франции, что тот с ним никогда не расставался. И когда я, играя роль хозяйки дома, который отнюдь не был моим, – чем вызывала, вне всякого сомнения, неодобрение тени старого Джона Рашли, – переводила взгляд с одного на другого, следя за тем, чтобы у всех были еда и вино, то с некоторым дурным предчувствием подумала о том, что, обыщи Ричард все графство, он бы не нашел шестерых человек, более способных перессориться между собой и разругаться, чем те, что сидели сейчас за этим столом.

Гартред, его сестра, никогда не желала ему добра. Робин, мой брат, отказался в прошлом подчиниться его приказу. Питер Кортни был одним из тех, кто роптал против его главенства. Дик, его сын, боялся и ненавидел его. Амброз Манатон был неизвестной величиной, ну а Банни, его племянник, представлял собой простую пешку, умевшую читать по карте. И вот таким людям предстояло возглавить восстание? Если это так, пусть Господь Бог поможет моему бедному Корнуоллу и принцу Уэльскому.

– Мой дядя, – говорил Банни, строя из солонок крепость, – никогда не прощает обиды. Он однажды сказал мне, что если какой-то человек сыграет с ним плохую шутку, то он ответит ему худшей.

Он пустился в описание какого-то прошлого сражения, и его никто не слушал, кроме, думается мне, Питера, поступавшего так по доброте душевной. Но слова Банни, так легко слетевшие с его уст, не выходили у меня из головы. «Мой дядя никогда не прощает обиды».

Он был обижен каждым из нас, кто сидел сейчас за столом в Менебилли. Какое время выберет он, чтобы заплатить по старым счетам? Ричард, мой возлюбленный, насмешливый и злопамятный. Итак, канун восстания и эти шестеро, увязшие в нем по горло.

Было что-то символическое в стуле, пустовавшем возле меня.