Ему восемнадцать, но он не изменился. Он остается четырнадцатилетним. Этот мальчик с рыданием говорил о своей ненависти к отцу.

– А твоя мать? – спросила я его нежно.

Он пожал плечами.

– Да, я виделся с ней, – сказал он равнодушно. – Но теперь уже слишком поздно, чтобы наверстать упущенное. Она не питает ко мне никаких чувств. У нее другие интересы. Четыре года назад она бы еще могла меня полюбить. А теперь – нет. Слишком поздно. И в этом его вина. Всегда виноват он.

– Быть может, когда нынешнее дело будет завершено, ты станешь свободен. Я поговорю о тебе. Попрошу, чтобы тебе было разрешено вернуться в Италию. К твоей живописи и к твоим друзьям.

Он теребил край куртки своими длинными тонкими пальцами – слишком длинными, подумалось мне, и слишком тонкими для Гренвила.

– Развернется борьба, – проговорил он медленно, – когда люди будут убивать друг друга не ради какой-то цели, а лишь для того, чтобы пролить кровь. Вечно проливать кровь…

В летнем домике становилось темно, а я так еще и не услышала об их планах. Страх, который я прочла в глазах Дика, эхом отозвался в моем сердце, и ко мне вновь вернулись давнее напряжение и тревога.

– Когда ты выехал из Бидефорда? – спросила я.

– Два дня назад, – ответил он. – Такой приказ я получил. Мы должны были добираться сюда раздельно, каждый своим путем. Ведь леди Кортни, кажется, отправилась в Третарф?

– Она уехала в начале месяца.

– Этого Питер и добивался. Этот хитрый ход был частью плана, понимаешь, чтобы заставить всех покинуть дом. Ведь Питер был в Корнуолле, он присоединился к нам перед Рождеством.

Еще одна добыча для Гартред? Второй управляющий, чтобы заботиться об Орли-Корте? А Элис здесь, с бледными щеками, уткнувшись подбородком в сложенные на подоконнике руки, смотрит в распахнутое окно… Ричард выбирал своих соратников отнюдь не за их порядочность.

– По той же причине заманили в Лондон и миссис Рашли, – сказал Дик. – Был задуман коварный замысел, впрочем, таковы все замыслы моего отца. Да и последняя хитрость, чтобы освободить дом от Джона, вполне в духе Гренвила.

– Джон уехал по собственному желанию, – ответила я, – чтобы повидаться со своей женой в Матеркомбе в Девоне.

– Так-то оно так, но прежде он получил послание, – сказал Дик, – клочок бумаги, который передали ему в Фое и где говорилось, что его жена чересчур увлечена одним соседом. Я это знаю, потому что видел, как отец писал это письмо. При этом он так смеялся, а за спиной у него стояла тетя Гартред.

Я не нашлась, что ответить на такое. Да проклянет их обоих Господь, подумала я, за их жестокость. Но когда я мысленно обвиняла Ричарда, мне уже был известен его ответ: «Любыми средствами добиваться желаемой цели».

Что ж, то, что должно произойти, – не мое дело. Дом пуст. Пусть они делают его местом тайного свидания. Не в моих силах было помешать им. Пусть Менебилли станет на короткое время штабом роялистского восстания. Победят они или проиграют – меня это не касалось.

– Твой отец не передавал для меня никакой записки? – спросила я. – Он знал, что я здесь?

Дик какое-то время безучастно смотрел на меня, как будто я и вправду была слабоумной, какой я считаю себя теперь.

– Да, конечно, – сказал он. – Поэтому он и остановил свой выбор на Менебилли, а не на Каэрхейзе. В Каэрхейзе нет женщины, чтобы создать ему уют.

– Твой отец по-прежнему нуждается в уюте, после двух долгих лет в Италии? – спросила я.

– Это зависит от того, что ты подразумеваешь под уютом. Я ни разу не видел, чтобы мой отец вел беседу с итальянками. Случись такое, может, он был бы в лучшем расположении духа.

Я мысленно увидела, как Ричард с пером в руке склонился над разложенной перед ним на столе картой Корнуолла. На карте помечены дома на побережье, где можно найти пристанище. Трелон… слишком лесистое место. Пенрайс… недостаточно близко к морю. Каэрхейз… да, хороший участок для высадки солдат, но нет ни одной мисс Треваннион. Менебилли… с местом для высадки, с тайником и со старой любовью в придачу, которая прежде разделяла его жизнь и которую и теперь, после столь долгого молчания, можно было склонить к тому, чтобы посмеяться с ним какое-то время после ужина. И он обводит пером название Менебилли. Наше поражение сделало меня циничной. Правление парламента преподало мне урок. Но когда я сидела там и смотрела на Дика, думая о том, как мало походит он на своего отца, я понимала, что весь мой гнев – не что иное, как блеф, не способный никого ввести в заблуждение, даже меня саму, и что ничего на свете я не желала так сильно, как в очередной раз сыграть при свечах роль хозяйки дома и снова зажить той прежней жизнью, исполненной напряжения и безумств, тревоги и очарования.

Глава 30

Мне выпало предупредить слуг, и я вызвала их к себе в комнату.

– Для нас наступают опасные дни, – сказала я им. – Здесь, в Менебилли, будут происходить вещи, которых вы не должны ни видеть, ни слышать. Будут появляться и исчезать гости. Не задавайте вопросов. Не ищите ответа. Полагаю, что вы все верные подданные его величества?

За этим последовала клятва на молитвеннике.

– Одно неосторожное слово, вылетевшее за стены этого дома, – сказала я, – и ваш хозяин в Лондоне расстанется с жизнью, да и мы, по всей вероятности, тоже. Это все, что я хотела вам сказать. Следите за тем, чтобы кровати были застелены чистым бельем и чтобы гостям хватило еды. Но оставайтесь глухи, немы и слепы по отношению ко всем, кто сюда прибудет.

Я доверилась им по совету Мэтти.

– На каждого из них можно положиться, – сказала она. – Но слова, услышанные ими из ваших уст, сплотят их, и никакому агенту парламента в западном крае не удастся вытянуть из них ни слова.

Мы в Менебилли жили весьма скромно. После того как тут в 1644 году похозяйничали мятежники, наши предполагаемые гости не могли рассчитывать на большие удобства. Ни драпировки на стенах, ни ковров на полах в верхних комнатах. Соломенные тюфяки вместо кроватей. Им придется обходиться тем, что есть, и не роптать.

Первым прибыл Питер Кортни. Для него не существовало никаких секретов. Он открыто щеголял своим мнимым возвращением из Франции, по пути сюда он отобедал с Треффри в Плейсе и сразу громко заявил о своем желании повидаться с детьми. Они отправились в Третарф? Но ведь все его вещи в Менебилли. Просто Элис неверно истолковала его письмо…

Внешний лоск Питера ничуть не потускнел и не померк. На нем был бархатный костюм, который, должно быть, стоил целое состояние. Бедная Элис и ее приданое…

– Ты мог бы дать ей знать о своем счастливом возвращении. Элис бы сохранила это в секрете.

Он небрежно пожал плечами.

– В подобное время, когда человек должен жить сегодняшним днем, жена может стать ужасной обузой, – сказал он. – Сказать по правде, Онор, я настолько измотан долгами, что способен взорваться от одного лишь взгляда ее укоризненных глаз.

– Однако ты выглядишь прекрасно, – сказала я, – сомневаюсь, чтобы тебя так уж беспокоила совесть.

Он насмешливо подмигнул, и я подумала, как погрубели от распущенной, привольной жизни его черты, которыми я когда-то восхищалась. Слишком много французского вина, слишком мало физических упражнений.

– И что же ты собираешься делать, когда парламент будет низложен? – спросила я.

Тут он снова пожал плечами.

– У меня и в мыслях нет обосновываться в Третарфе, – сказал он. – Элис может там жить, если ей так хочется. Ну а я, что ж, война сделала меня вечным скитальцем.

Он, насвистывая, направился к окну. Последствия войны, наследие нашего в ней поражения: распадается еще один супружеский союз…

Следующим приехал Банни Гренвил. Банни в семнадцать лет был уже на голову выше своего кузена Дика и пошире его в плечах. Банни со вздернутым носом и с веснушками. Банни с серьезными пытливыми глазами и с картой побережья под мышкой.

– Где тут дюны? Где места высадки? Нет, я не хочу освежиться. У меня есть работа. Хочу ознакомиться с местностью.

И он, как охотничья собака по следу, отправился к Гриббенскому холму – еще один подающий надежды солдат, как и его брат Джек.

– Видишь, – цинично заявил Дик, не сводя с меня своих черных глаз, – все мужчины Гренвилы, кроме меня, от рождения чуют запах крови. Ты ведь презираешь меня за то, что я не пошел с ним?

– Нет, Дик, – сказала я мягко.

– Ну, придет время – и ты станешь презирать. Банни завоюет твое расположение, как это уже произошло с отцом. Банни наделен мужеством. У Банни есть сильная воля. А у бедняги Дика нет ничего. Он годится лишь на то, чтобы рисовать, как какая-нибудь женщина.

Он откинулся на кушетку, уставившись в потолок. И с этим в нем, подумала я, тоже необходимо бороться. Демон ревности подрывает его силы. Желание отличиться, желание блеснуть перед своим отцом. Тем самым отцом, которого, если верить его словам, он ненавидит.

Третьим прибыл мистер Амброз Манатон – давно знакомое мне имя, поскольку Харрисы на протяжении нескольких поколений вели тяжбу с Манатонами из-за имения Трекаррел. В чем там было дело, я затрудняюсь сказать, но знаю, что отец никогда не разговаривал ни с одним из них. Был один Амброз Манатон, который встал на сторону парламента до военных событий в Лонстоне. Вновь прибывший приходился ему сыном. Думаю, что он был на несколько лет старше Питера Кортни – на вид ему можно было дать тридцать четыре года. Вкрадчивый и обходительный, он не был лишен некоторого обаяния. Он не носил парик, и светлые волосы спускались ему до плеч. Решив, что мне лучше сразу поговорить с ним и таким образом покончить с этим вопросом навсегда, я, как только мы встретились, сразу заговорила о семейном споре.

– На протяжении нескольких поколений наши семьи вели между собой войну. Это как-то связано с имением. Я – младшая дочь, и вам у меня ничто не грозит. У меня нет к вам никаких имущественных претензий.