А ведь они еще не взялись за сам дом и его обитателей. Наше питание уже стало проблемой. В полдень все мы собирались на обед, нашу главную ежедневную трапезу. Он подавался нам в покоях Элис в восточном крыле; Джон лежал больной в отцовской комнате, а мы, человек двадцать, сидели вплотную друг к другу, при этом дети шумели и капризничали; мы макали куски черствого хлеба в водянистый суп, заправленный иногда разбухшими бобами и капустой. Дети получали свое молоко, не больше двух чашек в день, и я уже заметила, какими большими выглядели на их бледных личиках широко раскрытые глаза, тогда как игры их стали вялыми и они часто зевали. У юного Джонатана начался круп, что вызывало живое беспокойство у Джоан, и Элис пришлось отправиться вниз на кухню и попросить сварить для него стебли ревеня – милость, которая была ей оказана сугубо потому, что своими учтивыми манерами она завоевала расположение дежурившего солдата. Старики страдали так же, как дети, и капризно сетовали на такую жизнь с детским непониманием всего того, что несет с собой война. Ник Сол, закончив есть, долго разглядывал свою пустую тарелку и бормотал себе в бороду: «Позор! Как непростительно!» – и злобно озирался вокруг, будто в этом была вина кого-то из присутствующих, тогда как Уилл Спарк коварно присаживался подле детей помладше и под предлогом дружеской игры таскал у них еду из тарелок, стоило Элис и няне отвернуться. Женщины были менее эгоистичны, и Дебора, которую я считала таким же выродком, каким, на свой лад, был ее братец, неожиданно для меня стала проявлять большую нежность ко всем тем из окружавших, кто казался беспомощным, и ни ее низкий голос, ни пробивавшиеся усики уже не пугали малышей.

Накормить Дика я могла только с помощью Мэтти. Каким-то способом – честным или не очень, об этом я ее не расспрашивала, – она сделала своим союзником помощника повара, которому наплела историю о своей хворой, увечной хозяйке, в результате чего тайно проносила суп ко мне в комнату под своим передником, и никто не был в это посвящен. Все тот же помощник повара кормил нас и слухами – большинство из них были катастрофичными для его стороны, и я стала задумываться над тем, нельзя ли его подкупить, чтобы он стал дезертиром. В середине недели до нас дошли слухи, что Ричард захватил Рестормельский замок вблизи Лостуитиела, а командовавший королевской конницей лорд Горинг[12] удерживал мост и дорогу за Сент-Блейзи. Эссекс был теперь заперт на нашем полуострове на полоске земли длиной в какие-нибудь семь миль и шириной в две мили, а с ним и десять тысяч человек, которых нужно было кормить, в то время как пушки из Полруана угрожали порту Фой. Так не могло долго продолжаться. Либо Эссекса с мятежниками освободят двигавшиеся к ним с востока отряды, либо он останется и примет сражение. И вот изо дня в день мы сидели с похолодевшими сердцами и пустыми желудками и смотрели, как угрюмая солдатня собиралась под дождем возле своих палаток, в то время как их вожди в полном унынии держали совет в доме. Снова наступило воскресенье, и среди мятежников пополз тревожный слух, что местные жители по ночам нападают на завоевателей и чинят резню. Были найдены часовые, задушенные на своих постах; пробуждаясь, солдаты обнаруживали своих товарищей с перерезанным горлом; случалось, что некоторые из них, спотыкаясь, добредали до штабов: кисти рук у них были отрублены, глаза выколоты. Корнуолл поднимался на борьбу.

Во вторник, 27 августа, мы не получили в полдень своего супа, лишь с полдюжины хлебцев на двадцать человек. В среду – один кувшин молока для детей, вместо полагавшихся трех, да и то оно было сильно разбавлено водой. В четверг Элис, Джоан, Мэри, обе сестры Спарк и я поделили наш хлеб между детьми, а себе сделали отвар из трав, залив их кипятком. Мы не ощущали голода. Желание есть покинуло нас, когда мы увидели, как дети, плача, с жадностью жуют черствый хлеб, затем поворачиваются и просят еще, а нам нечего им дать. И все это время во взлохмаченном небе бушует и завывает юго-западный ветер, а неотступно преследовавшие нас сигналы горна мятежников разносятся по парку как вопль отчаяния.

Глава 19

В пятницу, 30 августа, я весь день пролежала в постели, поскольку собираться теперь всем вместе выглядело бы просто фарсом, да у меня и не было на это сил. Мое малодушие не позволяло мне смотреть, как дети с плачем молят о корке хлеба. Мэтти принесла мне чашку чая, но мне казалось, что, глотая пусть даже пустой чай, я поступаю дурно. Из-за голода я сделалась вялой и, презрев опасность, позволила Дику прийти и улечься на своем тюфяке возле моей кровати, где он принялся глодать кость, припасенную для него Мэтти. Его глаза на бледном лице казались как никогда большими, а черные кудри распрямились и потеряли свой блеск. Мне казалось, что голод делает его все более похожим на мать, и порой, когда я глядела на него, мне чудилось, будто она неожиданно заняла его место и я кормлю и укрываю от врагов Мэри Говард – это она вонзается в кость своими острыми зубками, и ее нетерпеливые пальцы рвут мясо на куски. Да и у самой Мэтти глаза запали, а лицо приняло желтовато-бледный оттенок. Куда только делись пышные бедра и румяные, как наливные яблочки, щеки. Всю пищу, которую ей удавалось стащить у своего работавшего на кухне приятеля – а теперь ее не хватало и самим военным, – Мэтти тайком приносила Дику и детям.

Днем, в то время как я погружалась то в один, то в другой мучительный сон, а Дик, как щенок, лежал, свернувшись калачиком, у моих ног, Мэтти, прижавшись лицом к оконному стеклу, вглядывалась в туман, который пришел теперь на смену дождю и скрыл от нас палатки и лошадей.

В начале третьего меня неожиданно разбудил цокот копыт, и Мэтти, распахнув окно, увидела, как во двор въехала через ворота группа всадников.

– Около дюжины офицеров, – сказала она, – в сопровождении солдат, и с ними на большом черном коне командир в темно-сером плаще.

Она выскользнула из комнаты, чтобы посмотреть, как они будут слезать с лошадей во внутреннем дворике, и, вернувшись, сообщила, что на ступенях дома их встречал сам лорд Робартс и все вместе они проследовали в столовую, перед дверьми которой были выставлены часовые.

Даже мой усталый мозг не мог не уловить очевидного: здесь состоится последний военный совет, и на него прибыл граф Эссекс собственной персоной. Я прижала ладони к глазам, чтобы унять головную боль.

– Иди-ка разыщи своего повара, – попросила я Мэтти. – Делай с ним что угодно, но заставь его говорить.

Сжав губы, она кивнула и, прежде чем уйти, достала из какого-то укромного местечка в своей комнатушке еще одну кость для Дика и, поманив, как это делают, чтобы загнать собаку в конуру, отвела его в комнатушку в нижней части контрфорса.

Три, четыре, пять часов… Из-за тумана и дождя вечер наступил рано, и было уже темно, когда я услышала, как под аркой снова проследовали лошади, и цокот их копыт замер в парке. В половине шестого вернулась Мэтти. Что она делала все это время – об этом я никогда ее не спрашивала, но она сообщила мне, что за дверью ждет помощник повара, который желает говорить со мной. Она зажгла свечи, так как я лежала в темноте, и когда, приподнявшись на локте, я вопросительно взглянула на нее, она кивнула в сторону коридора.

– Если вы дадите ему денег, – прошептала она, – он сделает все, о чем вы его ни попросите.

Я велела ей подать мне кошелек, что она и выполнила, затем, подойдя к двери, она сделала ему знак войти.

Он стоял, моргая в тусклом свете и застенчиво улыбаясь, – как и у нас, лицо у него было исхудалое и голодное.

Я подозвала его кивком, и он, бросив через плечо беглый взгляд на Мэтти, подошел к моему ложу. Я протянула ему золотую монету, которую он мгновенно засунул себе в карман.

– Что же вы узнали? – спросила я.

Он бросил взгляд на Мэтти, она кивнула, после чего он провел языком по губам и сказал:

– Это только слухи, но об этом болтают во дворе.

Он замолчал и снова посмотрел в сторону двери.

– Отступление начнется сегодня вечером, – заговорил он. – Пять тысяч солдат двинутся в темноте к побережью. При желании вы можете услышать их. Они направятся к Придмуту и Полкеррису. Там, если стихнет ветер, их подберут суда.

– Лошади не могут грузиться на мелкие суденышки, – заметила я. – Как ваши генералы собираются поступить с двумя тысячами кавалеристов?

Он покачал головой и бросил взгляд на Мэтти. Я дала ему еще одну золотую монету.

– Я перебросился несколькими фразами с конюхом сэра Уильяма Балфора, – снова заговорил он. – Они будто бы собираются прорваться сегодня ночью через позиции роялистов, когда будет отступать пехота. Я не могу отвечать за правдивость этих слов, да и он тоже.

– Что станет с вами и с другими поварами? – поинтересовалась я.

– Мы, как и остальные, отправимся морем, – ответил он.

– Едва ли, – возразила я. – Послушайте, какой ветер.

В кронах деревьев в заповедном лесу шумел ветер, и в мое окно застучал дождь.

– Я могу рассказать, что вас ждет, – произнесла я. – Настанет утро, а суда за вами так и не придут. Вы сгрудитесь на узкой полоске земли. Будут неистовствовать ветер и дождь, а в Придмуте разбушуется море, и с утесов на вас нападут местные крестьяне с вилами в руках. Корнуолльцы, когда они голодны, не очень-то приятны.

Молча мужчина снова провел языком по губам.

– Почему бы тебе не дезертировать? – спросила я. – Уходи сегодня ночью, пока с тобой не случилось самое худшее. Я могу дать тебе записку к командиру роялистов.

– Я ему так и говорила, – подала голос Мэтти. – Несколько слов от вас к сэру Ричарду Гренвилу – и он беспрепятственно пройдет через наши позиции.

Нелепый, колеблющийся, жадный – он поочередно переводил взгляд с меня на Мэтти. Я дала ему третью золотую монету.

– Если ты за час доберешься до королевской армии, – сказала я, – и расскажешь им все то, о чем только что поведал мне – о коннице, которая попытается прорваться до утра, – они дадут тебе кучу таких золотых монет и в придачу накормят прекрасным ужином.