Дафна дю Морье - Королевский генерал

– Я люблю тебя по-прежнему.

– Тогда перестань прислушиваться к звуку шагов в галерее и поцелуй меня, как если бы тебе этого хотелось.

Для него было в порядке вещей пять минут подержать меня в объятиях, вскружить мне голову, затем ускакать галопом в Лонстон, забыв обо всем, кроме своих дел; я же оставалась сидеть в своем кресле, с растрепанными волосами и в измятом платье, не в силах избавиться от обуревавших меня мыслей, подавленная, растерянная и несчастная. Что ж, я сама избрала свою судьбу, позволила ему вернуться в мою жизнь, и теперь мне следует привыкать к жару, который он разжигал во мне и который уже ничто не сможет охладить.

Итак, крикнув своего ординарца, он махнул мне рукой и поскакал в Лонстон, где, сказала я себе с ноющим чувством ревности, они с Джо наверняка найдут возможность плотно поужинать и предаться каким-либо сиюминутным утехам, прежде чем приступить на следующий день к серьезным делам. Я слишком хорошо знала моего Ричарда, чтобы поверить, что он станет вести воздержанный образ жизни только потому, что любит меня.

Я пригладила локоны, расправила кружевной воротничок и дернула за колокольчик, позвав лакея; он и еще один слуга отнесли меня в кресле в мою комнату. Вышли мы не через парадную дверь, как обычно, а через задние комнаты, что под дозорной башней, и там, в коридоре, я увидела Фрэнка Пенроуза, кузена и помощника управляющего моего зятя. Он оживленно беседовал с молодым господином, примерно такого же, как и он, возраста, с желтовато-бледным цветом лица и выдающимся подбородком, – похоже, тот рассказывал ему историю своей жизни.

– Позвольте представить вам мистера Ашли, госпожа Онор, – произнес Фрэнк своим обычным слащавым тоном. – Он оставил своего ученика отдыхать в вашей комнате. Мы с мистером Ашли хотим выпить чего-нибудь прохладительного.

Мистер Ашли кивнул и щелкнул каблуками.

– Сэр Ричард говорил мне, что вы крестная молодого человека, сударыня, и что отныне я должен буду подчиняться вам. Это, разумеется, не совсем отвечает общепринятым нормам, но я попытаюсь приспособиться к обстоятельствам.

«Ты всего лишь претенциозный дурак, вряд ли мы найдем с тобой общий язык», – подумала я про себя, но вслух сказала:

– Прошу вас, мистер Ашли, ничего не меняйте в своих привычках и поступайте так, как если бы вы находились в Баклэнде. Я ни во что не собираюсь вмешиваться и буду следить за тем, чтобы мальчику здесь было хорошо.

Я оставила их кланяющимися и рассыпающимися в любезностях, хотя знала, что они с удовольствием разорвали бы меня на части, как только я повернусь к ним спиной. Наконец меня внесли в ту часть дома, что над воротами.

Навстречу мне шла Мэтти, неся тазик с водой и переброшенные через руку бинты.

– Рана серьезная? – спросила я.

Она поджала губы, выражая явное недовольство случившимся.

– Слишком напуган, а так ничего особенного, – ответила она. – Если вы посмотрите на него слишком строго, он упадет в обморок.

В комнате слуги опустили кресло на пол и удалились, закрыв за собой дверь. Сжавшись в комок, он сидел в кресле перед камином. Крохотный человечек с огромными черными глазами и темными локонами. Повязка на голове только подчеркивала его бледность. Он с тревогой смотрел на меня, не переставая грызть ногти.

– Тебе лучше? – тихо промолвила я.

Какое-то время он молча смотрел на меня, затем, сделав странное движение головой, произнес:

– Он уехал?

– Кто? – спросила я.

– Мой отец.

– Да. Ускакал в Лонстон вместе с твоим кузеном.

Он задумался.

– Когда он вернется?

– Он не вернется. Завтра или послезавтра он должен присутствовать на военном совете в Окгемптоне. Ты пока останешься здесь. Разве он не сказал тебе, кто я такая?

– Я думаю, что ты, наверное, Онор. Он говорил мне, что я буду с одной очень красивой дамой. Почему ты сидишь в этом кресле?

– Потому что не могу ходить. Я калека.

– Это больно?

– Нет. Не очень. Я уже привыкла. Ты сильно ушибся?

Он осторожно потрогал повязку.

– Кровоточит, – признался он. – Под бинтами кровь.

– Пустяки. Это скоро пройдет.

– Я не буду снимать повязку, а то опять пойдет кровь. Прикажи служанке, которая промывала рану, чтобы не снимала повязку.

– Хорошо, – ответила я. – Я ей скажу.

Я взяла кусок ткани и принялась вышивать, дабы он не думал, что я наблюдаю за ним, и привык к моему присутствию.

– Моя мама тоже занималась вышиванием, – произнес он после продолжительной паузы. – Она вышила оленей, бегущих в лесной чаще.

– Очень красиво, – отозвалась я.

– Она сделала три накидки для кресел, – продолжал он. – В Фитцфорде они всем очень понравились. Ты, наверное, никогда не была в Фитцфорде?

– Нет, Дик.

– У мамы было много друзей, но я никогда не слышал, чтобы она говорила о тебе.

– Я не знакома с твоей мамой, Дик. Я знакома только с твоим отцом.

– Он тебе нравится?

Вопрос прозвучал резко, в голосе сквозило недоверие.

– Почему ты спрашиваешь? – Я попыталась уйти от ответа.

– Потому что мне он не нравится. Я его ненавижу. Хочу, чтобы его убили в бою.

Я взглянула на него – он впился зубами в тыльную часть своей кисти.

– За что же ты его ненавидишь? – спросила я спокойно.

– Он дьявол, вот за что. Он пытался убить мою мать. Хотел обворовать ее, а потом убить.

– Откуда ты это взял?

– Мама мне сказала.

– Ты ее очень любишь?

– Не знаю. Наверное. Она была красивой. Красивее, чем ты. Сейчас она с моей сестрой в Лондоне. Жаль, что я не могу к ней поехать.

– Наверняка ты сможешь к ней вернуться, когда закончится война.

– Я бы давно уже сбежал, но Лондон так далеко, и я боюсь попасть в плен. Сейчас везде идут бои. В Баклэнде только и говорят что о войне. Я хочу тебе кое в чем признаться.

– В чем же?

– На прошлой неделе я видел раненого. Его внесли в дом на носилках. Он истекал кровью.

Меня озадачило, как он это сказал: он был так застенчив в обращении.

– А что, ты так боишься вида крови? – спросила я.

Краска ударила ему в лицо, бледные щеки зарделись.

– Я не испугался, – быстро проговорил он.

– Верю, но тебе это неприятно. Мне тоже. Но я не боюсь смотреть, как она течет.

– Я не могу ее видеть, – сказал он, немного помолчав. – Я всегда был таким, с самого детства. Я не виноват.

– Может, ты испугался, когда был совсем маленьким?

– Так же считает и моя мама. Она рассказывала, что однажды, когда я был у нее на руках, в комнату вбежал отец, накричал на нее и ударил по лицу, и у нее пошла кровь. Кровь потекла по моим рукам. Я этого не помню, но именно так все и было.

Жалость охватила меня, и я впала в уныние, однако постаралась скрыть это от него.

– Не будем больше говорить об этом, Дик, пока ты сам не захочешь. Что мы еще можем обсудить?

– Расскажи, что ты делала, когда была такой, как я. Как выглядела, что говорила? У тебя были братья и сестры?

И тогда я сочинила целую историю о своем прошлом, чтобы она заставила его забыть свою. Он сидел и слушал, не сводя с меня глаз, и, когда вернулась Мэтти с прохладительными напитками, он уже был так спокоен, что начал даже болтать с ней и с интересом поглядывать на пирожки. Они быстро исчезли все до одного, пока я разглядывала мелкие черты его лица, совсем не похожего на отцовское, и его темные локоны. Затем я стала читать вслух. Свернувшись калачиком, он лег на полу рядом с моим креслом, словно собачонка, нашедшая друзей в чужом доме, а когда я закрыла книгу, он поднял голову и улыбнулся мне, и тут впервые на его лице проступили не материнские, а отцовские черты: это была улыбка Ричарда.

С этого дня Дик стал моей тенью. Он приходил рано, когда мне приносили завтрак, отнюдь не в самое лучшее для меня время дня, но я его терпела, потому что он был сыном Ричарда. Затем, пока я приводила себя в порядок, он уходил делать уроки с бледным мистером Ашли, а ближе к полудню возвращался, чтобы сопровождать меня на прогулке по дороге на насыпи.

В столовой он садился рядом со мной и вносил табуретку в галерею, когда я выезжала туда после обеда; говорил он мало, все больше наблюдал и всюду преследовал меня, точно маленькое привидение.

– Почему бы тебе не пойти и не поиграть в парке? – спросила я. – Или попроси мистера Ашли свозить тебя в Придмут. Там на пляже попадаются красивые раковины, а когда тепло, можно искупаться, если будет желание. А еще в конюшне есть лошадка, на которой ты мог бы покататься верхом.

– Лучше я останусь с тобой, – ответил он.

Переубедить его было невозможно. Это не удавалось даже Элис, чей авторитет у детей был очень велик. Он мотал головой и усаживался на табурет позади меня.

– Он воспылал к вам любовью, сударыня, – говорил наставник, радуясь в глубине души, что у него самого поубавилось забот. – Ко мне он никогда не проявлял такого интереса.

– Он твое завоевание, – заметил как-то Джон. – Ты больше не сможешь от него избавиться. Бедная Онор! Такая обуза до конца жизни!

Но это меня не волновало. Дик со мной счастлив, и это главное, а если мне еще удастся наделить это бедное одинокое сердечко хоть каким-то чувством уверенности, я буду знать, что потратила время не зря. Между тем приходившие вести были одна хуже другой, а через пять дней после приезда Дика из Фоя нам сообщили, что Эссекс вошел в Тависток и что осада Плимута снята. Ричард уводил свои войска из Солташа, Маунт-Стампфорда и Плимптона, отступая к берегам Теймара.

В тот вечер в Тайуордрете местная знать собралась на совет. Председательствовал мой зять. Единогласно было решено собрать как можно больше людей, оружия и боеприпасов и направить все это в Лонстон, чтобы оказать помощь в обороне графства.

Эта новость привела нас всех в ужас, и буквально на следующее утро начались приготовления к отъезду. Все мужчины имения, годные к службе и умевшие держать в руках оружие, явились к моему зятю вместе с лошадьми и при полном снаряжении, в том числе самые юные из лакеев и все конюхи. Джонатан и его зять Джон Рашли из Комба, Оливер Сол из Пенрайса – брат старого Ника Сола – и много других джентльменов из окрестностей Фоя и Сент-Остелла собрались в Менебилли, перед тем как двинуться дальше. Моя же бедная сестричка Мэри ходила от одного к другому, грустно улыбаясь, раздавала пирожные, фрукты и пирожки в дорогу. У Джона голова шла кругом от долгих наставлений, половину из которых, я была в этом уверена, он сразу же забудет. Затем они прошли по парку – странная трогательная группка людей, храбро рвавшихся в бой и не имевших ни малейшего понятия, какая уготована им судьба. Арендаторы держали свои мушкеты словно вилы, подвергая тем самым свои жизни гораздо большей опасности, чем жизнь противника, которого они могли встретить. Шел 1643 год, мятежники находились милях в тридцати, и, несмотря на заверения Ричарда, считавшего, что Эссекс с его войском лезут в западню, мне вовсе не хотелось, чтобы они в нее попали.