— Уф, — вздохнула она. — Слава Богу, кончилось. Извини, Алекс, они обычно такие милые. Давай еще налью. Или ты торопишься? У тебя другие планы?

— Нет-нет.

— Мне кажется, нам надо поговорить. — Она взяла у него стакан и пошла к бару. — Теперь, когда эти придурки ушли.

— Хорошо, — сказал он. — И о чем же мы будем говорить?

— Ты все еще сердишься на меня за прошлую субботу?

— С чего бы это мне сердиться?

— Ну… потому, что я так рано ушла.

— Если девушке надо идти, она уходит, — пожал плечами Алекс.

— Я волновалась насчет сиделки.

— Я знаю.

Она принесла стакан, подошла к дивану и села. Затем наклонилась и взяла сигарету из коробки на столе. Зажгла, выпустила изо рта струйку дыма. Она казалась юной, свежей и красивой, и внезапно он подумал о старухе в доме на Уайт-Плейнс — правда ли на ее лице росли длинные белые волоски, когда он зажал ей рот? Или ему показалось? Тот запах, эта вонь старости и лекарств… нет, смерти. От нее пахло смертью. Он посмотрел на Джессику, которая устраивалась на диване. Ему захотелось коснуться ее рукой. Ему казалось, что если он ощутит гладкую кожу ее щеки, то сможет забыть о пергаментной морщинистой коже той старухи, о том смраде. Но он остался сидеть на месте, в кресле напротив Джесс в другом конце комнаты, снова вспомнив свою обиду и как она обошлась с ним в субботу вечером. Он никак не мог понять, что за чертовщина тут творится.

Этих фраеров никак не поймешь. Какое право они имеют курить марихуану или прохаживаться насчет копов, разве кто-нибудь из них имеет хоть какое-то понятие о настоящей жизни? «Спросите Китти, — подумал он. — Китти, которую то и дело загребают в кутузку, а теперь еще и за наркотики посадили. А это серьезное обвинение, это вам правонарушение класса А-3, мать вашу, спросите Китти! А про копов спросите меня, если вам приспичит кого-нибудь спросить, а не трепитесь тут, фраера тупые, о копах, курящих «траву». Копы воруют «траву», если вы хотите знать. Они загребают толкачей, сажают их, забирают у них «траву» и продают на улицах наркоманам-домушникам, вот что копы делают, и не вешайте мне на уши лапшу о них».

— …пригласила их, только чтобы иметь повод позвать тебя сюда, — говорила Джессика. — Эпштейны считают себя очень хипповыми, но…

— Зачем тебе нужен был повод? — спросил Алекс.

— Ну… из-за субботы. Я и правда волновалась насчет сиделки, ты ведь знаешь, но я ушла не только поэтому.

— А почему же?

— Была еще одна причина. Я подумала, что мой муж может нанять детектива следить за мной. Это пришло мне в голову, когда я была в ванной. Помнишь, после того, как мы потанцевали? Я пошла в ванную…

— Да, — сказал Алекс. — Помню.

— Тогда-то меня и осенило. Что он может приставить ко мне детектива. Может, все время, пока мы ужинали в том китайском ресторанчике, за нами следили. И, может, он пошел сюда за нами следом. Я боялась потерять Питера, понимаешь? Сына. Если детектив следил за мной. Боялась потерять содержание, если дойдет до драки. Понимаешь?

— С трудом.

— Хорошо. Я просто не хотела, чтобы Майкл заявил о том, что я недостойная мать или что-нибудь в этом роде, и попытался отнять у меня Питера. Понимаешь?

— Нет, — ответил Алекс.

— Хорошо, попробую объяснить. — Она возвела очи горе, вздохнула и продолжила: — Если детектив действительно следовал за нами из ресторана и если он видел, как я зашла в твою квартиру, а не в свою… и если бы мы там пробыли вместе достаточно долго, он мог бы прийти к выводу, что мы тут не джаз слушаем и не в шашки играем, понял?

— Да, думаю, теперь понял, — ответил Алекс.

— Понимаешь, он мог сделать вывод, что тут происходит кое-что. И если Майклу хватит низости, он обвинит меня в том, что я недостойная мать, и отнимет у меня сына. А я этого допустить не могу. Потому, когда мы танцевали, мне пришло в голову, что дело идет немного не так, и потому, когда я вышла из ванной, я стала думать, не прячется ли в прихожей детектив и чем это мне аукнется. Но сегодня адвокат сказал мне, что в нынешние времена очень трудно доказать недостойное поведение матери. Он знал случай, когда женщина была настоящей проституткой, представляешь, и суд не отнял у нее ребенка. Так он мне сказал. Я звонила ему.

— Ты звонила адвокату? — изумился Алекс.

— Да. Чтобы спросить у него, могу ли я завести себе мужчину, не ставя под угрозу свое положение.

— И что он сказал?

— Он рассказал мне о той проститутке. И сказал, что не думает, что в наше время мне есть о чем волноваться. Что касается опеки.

— Когда ты ему звонила? — спросил Алекс.

— Вчера утром. Я бы и раньше позвонила, но был конец недели. Вот так, — она пожала плечами и положила сигарету.

— И что, Джесс?

— Мне нравится, когда ты называешь меня Джесс.

— И все же, что дальше, Джесс?

— Думаю, ты знаешь, — сказала она. — И не думаю, что мне надо тебе об этом говорить.

* * *

Это началось в ярости.

Он хотел только одного — наказать ее, унизить, заставить понять, как сильно она уязвила его в прошлую субботу, хотя и понимал причины ее ухода. На самом деле причина была веская — пусть и глупая. Любому идиоту понятно, что тебя не притянут без фотографий и свидетелей, но Малышка-с-Фермы, Принцесса-Доильщица должна была прежде позвонить своему адвокату, чтобы до этого допереть. Странно, почему она еще и мэру не позвонила? Доброе утро, ваша честь, понимаете… я тут нашла ужасно симпатичного молодого человека, он живет двумя этажами выше в моем доме, и я хотела бы узнать… понимаете, я в процессе развода, и я просто хотела проверить, все ли правильно, если он вдруг будет заигрывать или что там еще, вправе ли я… ну, вы понимаете, если мне захочется узнать его получше, можно ли это сделать, сэр?

Он был зол на ее глупость, зол на то, что она не поделилась с ним своими страхами в ту субботу сразу после того, как вернулась из туалета, не сказала ему прямо, что ее тревожит, вместо того чтобы компостировать ему мозги насчет этой самой сиделки, — хотя она и по этому поводу, наверное, волновалась, — и все же он был зол. В гневе он совсем забыл, что это она первая подошла к нему тогда в парке, забыл, что ей было неловко, что она покраснела, забыл, как хорошо все шло в ту субботу, как им было приятно вместе, как все было на самом деле замечательно — пока она не ушла. Конечно, все из-за этого. Ей не стоило так унижать его. Чтобы она там себе ни думала, ей нужно было поделиться с ним, довериться ему, чтобы сказать: понимаешь, Алекс, вот в чем дело, вот что пугает меня, это не связано с тем, хочу я тебя или нет, просто дело вот в чем. А вместо этого она ушла. И он остался как дурак. Спокойной ночи, Джесс. Спокойной ночи, Алекс. Спокойной ночи, мистер Дурья Башка. Нет, чтобы там ни было, она не должна была оставлять его там как дурака. Он не подонок какой-нибудь, с которым можно делать что захочешь. Он был полноправным мужчиной и заслуживал уважения.

Потому-то сначала был гнев без малейшего намека на любовь. Любовь не имела ничего общего с началом, по крайней мере для него. Он в ярости сорвал с нее одежду, стащив футболку, обнажил груди. Затем расстегнул пояс, снял сандалии и спустил брюки с ее длинных ног. Швырнул их через всю комнату. На ней были бледно-голубые узкие трусики, он сорвал и их. Она поднялась было помочь ему, и тут он внезапно возбудился. Он торопливо спустил трусики ей на бедра, затем на колени, она стряхнула их с ног, распростершись под ним на диване и раскрыв руки для объятий.

Гнев его начал мешаться с сомнением, когда он расстегнул молнию своих брюк — он не хотел раздеваться, он хотел, чтобы это она лежала нагая и незащищенная под ним, а он оставался бы полностью одетым. И тут его одолели сомнения — а вдруг его член на самом деле маленький, вдруг он неправильно оценивал его, он говорил Дейзи, что читал одну книжку, а та ответила, что это все дерьмо. Он помедлил мгновение, вспомнив душевую Синг-Синга, как они голыми входили туда, и как у всех мужчин это было разным, и как он краешком глаза посматривал на них, чтобы никто не подумал, что его потянуло на любовные приключения. Чтобы не сочли его гомиком. Покажи им слабость — и конец, как говорил Томми.

Сомнения и страх сгладили его гнев. Она лежала с закрытыми глазами, широко раскинув руки и ноги, ожидая, когда он рухнет на нее, и он наконец решился освободиться от брюк, опасаясь, что вдруг она откроет глаза и этим унизит его, сделает какое-нибудь умное замечание. О, так это и есть твой малыш? А я-то думала, что это зародыш. Что-нибудь этакое выдаст, фраерам верить нельзя. Шлюхи, с которыми он трахался, были достаточно профессиональны, чтобы выкатить глаза в деланном удивлении и сказать: «Ой, парень, ты же не всадишь в меня этот дрын? Эта охренительная штука разорвет меня, пожалей бедную девушку». Шлюхи знают свое дело. Но Джессика лежала с закрытыми глазами, по-прежнему раскинув руки, чтобы обнять его, и он боялся, что, если он не поторопится, она откроет их.

Он встал на колени над ней — не хотел пачкать свои дорогие брюки, но и раздеваться не желал, пусть знает, кто тут босс, кто наездник, кто жеребец! Он не стал бы раздеваться — со шлюхами другое дело, он знал, что будет делать шлюха. Он боялся, что войдет так мягко, что, когда будет внутри, она откроет глаза и скажет — ты уже вошел? Боялся, что дойдет слишком быстро, еще до того, как будет внутри, боялся всего того, что сокрушит его гнев и заставит его дрожать. Он говорил себе, что его трясет от возбуждения, и еще больше испугался, что войдет слишком быстро, и его затрясло еще сильнее.

Он вошел в нее, она слегка вздохнула, и он ощутил внезапную дрожь — получилось. Все хорошо, и чего только он боялся, у него не меньше, чем у остальных парней, которые мылись вместе с ним в той душевой. Эй, парень, не хочешь пососать мой хрен? Он вошел глубже, она застонала, он слышал ее стон, он ободрил его и в то же время заставил опять бояться, что слишком скоро дойдет. Она подняла бедра, и он подумал: не шевелись, ты доведешь меня. Он стал думать — пытался заставить себя думать — о чем-нибудь постороннем, но только не о том, чем они занимались. О роликовых коньках, о теннисных ракетках, о мистере Теннисисте, а это привело его к внезапной и непрошеной мысли о матери, о двери, о дверях, об открывающихся дверях, о вскрытых дверях, о взломанных, высаженных, об открытых потайных дверцах, о сейфах, полных драгоценностей, в которые он мог погрузить руки, о рубинах и алмазах, изумрудах и жемчугах. Он потянулся к ее грудям, сжал их обеими руками. Бесплатное зрелище для любого фраера устраивает, чертова сука, без лифчика расхаживает, как дешевая шлюха. Ее груди были покрыты россыпью мелких веснушек, как и ее переносица. Соски были розовыми — он думал, что только у девственниц розовые соски, ах, мать твою, не шевелись!