Агата Кристи - Карты на стол

— Правильно, — тихо сказал Пуаро. — Каждый должен сыграть свою партию в крикет. Как прекрасно сказал один из ваших поэтов: «Я не мог бы любить тебя, дорогая, так сильно, если бы не любил еще больше крикет».

— «Честь», — поправила его миссис Лаксмор, слегка нахмурившись.

— Ах да, конечно. Конечно, «честь», «если бы не любил еще больше честь».

— Эти слова, должно быть, были написаны специально для нас, — сказала миссис Лаксмор. — Дело не в том, как дорого нам это обошлось. Мы оба решились никогда не произносить фатальных слов. Но потом…

— Но потом… — повторил за ней Пуаро.

— Эта ужасная ночь, — миссис Лаксмор вздрогнула.

— И что же?

— Я предполагаю, что они поссорились, я хочу сказать, Джон и Тимоти. Я вышла из палатки… Я вышла из своей палатки.

— Да. И что же?

Глаза миссис Лаксмор расширились и потемнели. Она видела сейчас эту сцену, будто она снова повторялась перед ее взором.

— Я вышла из своей палатки, — повторила она — Джон и Тимоти были… О! — она задрожала — Я даже точно не помню всего Я встала между ними… Я сказала: «Нет, нет, это не правда!». Тимоти ничего не хотел слышать Он стал угрожать Джону. И Джон был вынужден выстрелить. Для самообороны. Ах! — она вскрикнула и закрыла лицо руками. — Он был мертв Убит наповал Пуля попала в самое сердце.

— Для вас это был ужасный момент, мадам.

— Я никогда этого не забуду. Джон вел себя благородно. Он хотел рассказать все открыто. Но я не хотела даже слышать об этом. Всю ночь мы проспорили. «Ради меня!» — повторяла я все время. Наконец, он понял. Потому что, конечно, он не мог бы видеть мои страдания. Ужасно было думать о гласности. Подумайте только об этих заголовках в газетах: «Двое мужчин и женщина в джунглях», «Первобытные страсти».

Я доказывала все это Джону, и он сдался. Проводники ничего не видели и не слышали. У Тимоти перед этим были приступы лихорадки. Мы сказали, что он от нее умер. И похоронили его там, у Амазонки.

Глубокое страдание исказило лицо миссис Лаксмор.

— Потом мы вернулись к цивилизации. И расстались навеки.

— Разве это была так необходимо, мадам?

— Да, да. Мертвый Тимоти стоял между нами как же, как живой. И даже больше. Мы простились друг с другом. Навеки… Временами я встречаю Джона Деспарда, когда бываю в свете. Мы улыбаемся, вежливо разговариваем. Никто не смог бы догадаться, что между нами что-то было. Но в его глазах я вижу, как и он в моих, что мы оба этого никогда не забудем… Наступило долгое молчание. Пуаро не нарушал его, отдавая дань прошлому.

Наконец, миссис Лаксмор вытащила сумочку и стала пудрить нос. Напряженность исчезла.

— Какая трагедия, — произнес Пуаро, но уже довольно обыденным тоном…

— Теперь вы видите сами, мосье Пуаро, — с живостью сказала миссис Лаксмор, — эту правду воспроизводить не нужно.

— Было бы обидно…

— Ее было бы невозможно сказать. Это ваш друг, этот писатель… я уверена, что он не захочет отравить жизнь абсолютно невинной женщине, не так ли?

— Или даже отправить на виселицу совершенно невинного мужчину? — тихо сказал Пуаро.

— Значит, и вы это так же воспринимаете? Я очень рада. Он невиновен. Преступление, совершенное в порыве страсти, не настоящее преступление. И, во всяком случае, он сделал это ради самообороны. Он вынужден был выстрелить. Теперь вы тоже понимаете, что все должны по-прежнему считать, будто Тимоти умер от лихорадки.

— Но писатели иногда бывают очень странными и бескомпромиссными.

— А ваш друг женоненавистник? Он хочет, чтобы мы страдали? Не разрешайте ему делать этого. Я этого не позволю. Если будет необходимо, я возьму всю вину на себя. Я заявлю, что это я застрелила Тимоти.

Она поднялась. Голова ее была откинута назад. Пуаро тоже встал.

— Мадам, — сказал он, беря ее руку в свои, — такое самопожертвование не нужно. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы никогда никто не узнал о том, что вы мне сейчас рассказали.

Лицо миссис Лаксмор озарилось нежной женственной улыбкой. Она немного подняла руку, так что Пуаро — хотел он этого или нет — был вынужден поцеловать ее.

— Несчастная женщина благодарит вас, мосье Пуаро, — сказал она.

Это было последним словом осужденной королевы, обращенным к избранному ею придворному. Ему ясно указывали на дверь. И Пуаро, правильно поняв это, ушел.

Очутившись снова на улице, он глубоко вдохнул в себя свежий воздух.

— Какая женщина! — тихо проговорил Эркюль Пуаро. — Бедняга Деспард! Вот как ему пришлось пострадать! Какое трагическое путешествие!

И вдруг он начал смеяться. Он шел теперь по Бромптон-роуд. Потом остановился, вынул из кармана часы и стал что-то подсчитывать.

— Так, так. У меня есть еще время. Если он и подождет немного, ничего с ним не случится. Сейчас я могу заняться еще одним небольшим делом. Как это напевал мой приятель из управления английской полиции? Сколько лет тому назад это было? Сорок? «Кусочек сахара для этой птички».

И, напевая этот давно всеми забытый мотив, Эркюль Пуаро вошел в фешенебельный магазин по продаже женского платья и всевозможных украшений, и прошел в отдел чулок.

Выбрав симпатичную и не очень высокомерную продавщицу, он изложил ей свою просьбу.

— Шелковые чулки? О, да, у нас есть, очень красивые, изящные чулки. Чистый шелк, с гарантией.

Пуаро отложил их. Он стал детально объяснять, что ему нужно.

— Французские чулки? Вы понимаете, что из-за пошлины они очень дороги.

На прилавке появилась еще одна коробка.

— Очень красивые чулки, мадемуазель, но я имел в виду другие. Мне нужны чулки самого лучшего качества.

— Это превосходные чулки. Конечно, у нас есть и «экстра». Но они стоят что-то около тридцати пяти шиллингов пара. И они не такие ноские. Совсем, как паутинка.

— Вот, вот. Это именно мне и нужно.

На этот раз продавщица отсутствовала долго. Наконец, она вернулась еще с одной коробкой.

— Я назвала цену неточно. Они стоят тридцать семь шиллингов и шесть пенсов за пару. Но очень красивые, правда?

Она осторожно вытащила их из пакетика. Да, это были действительно превосходные чулки, почти прозрачные, сквозь них было все видно.

— Прекрасно. Это то, что мне нужно.

— Чудесные чулки. Сколько пар, сэр?

— Э… дайте-ка подумать… девятнадцать пар. Продавщица чуть, было, не упала в обморок, только большой опыт обращения с покупателями, даже такими насмешливыми, как этот, помог ей совладать с собою.

— Если вы купите две дюжины, будет большая скидка, — едва слышно сказала она.

— Нет, мне нужно только девятнадцать пар. И выберите различные оттенки, пожалуйста.

Продавщица покорно исполнила его просьбу, завернула покупку и выписала счет.

Когда Пуаро вышел из магазина, стоявшая рядом продавщица сказала:

— Хотелось бы мне посмотреть на эту счастливую девицу. Он ведь уже совсем старик. Да, конечно, она здорово его окрутила. Покупать чулки за тридцать семь шиллингов и шесть пенсов, надо же!

Не подозревая о том, какое мнение оставил он о себе у продавщиц магазина фирмы «Харви Робинсон», Пуаро направился домой.

Прошло примерно с полчаса, когда он услышал, что в дверь его позвонили. В комнату вошел майор Деспард.

Сразу было видно, что он с трудом сдерживает себя.

— Какого черта вам нужно было ходить к этой миссис Лаксмор? — спросил он.

Пуаро улыбнулся.

— Дело в том, что я хотел узнать правду о смерти профессора Лаксмора.

— Правду? Неужели вы думаете, что эта женщина способна говорить правду о чем бы то ни было? — гневно спросил Деспард.

— Вот и меня эта мысль все время занимает, — признался Пуаро.

— Так и должно быть. Эта женщина — сумасшедшая. Пуаро возразил.

— Вот уж нет. Она просто романтическая натура.

— Какая уж тут романтика! Она совершенно беспардонная лгунья. Мне временами даже кажется, что она верит своей собственной лжи.

— Вполне возможно.

— Она ужасная женщина. Мне было невыносимо с ней там.

— Этому я тоже охотно верю.

Деспард вдруг резко сел на стул.

— Вот что, мосье Пуаро, я хочу рассказать вам всю правду.

— Вы хотите сказать, что собираетесь изложить вашу версию этой истории?

— Нет, это будет сущая правда. Пуаро ничего не ответил. Деспард сухо продолжал:

— Я очень хорошо понимаю, что не могу поставить в заслугу то, что вы сейчас узнаете. Я расскажу вам все, как было на самом деле, потому что это единственное, что в данном случае можно сделать. Поверите вы мне или нет — это ваше дело. У меня нет никаких доказательств того, что я не вру.

Он немного помолчал, а потом начал свой рассказ:

— Эту поездку четы Лаксмор организовал я. Профессор был милый старик, совершенно увлеченный мхами, растениями и тому подобными вещами. Она была… да всегда такой, какой вы увидели ее сегодня. Все это путешествие было сплошным кошмаром. За ней я никогда не ухаживал, даже избегал ее. Тип сентиментальных женщин с болезненно пылким воображением всегда вызывал у меня чувство неприязни. При встрече с ними меня одолевает такое сильное смущение, будто меня накалывают иглами. Первые две недели все шло хорошо. Потом у нас начался приступ лихорадки. Она и я перенесли болезнь легко. Старик Лаксмор был совсем плох. Однажды ночью — вот это вы должны выслушать внимательно — я сидел возле своей палатки. И вдруг в отдалении увидел Лаксмора, пробирающегося через заросли к реке. Он был в бреду и не отдавал себе отчета в своем поступке. Через какое-то мгновение он мог бы оказаться в реке, а это означало для него конец. Никаких шансов на спасение. Река была в этом месте опасной. Уже нельзя было догнать его и остановить. Оставалось лишь одно средство. «Как всегда, рядом со мной лежало ружье. Я схватил его. Я довольно искусный стрелок, и был уверен, что сумею повалить его, выстрелив в ногу. Но едва я вскинул ружье, как рядом со мной вдруг оказалась эта идиотка. „Не стреляйте. Ради бога, не стреляйте!“, — закричала она и повисла у меня на руке. Я дернулся и выстрелил. Пуля попала ему в спину и сразила наповал! Смею вас уверить, что это было для меня большой трагедией, а эта набитая дура вместо того, чтобы осознать свою ответственность за смерть мужа, так ничего и не поняла и все еще твердо уверена, что я хотел убить его преднамеренно из-за любви к ней! Вот, пожалуйста! У нас началась какая-то дьявольская сцена. Она требовала, чтобы мы сказали, будто он умер от лихорадки. Мне стало жаль ее, именно потому, что она так и не осознавала случившегося. Но ей пришлось бы все осознать, начнись следствие. И к тому же эта ее полнейшая уверенность, что я от нее без ума, как-то неприятно поразила меня. Если бы она начала настаивать на этом, могло бы завариться хорошенькое дельце. В конце концов я согласился с ней отчасти ради того, чтобы избежать шума.