III

У владельцев Гру никогда не было принято запирать ворота от кого бы то ни было: они были слишком горды, чтобы питать подозрения. Вот почему в любое время суток во двор замка беспрепятственно проникали крестьяне и столь же свободно выходили за ворота. Так Люк со своей женой могли в любое время и сколько вздумается навещать матушку Пернэт.

В один из дней, исполненных тревожного ожидания, перед отъездом, около пяти часов вечера, Леонора сидела у окна в своей комнате. Полчаса тому назад она потихоньку вышла из большой гостиной и принялась за чтение «Imitation»[2], утешая себя и укрепляя свой дух, но быстро смеркалось, и ей пришлось отложить книгу. Длинные, бледные пальцы Леоноры ещё лежали на буром её переплёте, но глаза уже обратились к окну.

На небе не было ни одного облака, но над землёй уже сгустились сумерки, отчётливо виднелась только отдалённая гряда холмов, и это навевало печальные мысли. Но если что и выражалось на неподвижном бледном лице Леоноры, так это горестное смирение. В ее восемнадцать лет надеяться ей было не на что, судьба была предопределена, желать — и то казалось чем-то предосудительным и запретным.

Леонора вряд ли бы призналась в том, чего именно она хочет. В конце концов, жизнь её мало чем отличалась от жизни других девушек знатного сословия. А если жизнь устроена так, что не доставляет особенного удовольствия, — что ж, ничего не поделаешь. Не лучше ли совсем отказаться от желаний? Да и жилось ли когда-нибудь счастливо в этом мире? Высокие заповеди, которые она почерпнула из книги, заставляли её стыдиться собственного чувства неудовлетворённости, но при этом даже усугубляли её отчаяние: ей никогда не достичь таких высот добровольного самоотречения.

— Моя красавица совсем здесь зачахнет, — послышался голос старой Пернэт. — Эта книжка, что взяли вы у мадам маркизы, доведёт вас до обморока, если будете тут подолгу сидеть читать да предаваться всяким фантазиям.

— Это очень хорошая книга, Пернэт. Прекрасная книга! — возразила Леонора. Её голубые задумчивые глаза не сразу оторвались от окна и остановились на встревоженном морщинистом лице старой няни.

— Оно, может, и так. Я вот грамоте всякой не училась, мадмуазель знает, зато живу не тужу. От этих книжек какой прок? Одни охи да вздохи, да ещё морщины на лице — я так вам скажу. Мадам маркиза, как начитается этих книжек, потом не знает, на ком злобу сорвать, словно бес в неё вселяется. А мадемуазель, не в пример ей, кроткая точно ангел, только чтение и ей не в прок — одна горечь и печаль на сердце. А бедным-то слугам её каково! Им ещё тяжелее видеть, как мадемуазель страдает. Вот и сейчас она не в духе, а я, между прочим, пришла попросить её кое о чём.

— О чём попросить, Пернэт? Что тебе до моего настроения? — с милой улыбкой спросила Леонора.

— А вот о чём, мадемуазель. Дочь моя, Жаннет, сейчас в саду у двери, что ведёт на лестницу, в башенку. У неё есть какое-то важное сообщение, и не для кого-нибудь, а для нашей маленькой принцессы. Не соблаговолит ли принцесса накинуть этот плащ и спуститься переговорить с бедняжкой Жаннет?

— Но почему она сама не поднялась ко мне? — удивилась Леонора. Однако же она встала, и Пернэт поспешно накинула плащ ей на плечи.

— Торопилась она, мать моя. Как видно, была на то особая причина.

Мадемуазель д’Изамбер, привыкшая слепо верить старой няне, последовала за ней. Они вошли в небольшую дверь, что вела в башенку, спустились по винтовой лестнице в сад? точнее сказать, то была окраина сада, расположенная между крепостной стеной и рвом. Здесь росло несколько вечнозелёных кустов и деревьев, под сенью которых можно было укрыться, а рядом виднелся дощатый мост, построенный для удобства передвижения слуг, чтобы те могли кратчайшим путём выйти к деревне.

Жаннет, в высоком накрахмаленном чепце, в жакете и коротких юбках, стояла на траве у входа в башенку.

— Что ты хочешь сообщить мне, Жаннет? — тихо спросила Леонора, остановившись на пороге.

— Сделайте милость, мадемуазель, выйдите в сад, Вас там дожидаются — переговорить с вами желают, — пробормотала Жаннет Бьенбон.

— Скорее, дитя моё! — прошептала Пернэт. — Вон там, в тени кустов. Говорит, от этого, мол, зависит жизнь или смерть.

Хотя Леонора была застенчивой и робкой девушкой, её никоим образом нельзя было назвать трусливой. Она переступила порог и плавной походкой зашагала по траве. В сумерках она походила на привидение, стройное и изящное. Вскоре она дошла до кустов, на которые указывала Пернэт. Там, в густой тени, стоял какой-то мужчина. Он порывисто шагнул навстречу и поцеловал ей руку.

— Ах, мсье, это вы? — воскликнула Леонора.

— Не сердитесь на вашего несчастного друга, мадемуазель Леонора, вы хорошо меня знаете. Хотел бы надеяться, что вы доверяете мне. Доверяете или нет?

— Стоит ли об этом спрашивать?

Леонора подняла глаза и задумчиво посмотрела на Бернара, на бледном её лице показалось мечтательное выражение. Сильные чувства, овладевшие ею, внезапно вытеснили все мысли о правилах приличия, о строгой бабушке, о шевалье, о чопорных и слабонервных родственниках. Её переполняли чувство гордости за своего возлюбленного и радость оттого, что он рядом с нею. Бернар был так не похож на всех других дворян, которых она знала, — не похож своею открытостью, великодушием, врождённым благородством. По сравнению с шевалье де Мазаном он был воистину Гиперион[3], а тот — сатир, хотя Леонора предпочитала более благочестивое сравнение: архангел Михаил и Вельзевул. Леонора и виконт стояли в тени кустов, и надо ли говорить, что им обоим казалось, будто на дворе была не зима, а тёплый летний вечер. Однако вскоре к ней мало-помалу вернулись девичья застенчивость и беспокойство.

— Вам, верно, опасно здесь находился? — прошептала Леонора. — Зачем вы пришли?

— Леонора, прошу вас, сначала ответьте мне: Вы сделаете то, о чём я вас попрошу? Обещайте мне, что вы исполните мою просьбу.

— Ах, если бы я могла, дорогой, но я не смею. С моей стороны нехорошо, грех, что я пришла сюда. Но понимаете, меня обманули эти женщины. И я нисколько не сожалею. Я давно хотела поблагодарить вас за то, что вы приехали тогда и предупредили нас, как настоящий друг.

— Позвольте увезти вас сию же минуту в безопасное место. Вы должны согласиться. Если вы хоть немного меня любите, вы согласитесь.

— А остальных пусть постигнет ужасная участь? — помолчав немного, вопрошала она.

— Они сами выбрали себе эту судьбу, — страстно возразил он. — По какому праву люди, упрямо стремящиеся к своей погибели, должны тянуть за собой в пропасть и вас? Это чудовищно, это тиранство! Неслыханное тиранство! Если вы откажетесь от моего предложения, значит, вы никогда не любили меня. Решайтесь, мой ангел!

— Почему вы можете спасти только меня, а не их? Каким образом? — спросила Леонора, отстраняясь от виконта.

— В Мори вы будете в безопасности. Отец примет вас как родную дочь. Народ не питает к вам злобы и ненависти. Да и за что им быть озлобленными против вас? Впрочем, в такое время не щадят ни правых, ни виноватых. Вы идёте со мной?

— Не просите меня — я не могу.

— В таком случае, прошу извинить, я, видно, ошибся. Я имел глупость вообразить, что я для вас что-то значу, мадемуазель, — стиснув зубы, произнёс Бернар и зашагал прочь.

— Бернар, постойте! Если бы ценой своей жизни я могла спасти вас, вы бы вскоре убедились. Ах, что я такое говорю! Наберитесь терпения и выслушайте меня. Я очень несчастна, но долг превыше всего. Когда-то вы тоже были склонны так думать. Могу ли я бросить бабушку на произвол судьбы, позволить ей одной пуститься в это опасное путешествие? Я была предана ей всю свою жизнь. Могу ли я теперь бежать тайком, трусливо бросив её? Мне всегда недоставало смелости — не возражайте, я знаю, — но я не пойду на то, что вы предлагаете. Это было бы слишком бесчестно с моей стороны. Я привязана к своей семье и должна быть с семьёй. Ах, остаётся одно: попытаемся оба мужественно примириться с судьбой. Идите и забудьте меня. Это самое лучшее, что вы можете сделать.

— А вы останетесь здесь и забудете меня? — вопрошал де Мори.

Леонора замотала головой, по щекам её струились слёзы.

— Моя королева, моя добрая фея, мой лучезарный ангел! — воскликнул виконт, внезапно припав на одно колено. — Выслушайте мою клятву. Даже если вы не хотите позаботиться о своём спасении, всё равно вы будете спасены! Вы не сердитесь на меня за эти слова? Вы видите: я готов навлечь на себя даже ваш гнев.

— Если вы ради меня вовлечёте себя в беду, я действительно рассержусь. Ах, Жаннет, в чём дело?

— Мадемуазель, по лестнице поднимается мадам маркиза.

— О, Боже! Прощайте, Бернар! Если она узнает, она убьёт меня.

Леонора стремглав побежала по траве, а виконт де Мори провожал взглядом её белую фигуру, пока она не скрылась за дверью. Затем он надвинул на лоб фетровую шляпу и медленно, осторожно двинулся в обратный путь. Спускаясь с холма, он почти забыл о своей неудаче: необходимость побуждала его строить новые планы. Какие бы трудности и опасности ни сулило будущее, Бернара воодушевляла уже одна мысль о том, что нежная, застенчивая дева из замка Гру оказалась вполне достойна его выбора. Он не сомневался, что его преданность и отвага будут вознаграждены.

IV

На следующий день после полудня в большой гостиной собрались на семейный совет. Леонору на него не пригласили; она сидела у камина в гостиной маркизы и вышивала за пяльцами, когда вошла молодая графиня, её кузина, и остановилась у камина, чтобы погреться; было видно, что её пробирает дрожь.

Леонора никогда не испытывала симпатии к младшей из дам де Гру, которая обыкновенно вела себя как дитя, с той лишь разницей, что была лишена детской привлекательности. Однако, теперь взглянув на её лицо, Леонора заметила на нём новое, дотоле невиданное выражение. Раскрасневшаяся, возбуждённая графиня смотрела на неё с необычайным беспокойством; в глазах у неё застыли слёзы, а дрожь в теле не унималась.