— Ш-ш! — сказала миссис Хоупвелл. — Съешьте это, дорогая, и, пожалуйста, не спорьте. Я намерена очень скоро вытащить вас отсюда, покуда не поднялась тревога. Хотя, если мне придется помогать вам должным образом…

— Помогать мне? — воскликнула Мадлен. — Но это невозможно! Я имею в виду…

Кипучая энергия миссис Хоупвелл и яркий блеск ее черных глаз придавали ей сходство с ребенком в рождественское утро. Этому впечатлению противоречили полные чувственные губы и другие признаки зрелости в ее миниатюрной фигурке, облаченной в желтое атласное платье, которое было скроено наподобие платья Мадлен, исключая более высокую талию и более низкое декольте. Черные волосы были причесаны по парижской моде последнего месяца — с завивкой не сверху, а по бокам и с одним локоном, свешивающимся на лоб.

Слегка озабоченное выражение глаз не делало ее менее обаятельной.

— Дорогая моя! — воскликнула миссис Хоупвелл, потирая руки от удовольствия. — Я редко так наслаждалась за всю свою жизнь! Правда, настроение моего бедного супруга оставляет желать лучшего. Но, откровенно говоря, мадам, вам незачем обращать внимание на мистера Хоупвелла. Дело в том, — в ее голосе послышалось сожаление, — что мистер Хоупвелл не питает любви к интриге, что не слишком хорошо для дипломата.

— Но по-моему, он говорил…

— Да, дорогая, знаю! Мистер Хоупвелл много говорит о нейтралитете и сохранении какого-то там статуса, но в действительности он очень не любит Англию. Конечно, существуют веские причины, по которым большинство американцев терпеть не могут Англию, и понадобится, наверное, сто лет и столько же войн, чтобы изменить это положение. С другой стороны, мой муж очень любит вас, так же как я — говорю вам совершенно откровенно — по уши влюблена в вашего мужа! — Заметив выражение лица Мадлен, миссис Хоупвелл была глубоко и искренно огорчена. Она бросилась вперед и схватила Мадлен за руки. — О господи, какая же я дура! Мне следовало в первую очередь сообщить вам, что мистер Хепберн в безопасности!

Несколько секунд Мадлен была не в силах произнести ни слова.

— Вы уверены? — заговорила она наконец. — Откуда вы знаете?

— Ради бога, тише!

— Простите. Но я сама не своя! Я вам ужасно признательна, но…

— Конечно, вы волнуетесь! Господи, мне так много нужно вам рассказать, что я просто не знаю, с чего начать. Если бы вы знали, — мечтательно произнесла миссис Хоупвелл, — какую свииыо он подложил Бопи прошлой ночью! Что за человек! — воскликнула она топом, не вполне подобающим супруге дипломата.

— Да, я очень люблю его…

— Очень любите? И это все? Да на такого мужчину молиться надо!

— Видите ли, — ответила Мадлен, запинаясь от чувства невыразимого облегчения, — хотя в прошлом июне исполнилось три года с тех пор, как мы поженились с Аланом, но я только теперь начинаю понимать, что он за человек. Да и сам Алан этого не понимает. Он искренне считает себя трусом.

— Знаю, — усмехнулась миссис Хоупвелл. — У нас в Америке много таких трусов. Именно они спасли нас своими штыками под командованием генерала Вашингтона, в то время как от Континентального конгресса не было никакого толку.

Казалось, что Люси Хоупвелл вот-вот расплачется без всякой видимой причины.

— Мой муж был одним из этих трусов, — сказала она. — Он прошел через самое худшее, начиная с семьдесят седьмого года, когда он был еще мальчиком в Вэлли-Фордж[59]. Мне нравится напоминать ему об этом, когда он становится чересчур напыщенным. — Миссис Хоупвелл снова схватила Мадлен за руки. — Вы не должны считать меня болтливой дурой — я говорю обо всем этом только для того, чтобы развеселить вас.

— Где Алан? — воскликнула Мадлен. — Он в трактире «Спящая кошка», не так ли?

— Совершенно верно! Откуда вы знаете?

— И он жив, — продолжала Мадлен. — Я бы почувствовала, если бы… если бы случилось что-то страшное. Но он ранен, верно? Серьезно?

— Нет, хотя он потерял много крови из раны в правой руке…

— Сабельной раны? Так я и знала! Он встретился с человеком по имени…

— Нет-нет, — успокоила ее миссис Хоупвелл. — Вам незачем тревожить себя фантазиями. Это просто царапина от пули, абсолютно неопасная…

Мадлен закрыла глаза, пытаясь успокоиться.

— Боюсь, — промолвила она, — что вам придется рассказать мне обо всем, потому что я ничего не могу вспомнить. — Ужас охватил ее вновь. — Я не падала в обморок? Больше всего на свете, — горячо добавила она, — я ненавижу женщин в обмороке!

— Между нами говоря, я тоже, — призналась миссис Хоупвелл. — Но приходится делать то, что ожидают от нас мужчины, иначе мир прекратит свое существование! Скажите, дорогая, вы в последнее время, наверное, очень мало спали и пережили много неприятностей?

— Ну… вообще-то да.

— Ха, так я и думала! Прошлой ночью, когда вы вышли, чтобы опознать нас… Кстати, дорогая, почему эту задачу поручили именно вам?

Под действием оживленного взгляда и веселого голоса миссис Хоупвелл к Мадлен начала возвращаться свойственная ей душевная бодрость.

— Видите ли, — объяснила она, — когда постучал часовой, я не могла позволить открыть дверь кому-нибудь другому. Он хотел разбудить слугу по имени Виктор — единственного из живущих в доме, кто говорил по-английски. Поэтому я призналась, что тоже говорю по-английски, надеясь как-нибудь выкрутиться. Но вы как будто сами все знаете…

— Конечно, знаю!

— Тогда…

— Дорогая, — сказала миссис Хоупвелл, — вы были спокойны, как на собрании квакеров[60], даже когда солдаты стали орать на вашего мужа. Вы сохраняли полное спокойствие и здесь, в доме, двадцать минут спустя, когда мой муж читал проповедь о том, что он может и чего не может сделать, будучи представителем нейтральной страны. Но внезапно вы грохнулись в обморок, и я велела мистеру Хоупвеллу отнести вас сюда. Видите ли, у вас в руке было два ключа…

— Боже мой, ключи! — воскликнула Мадлен. — Я потеряла их!..

На лице миссис Хоупвелл появилось выражение скромной гордости. Прекратив взволнованно приплясывать от возбуждения, она с достоинством выпрямилась.

— Дорогая моя, — промолвила она, — если вы беспокоитесь из-за спальни, где пахнет лауданумом и в которой находятся спящий кавалерийский офицер и связанный слуга в парике, то выбросьте это из головы. Этих людей до сих пор не нашли и не найдут еще некоторое время. Я заставила мистера Хоупвелла провести ночь там.

— Что?!

Миссис Хоупвелл покачала головой.

— Бедный Гидеон! — печально произнесла она. — Конечно, с моей стороны нехорошо смеяться над ним, но я не видела его в таком состоянии с тех пор, как проклятые федералисты[61]назвали его пьяницей и многоженцем!

Предаваясь грустным размышлениям, покуда Мадлен была не в состоянии произнести ни слова от переполнявших ее признательности и восхищения, Люси Хоупвелл вновь обрела жизнерадостность.

— Затем, — продолжала она, — спустя час, когда я лежала не в силах заснуть от возбуждения, я услышала, что кто-то бродит около дома. Я разбудила мистера Хоупвелла, что его порядком разозлило, и мы, никем не замеченные, спустились вниз. Это оказалась женщина по имени тетушка Анжель…

— Тетушка Анжель? Кто это?

— Жена хозяина трактира «Спящая кошка». Мало кто может понять мой французский, но я поняла почти все, что она мне сказала. Тетушка Анжель принесла сообщение для вас, и я убедила ее передать все мне. Так я узнала, что…

Внезапно по лицу миссис Хоупвелл прошла тень тревоги, которую Мадлен не могла не заметить. Очевидно, их ждали новые препятствия.

— В чем дело, миссис Хоупвелл? — быстро спросила она. — Вы не все мне рассказали?

— Нет, не волнуйтесь! — твердо, хотя не слишком убедительно ответила миссис Хоупвелл. — Но ваше положение небезопасно, и мы не должны терять времени, если хотим вывести вас из этого дома. Умоляю вас, выпейте шоколад, покуда он не остыл, и съешьте что-нибудь, пожалуйста! В любой момент нас могут прервать…

Их и в самом деле прервали негромким, но длинным и сложным по ритму стуком в дверь.

При первом ударе Люси Хоупвелл подпрыгнула и пискнула, как кукла. Но, успокоенная условным сигналом, она поспешно открыла дверь, успев придать лицу мягкое и скромное выражение перед тем, как вошел ее муж, и заперла дверь снова.

Посторонний решил бы, что мистер Хоупвелл осознает опасность сложившейся ситуации куда лучше своей супруги. Его лицо было гладко выбрито, галстук сверкал белизной, плотную фигуру облегали зеленый камзол с высоким воротником и белые брюки.

Но щеки его казались менее румяными, а волосы — еще сильнее поседевшими. Закусив губу, он поклонился Мадлен, чьи колени дрогнули, когда она присела в ответном реверансе.

— Ваш покорный слуга, миссис Хепберн, — формально приветствовал ее мистер Хоупвелл. Несколько уменьшившаяся при этом суровость вернулась к нему, когда он перевел взгляд на жену.

— Мистер Хоупвелл… — начала она, предупреждающе подняв указательный палец.

— Как вам будет угодно, мадам, — промолвил ее супруг. — Но если вы непременно должны давать выход вашей детской и неприличной страсти к интригам, то постарайтесь, по крайней мере, не вести себя в стиле пьесы эпохи Реставрации[62]. — Он указал на дверь за собой. — Три длинных удара, три коротких, затем комбинация из тех и других! Вы бы надели на нас маски, если бы их можно было достать!

— Ради бога, Гидеон, любовь моя…

— Ну хорошо! — Он снова посмотрел на Мадлен. — Теперь, миссис Хепберн, что касается ближайшего будущего…

Мадлен не была кокеткой — напротив, она относилась к искусству кокетства с глубоким презрением.

— Мистер Хоупвелл, — заговорила она, — вы и ваша жена проявили себя нашими друзьями в такой момент, когда не многие осмелились бы на это, ибо императора страшатся все. Я не могу выразить свою благодарность должным образом, так как не обладаю даром красноречия.